Уже второй год справлялись. Хороши!

К сожалению, второй урок, который преподала Кови Школа, тоже был не слишком приятен: если твоих ошибок не заметили старшие, то уж равные не преминут оттянуться. Твоя оплошность - их шанс почувствовать себя чуть лучше, чем они есть, да и просто вдоволь почесать языками.

Ковь была значительно старше своих одноклассниц. Не только старше: найденный Ложкой преподаватель этикета, вертлявый мужичонка с криво сросшимся носом, сразу сказал, что она все равно будет выделяться, хоть бы и через долгие годы занятий. И был прав. Несмотря на всю тщательность, с которой Ложка подбирал ей сначала легенду, а потом под легенду - платья, прическу, украшения, несмотря на ее собственные старания вести себя не просто прилично, но образцово, она все равно так и не смогла вписаться в новую компанию. Ведь воспитание - это не только внешний вид, это еще и жесты, интонации, уверенность, что тебе многое позволено просто по праву рождения... Какие-то книги, которые читали все, какие-то сказания и песни, которые рассказывали и пели няни во всех замках Йелля, но которых никогда не слышали в деревенских избах. И Ковь ориентировалась во всех этих штуках, как слепой котенок, не понимала многих шуток и подначек. Конечно, со временем она стала ошибаться реже. Но она все еще ошибалась.

И когда одноклассницы еще в начале первого года разбились по парочкам, троечкам и прочим тесным дружеским группкам, Ковь осталась в одиночестве.

Несколько прыщеватых юнцов попытались было Ковь задирать, но та, плюнув на все неписанные законы, доложила преподавателю, и с тех пор получила еще и статус ябеды. Больше никто ее не трогал.

Иногда она ощущала себя каменной статуей на площади какого-нибудь задрипанного городишки, дешевой подделкой, поставленной вместо мраморной фигуры ворюгой-градоправителем, всеми забытым полководцем, на чью голову непрерывно гадят голуби и в чьей подлинности не убедить даже самого пропащего забулдыгу.

Наверное, будь она такой, она бы радовалась, что рядом с ней назначают свиданки влюбленные и воришки из тех, что помельче. Но она была полноватой бабищей не самых юных (по сравнению-то с прелестницами, что учились с ней в одном классе - старшей из них едва сравнялось семнадцать) лет, и все, что вокруг нее собиралось - это разнообразные сплетни.

Про Диерлихов в Столице ничего не было слышно уже много лет, и тут вот, нате, появилась! Так что почва была богатая, и про Ковь говорили многое.

И что она мужика окрутила, околдовала, обманом проникла в Школу и теперь учится на его деньги, а в свободное время прожирает его последний замок.

И что она вышла замуж в неполные четырнадцать и пошла в Школу только сейчас, потому что до того каждый год рожала по ребенку. И теперь все ее двадцать пять детей висят на шее бедного мужа, а она его бросила и еще и учиться ушла на его деньги, неблагодарная.

И что из-за ее отвратительных манер батюшка ее так прогневался, что выдал ее за первого встречного разбойника с большой дороги, а тот, не будь дурак, прирезал батюшку и получил замок в наследство вместе с титулом. А бабищу свою в Школу отослал, чтобы она изучила боевую магию, а потом помогала ему людей на дорогах грабить.

И, самый невероятный, оттого и стойкий слух, что муж ее на самом деле женщина. В прошлом - певица в бродячем цирке, рожденная от порочного союза тамошней акробатки с мимоезжим благородным рыцарем. А не разговаривает она потому, что у нее восхитительное нежное сопрано. А Ковь с ней пела басом заместо мужика, а потом, а потом! У-у-ух, какая пикантная, страстная и нежная запретная любовь!

Ковь готова была убить ту строчительницу похабных романов для романтичных девочек и мальчиков, что возвела подобные отношения в моду. Ну пусть бы передавали девчонки эту писанину из рук в руки, зачитывали до дыр и хихикали стыдливенько над особенно остренькими местами, пусть себе фантазируют, пока подобранный семьей престарелый муж не стал разочаровывающей реальностью, не жалко. Но Ковь-то тут причем? Она даже прочла на досуге, стараясь не представлять особенно сложные позы (то, что дочь акробатки умела связываться чуть ли не в морские узлы, было несомненной авторской находкой), но не нашла ни малейшего сходства ни с собой, ни с Ложкой, и так и осталась в, мягко говоря, легком недоумении.

Строчительница строчила быстрее, чем Эха зубы отращивала, так что по рукам пошел уже романчик о слишком мужиковатой воительнице и хлипком женственном рыцаре, и вот тут Ковь боялась, если что, так не удержаться.

Все чаще хотелось сочинительницу найти и набить ей морду... или косы выдергать - да, так, пожалуй, будет более женственно!

Она до сих пор не взорвалась раздражением не столько благодаря индивидуальным занятиям по контролю; ну чему мог научить этот вечно клюющий носом сморчок! Сколько потому, что боялась разочаровать своим срывом Ложку.

Ее и слухи-то задевали не из-за того, что касались ее, к таким она привыкла, бывало и похлеще; а потому, что Ложка - романтическая молчаливая фигура в черном, немой, а оттого еще более загадочный, иногда дожидался ее у Школы и вел домой (просто потому, что, ну... мужья так иногда делают? Ковь подозревала, что Ложка разбирается в этом не лучше нее), а одноклассницы никак не могли взять в толк, что же он нашел в неказистой и немолодой... Вот и строили догадки, одна другой хлеще и на его счет.

И вот за Ложку было правда обидно.

Он ведь столько для нее сделал. Она ему стольким обязана!

Хотя мог бы и чуть почаще спрашивать, что с ней происходит. Ну, хоть иногда делать вид, что ему интересно.

Обида клокотала в груди, иногда поднималась щипучим комком в горло, грозя обернуться слезами, и Ковь чувствовала себя беспомощной, бестолковой, бесполезной и приносящей проблемы.

Вот и сейчас Ковь обострившимся слухом уловила из дальнего коридора обрывок разговора:

- Эта-то? Сразу видно, нищий род, глушь... Думаю, она прибегла к проверенному способу.

- Проверенному способу?! - и слышно, что девчонка аж трепещет от возбуждения.

А собеседница ответила, солидно растягивая слова, стараясь показаться взрослой и умудренной.

- Дитя. Обманула, вынудила подарить себе дитя, а он, как порядочный...

И разговор заглох.

Слух все так же работал как ему хотелось и когда ему хотелось. Теперь Кови не надо было даже напрягаться или стараться, от этого ничегошеньки не зависело.

Она просто слышала обрывки разговоров.

Шепотки.

Смешки.

Замечательно, отчетливо - почему-то всегда то, что слышать-то и не хотела.

Но разве она виновата?

В чем она виновата? Ложкины дружки состряпали замечательные документы, и не подкопаешься. Да, она старше, она некрасива... но это все! Они сами в большинстве своем те еще неотесанные провинциалки, взять хотя бы Милу. Кем она была и кем себя возомнила, что, встретив Ковь в коридоре, только фыркнула насмешливо и задрала нос повыше? Даже не спросила, как там Кирочка, шарахнулась, как от прокаженной. Ковь не собиралась быть благодарной за то, что Мила сохранила ее тайну: еще бы она не сохранила после такой-то услуги. Ковь с удовольствием потолковала б с нахалкой по-свойски, если бы правила Школы не запрещали строго-настрого драки.

Она ведь старается!

Старается!

Изо всех сил - старается! Она больше совсем ничего не может сделать! Они изучали эти дурацкие танцы с историей с детства, они впитывали этикет с молоком матери, а Ковь - всего-то пару лет в Академии, и в основном с похмелья! Ну и сейчас...

Ковь сжала кулак так, что ногти врезались в кожу. Волосы не трещали: все-таки, не так уж сморчок и бесполезен оказался.

Она разжала пальцы и посмотрела на кровящие лунки. От руки потянуло жаром. Она прижалась к холодной стене сначала лбом, потом - пылающей рукой. Это принесло временное облегчение... пока Ковь не отняла руку и не заметила, что теперь на стене красуется угольно-черный след ее пятерни.

Хваленая огнестойкая краска вокруг отвратительно-четкого отпечатка потрескалась, пара чешуек отслоились и полетели вниз, тускло-зеленые, как жухлые листья. Отчаянно захотелось в лес, на растерзание лесовику, лишь бы не приходить завтра сюда же.