— Здесь так скучно, — повторяла она. — Слава богу, в камерах есть телевизоры, иначе мы бы рехнулись. И заметь, им дешевле потратиться на телики и держать тебя взаперти, чем отслеживать твои передвижения на свободе.

— А какие-нибудь учебные занятия с вами проводят?

— Ага, но фиговенькие. Правда, пытаются занять тебя делом. Я даю уроки рисования. Но самое паршивое — это выходные. Нас запирают в камерах в пять пятнадцать. Блин, это дико угнетает.

Рэйчел сжала руку Элисон:

— Хорошо, что я снова с тобой увиделась. Ты приедешь ко мне, когда выйдешь отсюда?

— Ну да, если хочешь, — неуверенно ответила Элисон.

— Конечно, хочу. Я скучала по тебе. Нам нельзя было расставаться так надолго.

Элисон замялась на секунду, а потом сказала:

— По-моему, не я в этом виновата.

— Что ты имеешь в виду? — нахмурилась Рэйчел.

— Сама знаешь. — Элисон с вызовом смотрела на Рэйчел.

— Послушай, я написала тебе. Я звонила. Посылала сообщения. Ты ни разу не ответила. Почему?

— Почему? — коротко хохотнула Элисон, словно удивляясь нахальству подруги. — Потому что… Зачем мне дружить с человеком, который осуждает меня и не одобряет мои поступки?

— С моей стороны никогда такого не было.

— Разве? А я припоминаю, как ты обозвала меня извращенкой.

— Что? Да никогда!

— Ну, не впрямую, но это подразумевалось.

— И в каких же выражениях я это подразумевала?

Голос Элисон понизила, но продолжила с прежней запальчивостью:

— Заявив, что инцест «в моем вкусе».

Рэйчел ошарашенно уставилась на нее:

— Когда я такое сказала?

— Сразу после того, как я призналась тебе в письме в моей гомосексуальности.

— Ума не приложу, о чем ты говоришь, — покачала головой Рэйчел. — Честное слово.

Не поверив, Элисон воинственно подалась вперед:

— Мы тогда общались через Snapchat, помнишь? И я спросила, получила ли ты мое письмо.

— Да, помню. Я была в Харвуд-хаусе с братом.

— И ты ответила, что у тебя с ним инцест. — Скрестив руки на груди, Элисон дожидалась ответа.

Рэйчел напрягла память. Она сидит с братом под вечерним летним солнцем на террасе… они с Элисон только что освоили Snapchat, которым с тех пор она почти не пользовалась. Рэйчел представила, как она водит указательным пальцем по экрану… Дословно припомнить сообщение не удалось, но вероятное объяснение забрезжило в ее мозгу. Улыбка медленно расплылась по ее лицу, а потом она закрыла лицо руками и стала раскачиваться на стуле. Затем встряхнулась и посмотрела на Элисон:

— Знаешь, очень возможно — и это единственная возможность, — я написала «в чудесном месте» или «в чудеснейшем»… и две «м» слились, или палец дрогнул, и две «м» превратились в «ин», я же торопилась, а Snapchat передал, как сумел. — Элисон озадаченно пялилась на нее, и Рэйчел повторила: — В «месте», Эл. В «месте», а не в «инцесте». Инцест? Да мне такое и в голову бы не пришло.

Она смотрела на свою подругу, уголки рта подергивались, глаза смеялись. Элисон все так же исподлобья глядела на нее, недоверчиво, непонимающе. И молчала.

Но через минуту и Элисон схватилась за голову и зашлась в беззвучном смехе, содрогаясь всем телом, словно внутри у нее случилось землетрясение, а когда наконец тряска улеглась, Элисон выпрямилась и улыбнулась Рэйчел широченной улыбкой, исполненной тепла и приязни — и облегчения. Огромного облегчения. Она встала и, перегнувшись через стол, крепко, с чувством обняла подругу:

— Ох, Рэйч, ты и не представляешь, как здорово снова тебя увидеть.

— И тебя тоже.

— Ведь мы больше никогда так не будем делать?

— Делать что?

— Пользоваться социальными сетями для разговора друг с другом.

— Да, — подхватила Рэйчел. — Отличная мысль.

Элисон опустилась на стул, еще немного похихикала, а затем с каким-то диким отчаянием обвела взглядом унылое казенное помещение, будто увидела его впервые.

— Натерпелась я здесь, — сказала она. — Спасибо, что пришла. Мне было так одиноко. Знаю, осталось всего несколько недель, но здесь паршиво. Реально паршиво. Когда выйду, разыщу эту суку и порву ее на части…

— Жозефину то есть? — стараясь говорить потише, спросила Рэйчел. — Как все произошло, Элисон? Каким образом ты здесь очутилась?

— У меня была подружка, — начала Элисон, — Селена ее звали. Мы были вместе около трех лет. Хорошая девушка, милая, но слегка… короче, иногда она не врубается в ситуацию. Однажды она подрабатывала официанткой на шикарном сборище в Бирмингеме, где среди гостей была и Жозефина, и они вместе курили и разговорились. Обо мне. Услыхав, что я художник, Жозефина вызвалась устроить частный показ моих работ в Лондоне. Селена не сказала мне, кто занимается этой выставкой, с ее слов я знала только, что нашлась некая доброхотка, которая прямо-таки в бешеном восторге от моих картин. Надо было, наверное, включить мозги, расспросить ее хорошенько. Но я загорелась, мне светил реальный прорыв, понимаешь? Я не могла поверить своему счастью.

Я тогда рисовала портреты бездомных, находила их на улице и изображала так, будто они — принцы или императоры. Как бы пародировала ту разновидность искусства, что восхваляет власти, но при этом «политической» такую живопись никто не называет, хотя она стопудово такая. Я еще в школе этим занялась. Идея, в общем, простая, но она срабатывала. Так вот, арендовали галерею на вечер, наприглашали всяких знаменитостей и крупных шишек. Если честно, классно получилось, мне понравилось, хотя деньгами я особо не разжилась. Картины оценили сотен в пять в среднем, а продала я только две. Гости в основном налегали на шампанское, а потом спокойно сваливали.

Ладно, я понимаю, что поступила неправильно. Надо было сообщить социальной службе о моем заработке. Но я подумала, что, наверное, никто и не заметит: заплатили мне наличными, и вообще… Я получила на руки всего девять сотен, ну о чем тут говорить. Сущая ерунда, думала я, многие куда больше утаивают. Половину отдала маме, ей позарез нужна была новая плита на кухню, старая всю зиму еле фурычила. Но Жозефине и этого хватило, она тиснула статейку в своей газете…

— Знаю, я ее читала. Твоя мама прислала ссылку.

— А потом судья решил сделать из этого показательный процесс и влепил мне максимальный срок. И вот я здесь, — закончила Элисон.

Обе молчали. Не в силах Рэйчел было помочь подруге, все, что она могла, это нежно, участливо накрыть ее ладонь своей. Элисон сидела неподвижно, а когда заговорила, слова ее текли медленно, прерывисто:

— Кстати, о здешней жизни. У тебя появляется время поразмыслить. Особенно в чертовы выходные. Ну не смотреть же «Катастрофу» и «Викторину для знаменитостей» серия за серией, а больше делать нечего. Вот я размышляла о Жозефине и о том, почему она так со мной обошлась.

Рэйчел пожала плечами:

— Затем, чтобы газета продавалась побойчее.

— Да, конечно. И между прочим, ее повысили, спасибо мне. Мама говорила, у нее теперь своя колонка. Еженедельная. Значит, кому-то статейка понравилась. Но почему я? Понятно, во мне она нашла все то, что ее злит. Черная? Да. Лесбиянка? Да. Инвалид? Да. На пособиях? Да. Я получала пособие по инвалидности, льготы по оплате жилья… Но что я реально такого сделала, чтобы она настолько остервенела?

— Может, она… моральный урод. Фиговое детство или еще что.

Элисон помолчала, обдумывая услышанное, а потом сказала:

— Я получила кучу писем после выхода статьи.

— Писем в поддержку?

— Несколько, но в большинстве… пакостных. Люди соглашались с Жозефиной. Винили меня. При том что мошенничество их, похоже, не сильно волновало, они набрасывались на меня в основном не за то, что я совершила, но потому что… потому что я такая, какая есть. Кто я есть. — Элисон улыбнулась, вынула платочек из пачки и энергично высморкалась. — Но с этим я ничего не могу поделать, верно?