— Однако… Какой сюрприз.
— Зайти можно? Или вы в принципе гостей в дом не приглашаете? — осведомился Кёнсу с нарочито надменным видом. Хон испепелил его взглядом и посторонился. Кёнсу двинулся внутрь первым, Чонин держался за его плечо, а Чип замыкал маленькую процессию. Судя по виду Хона, он бы предпочёл оставить собаку снаружи, но ещё не до конца оклемался от удивления, чтобы диктовать свои условия. Впрочем, оклематься не мешало бы им всем, но Кёнсу намеренно спешил.
Гостей Хон провёл в просторную комнату. Мебели в ней почти не было, только вычурные фигурные подставки с тяжёлыми тёмными статуэтками или канделябрами с вполне обычными свечами. Впрочем, присесть им Хон так и не предложил. Сам он подошёл к столу с включенным ноутбуком и всё теми же статуэтками, присел на край и провёл пальцем по одной из статуэток.
— Чем обязан? Или ты решил показать мне исправленный танец?
Кёнсу отступил от Чонина и сдвинулся немного левее, лениво отсчитывая отпущенное Хону время и выбирая идеальную позицию. Чип нервно жался к ноге Чонина и недобро смотрел на Хона.
— Да нет, решил, что тебе может понравиться идея убить меня собственными руками. — Чонин разжал пальцы и отпустил поводок, слегка повёл ладонью. — Это кабинет?
— Ты был здесь всего раз. Неужели ещё что-то помнишь? — Хон скрестил руки на груди и мрачно усмехнулся.
— Когда нет новых зрительных впечатлений, остаётся вспоминать старые. Так что насчёт того, чтобы убить меня самому? Или тебе смелости не хватает?
— Придурок, — тихо подытожил Хон. — Дело не в смелости.
— А в чём же?
Кёнсу с трудом отвёл глаза от Чонина — тот звучал сейчас слишком соблазнительно. Особенно для Кёнсу, всегда питавшего слабость к его голосу. Даже понимание, что это игра, и Чонину что-то нужно от Хона, не помогали.
— В любви, наверное, — пожал плечами Хон.
— А ты знаешь, что это такое?
— Хотел спросить тебя о том же. Ещё не надоело, Чонин? Ты ведь не просто так любишь сцену. Тебе нравится, когда тобой восхищаются. Ты пьянеешь от этого. И тебе нравится сводить с ума. Дразнить. Но стоит кому-то пожелать большего, пожелать тебя — и ты… Ты вообще хоть что-нибудь чувствуешь? Или только и умеешь, что играть чувства? Показывать, но не чувствовать на самом деле… — Хон внезапно сорвался на крик: — Чёрт, что я сделал не так?! Что?! Ладно, тебе было тринадцать, а я не сдержался. Пускай. Но потом? Что тебе помешало принять мои чувства? Красивые вещи должны принадлежать кому-то! Красивые вещи — переходящий приз всего лишь! Чем я хуже любого другого? Ты мог бы принадлежать мне и купаться в славе и роскоши. Любая прихоть, Чонин! Я бы исполнил любую твою прихоть! Зачем тебе понадобилось, чтобы я тебя ломал? Чтобы ты не был нужен никому, кроме меня? Посмотри на себя! Ах, да, бедняжка, ты ж не можешь… Ты сейчас просто жалкое ничтожество. Сколько тебе ещё светит до того, как тебя выкинут за кулисы раз и навсегда? Мало, верно? Ну и кому ты будешь нужен? Такой — слепой и беспомощный? Кому? Никому. Может быть, даже мне не будешь нужен. Вот чего ты добился. Сам. Тебе всего лишь следовало выучить элементарный урок. Ты — красивая вещь, и всё. Глупый ребёнок — и только. И тебе нужен хозяин, который будет присматривать за тобой и баловать тебя. Хоть сейчас это до тебя дошло наконец?
Кёнсу облизнул пересохшие губы и перевёл взгляд с Хона на Чонина. Отметил стиснутые кулаки и едва заметную дрожь ярости.
Эти двое…
Хон — больной на голову, с ним всё ясно, но Чонин хоть отдавал себе отчёт, куда идёт и к кому? О чём он хотел поговорить с Хоном, если с Хоном говорить попросту невозможно? Хон вообще в каком-то собственном мире живёт.
— Боюсь, придётся тебя разочаровать, — тихо произнёс Чонин. — Я просто люблю танцевать и не считаю себя ни вещью, ни красивым. Я вполне обычный. Единственное чувство, которые я к тебе испытываю, называется ненавистью. Хотя это слово слишком сильное. Презрение — так лучше. И единственный, кто сейчас жалок, это ты сам. И ты не имеешь никакого представления о любви. Сказать, почему? — Чонин криво усмехнулся и беспечно сунул руки в карманы брюк. Выдержав паузу, столь же беспечно продолжил со снисходительной улыбкой: — Ты так отчаянно пытался разделить меня и танцы, что даже не понял, что без танца меня не существует. В общем-то, это всё, что я хотел тебе сказать — у тебя получилось избавиться от меня. В тот день, когда я последний раз выйду на сцену, ты увидишь, как меня не станет. Нигде. Если это именно то, чего ты хотел.
Чонин высвободил правую руку из кармана и повёл ею чуть в сторону, чтобы найти поводок и Чипа.
— Кто тебе сказал, что ты вообще хоть раз ещё выйдешь на сцену?! — Бледный как смерть Хон выпрямился у стола и стиснул кулаки почти так же, как недавно Чонин. — Кто тебе сказал, что я позволю тебе уйти так, как тебе хочется? Ну нет! Если ты так хочешь сдохнуть, то сдохнешь ты только так, как я захочу!
— Не тешь себя иллюзиями. Это глупо. Ты можешь убить меня, но не можешь изменить мои чувства. Чип…
Кёнсу выхватил пистолет одновременно с тем, как Хон смахнул со стола одну из статуэток и потянулся за другой. Кёнсу отклонился, пропустив над плечом тяжёлый снаряд, и выстрелил в тот же миг, как Чип кинулся к Хону. Воротник белой рубашки залило красным. Хон с изумлением на лице потянулся рукой к горлу, но Чип успел раньше — врезался в него, сбил с ног и вцепился зубами в окровавленную шею, раздирая плоть в клочья. И Кёнсу затруднялся определить, что же прикончило Хона раньше — пуля или клыки Чипа.
Кёнсу машинально сунул нагревшийся пластиковый пистолет в карман и развернулся к Чонину. И остолбенел на секунду, потом кинулся вперёд и рухнул на колени. Осторожно сжал пальцами плечи, потом рискнул провести пальцами по тёмным волосам. На ладони следов крови не осталось, но рядом на полу валялась чёртова статуэтка Хона.
— Чонин…
Кёнсу поколебался немного, после коснулся шеи. Это походило на дурной сон. Почти. Потому что пульс был.
Громко заскулил Чип, пролез под рукой Кёнсу и лизнул Чонина в щеку. Кёнсу отодвинул собаку, постаравшись не испачкаться кровью Хона, заляпавшей белый мех. Нашарив телефон в кармане, он дрожащими руками сменил карту и набрал номер. Попытался. Набрать нужный номер ему удалось только с пятой попытки.
— Я думал, ты всё решил уже, — заявил вместо приветствия Джунсу.
— Почти… Мне нужна помощь с заметанием следов.
— Как обычно?
— Не совсем. У него горло разодрано. Клыками. Не уверен, но пуля могла застрять. Надо проверить. И… чёрт… он швырнул в Чонина статуэтку. Крови нет на голове, но…
— Сможешь дотащить его до воды? Намочи ему волосы и вези в клинику. Скажешь, что принимал ванну, поскользнулся и упал, ударился. О Хоне позаботятся. Если что, вы были дома и принимали гостей. Можешь назвать моё имя. Только имя. Дескать, знакомый, работает в магазине видеопроката. Запомнил?
— Не учи учёного. Хён, я доплачу тебе позднее, просто сделай всё на совесть.
Кёнсу спрятал телефон, прихватил статуэтку и потащил Чонина к выходу. Пятнадцать минут возни, чтобы запихнуть Чонина в машину и сунуть статуэтку в багажник, две минуты на путь до супермаркета, семь минут, чтобы купить бутылку воды, ещё пять, чтобы намочить волосы Чонину, и три минуты до клиники. Чипа пришлось запереть в салоне — не хватило времени, чтобы отмыть его от крови.
Кёнсу прождал почти до утра, но ему так ничего и не сказали — отправили домой.
Сообщение о смерти Хона появилось в газетах через день. Несчастный случай. В статье говорилось, что Хон коллекционировал статуэтки из металла и держал в гараже специальное оборудование. Отливал некоторые статуэтки сам по авторским формам. В тот день он, вероятно, заработался допоздна, проявил невнимательность и небрежно обращался с оборудованием. Настолько небрежно, что включил максимальные обороты и получил травму, в результате которой и скончался. К статье прилагались фотографии того самого оборудования. Кёнсу так и не понял, на что именно списали смерть Хона: то ли на вращающийся диск-пилу, то ли на точильный — опять же вращающийся — диск. Оба идеально подходили для маскировки раны.
