Бэкхён метнулся в соседнее помещение, выскочил почти сразу, уронив на пол оранжевый халат, тут же сгрёб с ковра бланки, бросил на стол, нашарил телефон, едва не сунул его мимо кармана помятого пиджака, сцапал связку ключей и карт, поспешно окинул взглядом кабинет, сквозь зубы выругался, выставил настройки на оборудовании, торопливо отдал несколько приказов по внутренней связи и рванул к двери, прихватив с собой Чонина.

Мимо Чанёля Бэкхён проскочил, даже не заметив его, распахнул перед Чонином дверцу автомобиля, затолкал внутрь и закрыл, кинулся к другой дверце и только тогда налетел на Чанёля, едва не затоптав беднягу.

― Вы свободны, лейтенант. Ваш коллега всё мне расскажет по дороге. Я подвезу его домой, не волнуйтесь. ― Бэкхён деловито запрыгнул в салон, захлопнул дверцу перед остолбеневшим Чанёлем и стартовал с места с приличной скоростью. ― Ты где живёшь-то?

― В Сеуле. В Старой Части, ― после долгой паузы ответил Чонин.

― На столько меня точно не хватит.

Бэкхён в молчании гнал по портовой магистрали минут десять, потом свернул к набережной и притормозил у закрытого моста с беседкой в виде пагоды. Заглушив двигатель, он откинулся на спинку сиденья и сделал глубокий вдох.

― Сэхун и Тао тоже в Сеуле, проходят практику. Мне неожиданно доверили целый проект после успешного исследования на островах в прошлом году. Минсок в Кванчжу, а Чондэ в Пусане. И всё это время мы думали, что ты погиб. Я тебя искал целый год, хоть и понимал, что такой срок… Сэхун и Тао, правда, ничего не знают. Они думали, что ты уехал в Китай к родне… А Хань… С ним я четыре года уже не виделся. И… я много чего сказал ему тогда. Но… ― Бэкхён рискнул повернуть голову и посмотреть на Чонина. ― Но ты жив. Я не понимаю, как, но очень счастлив сейчас. Что ты имел в виду, когда сказал, что… Хотя… Расскажи всё по порядку, ладно?

― Не думаю, что это хорошая идея.

― А я ― думаю. Если ты хочешь обвинить меня в молчании и сокрытии преступления, то давай. Но я сделал это не потому, что боюсь оказаться на скамье подсудимых вместе с Ханем. Я сделал это… Просто не хочу, чтобы ему стало легче. Если он будет наказан хоть как-то, то потом сможет забыть и простить себя. А я не хочу этого. Хочу, чтобы он помнил всегда. Можешь заодно обвинить меня в жестокости, если хочешь, пускай. Но я хочу, чтобы он помнил. Потому что так нельзя. Он был обязан присматривать за тобой, нести ответственность за тебя и…

― Это уже неважно, ― перебил его Чонин и распахнул дверцу, чтобы выбраться из машины.

― Это важно. Всегда было! ― крикнул ему в спину Бэкхён и тоже выбрался из салона.

― Неважно. Не будем об этом. Господин Бён Бэкхён, позвольте представиться.

― Что ты…

― Капитан Ким Чонин, снайпер. Четыре года назад обладал статусом «условно мёртв» и находился в криокамере клиники при военном министерстве. Потому это ― то, что было в Кунсане четыре года назад ― уже неважно. Этого даже не существует.

Бэкхён открыл рот, закрыл и провёл ладонью по лицу. Захлопнув дверцу, обошёл вокруг машины, ухватил Чонина за рукав и потянул к беседке. Шлёпнувшись на каменную скамью, требовательно посмотрел и даже подёргал Чонина за рукав, словно ребёнок.

― Пожалуйста, расскажи всё по порядку. Я знаю, что Минсок в тот день рассказал тебе про эксперимент, проводил домой и ушёл. Вот отсюда рассказывай. И только правду, хорошо? Хотя бы это я ― лично я ― заслужил. Если хочешь, я дам тебе слово…

― Не нужно. ― Чонин мягко высвободил рукав и шагнул к высокому парапету, осторожно облокотился на него и посмотрел вниз ― на спокойные волны.

― Ты решил, что нам всем на тебя наплевать и сбежал? ― спросил Бэкхён, уставившись в спину, обтянутую тёмной тканью военного комбинезона. ― Или ты решил, что если умрёшь где-нибудь вдали от нас в одиночестве, то тем самым спасёшь Ханя? Я прав? Ладно, это было твоё решение. Правильное или неправильное, сейчас уже это ничего не изменит. Что сделано, то сделано. И, наверное, ни у кого нет права тебя винить за это, учитывая обстоятельства, но… Но что было дальше? Куда ты поехал?

― Сюда, ― тихо ответил Чонин. ― Но…

Бэкхён поднялся, подошёл к нему и остановился рядом, повернул голову, рассматривая строгий профиль.

― Но?

― Отключился в пути. Там в поезде сделали запрос по данным, и потом я уже очнулся в клинике военного министерства.

― Так, они наверняка предварительно определили, что ты клон, потом поняли, что всё сложнее, и ты не клон… Или твои данные совпали с чужими… С данными Ким Чонина, который был в криокамере. Я верно всё понимаю?

Чонин едва заметно наклонил голову.

― Значит, у них был стабильный геном, а у тебя ― нестабильный. Погоди… ― Бэкхён задумался. ― В каком состоянии был Ким Чонин?

― Пятьдесят процентов ровно.

― Ясно. И тут…

― Пятьдесят процентов ровно, ― повторил без выражения Чонин. ― Это была комплексная операция. Полномасштабная.

― Но они не могли этого сделать без согласия родных и твоего.

Чонин снова едва заметно наклонил голову.

― Почему ты согласился?

― Потому что мне было всё равно, хён. А Чонина ― ждали. Это было правильное решение. Сожалений нет. И я всё равно решил стереть свои воспоминания.

― Кай…

Короткий кивок.

― У тебя не получилось, как я понимаю…

― У меня отлично всё получилось, ― внезапно возразил ему Чонин и слабо улыбнулся. ― Теории Мюллера не столь плохи, как все думают.

Бэкхён немо открывал и закрывал рот целую минуту, прежде чем смог спросить:

― Но тогда как?! Чёрт бы тебя побрал! Как ты…

Чонин медленно повернулся спиной к парапету, покосился на Бэкхёна и негромко поинтересовался:

― Вам рассказывали на занятиях о криокамерах?

― Ну… ― Бэкхён задумался и напряг память. ― Считается, что в криокамере у пациента приостанавливаются все процессы.

― Это всё, что ты помнишь?

― Нет. Некоторые учёные выдвигали предположение, что процессы лишь замедляются, а не приостанавливаются. Но это спорная точка зрения, поскольку не так много людей покинули криокамеру живыми и здоровыми, и их показания всегда сильно разнились. Чаще всего криокамера ― это лишь отсрочка. К тому же, предел криокамеры ― десять лет. По факту ― семь-восемь лет. Это то, что знаю я.

― Неплохо, ― Чонин криво улыбнулся и вновь повернулся к реке, уперевшись локтями в гладкую прохладную поверхность. ― Когда тебя засовывают в криокамеру, это похоже на долгий сон без сновидений, скрашенный непрекращающейся болью. А ещё ты слышишь отголоски всего происходящего за дверью. Напоминает костный слух под огромной толщей воды, когда слышишь не ушами, а чувствуешь вибрацию в костях. Это скучно на самом деле. И ты просто спишь и ждёшь. Ждёшь, когда боль наконец пройдёт. Но однажды я увидел сон, который был реальнее криокамеры. И во сне услышал пение. Потом я увидел лицо.

― Хань? ― предположил Бэкхён, начиная понимать. ― Господи, ты всё время… Резонанс? Ментальный резонанс? Ты был жив, спал в криокамере и знал обо всём, что происходило с твоим вторым «я»?

Чонин вздохнул и покачал головой.

― Не было никакого второго «я». Я был там, но с блоком в памяти. И сон был настолько ярким, что казался реальностью. Я жил, но вне криокамеры. Не знаю, как можно лучше это объяснить. Я был в криокамере и одновременно вне её. Просто у меня было…

― Второе тело? Чёрт… Хань воскресил тебя.

Чонин в очередной раз слегка наклонил голову.

― Вряд ли кто-то знает об этом. Хань был первым. Вряд ли он сам предполагал, каким будет эффект. Понятия не имею, знал ли он, что я жив, или считал, что носитель генома мёртв… Это уже неважно. Никто не знал, что будет вот так. И когда я решил стереть воспоминания, я не предполагал, что это не поможет. Потому что…

― Осталась резервная память у того тебя, что был в криокамере? ― вымученно улыбнулся Бэкхён.

― Что-то вроде. Потом я проснулся уже цельным, без физической двойственности. И с полной картиной воспоминаний ― включая то, что с таким трудом удалось стереть. Ирония судьбы. Память восстановилась полностью почти сразу. Говорят, что когда цикл перерождений души заканчивается, душа может вспомнить каждую прожитую ею жизнь. В тот день я чувствовал себя примерно так же. Как человек, который прожил две жизни и помнил обе. Ким Чунмён ― он провёл операцию ― пытался повторить после этот опыт с другими пациентами. Ничего не вышло. Я пока единственный человек, который смог это пережить. И мы с тобой знаем, почему. Чунмён и так сам понимает, что в моём случае донор был синтезированным человеком с моим же геномом, но не знает, что геном был исправлен на один процент. И не знает, что причина успеха операции кроется в этом одном несчастном проценте. Нельзя отторгнуть самого себя, хён, особенно с исправленным геномом. Хань воскресил меня не для этого, тем не менее, кое-что ему удалось, хотя он этого пока и не понял. А я не могу сказать Чунмёну правду про этот несчастный один процент. Если скажу, без упоминания Ханя уже не обойдусь.