Хань зажмурился, потому что Чонин смял в кулаке его футболку, а после впился пальцами в его спину до откровенной боли, выдав тем самым боль собственную. Они оба понимали, что Солли не на кого рассчитывать больше — только на Чонина.

— Чунмён рассказывал, что Солли чувствовала всё, что с тобой происходило. Она даже знала, когда тебя достали из криокамеры. И почувствовала, когда ты пришёл в себя после операции… Ты чувствуешь её так же?

Хань утянул Чонина под одеяло и прижался к нему плотнее. Водил пальцами по гладкой горячей коже и ждал. Готов был ждать до второго пришествия, если потребовалось бы. Близость Чонина неизменно будила в нём все признаки симпатики, и это здорово мешало думать, но Хань не собирался сдаваться.

— Я просто слышу её голос. Почти по-настоящему. Немного иначе, но как наяву. Это всё.

Хань относительно спокойно пережил прикосновение ладони к собственному бедру. Тронул пальцами руку Чонина и передвинул себе на пояс, постаравшись вновь сосредоточиться.

— То есть, с тобой Солли говорит?

Ладонь Чонина упрямо вернулась на бедро Ханя, заодно приспустив шорты.

— Я сказал, что слышу её голос, но не сказал, что она говорит.

— Не сбивай меня с мысли, пожалуйста, — попросил Хань прерывистым шёпотом и потянул шорты вверх, к поясу. Разбежался… Горячая ладонь скользнула по пояснице и выше, задирая при этом футболку, а потом Чонин всё-таки стащил с него шорты совсем.

— Не хочу, чтобы ты думал об этом сейчас.

Хань стиснул бёдрами сильную ногу и сжал пальцами запястья Чонина.

— Знаешь, это называется… — Продолжить он не смог — не тогда, когда чувствовал вкус губ Чонина. Пальцы бессильно разжались, и Хань замер, распластавшись на простыне под Чонином. И под одеялом, прятавшим их обоих от всех и всего. Хань тяжело дышал и вздрагивал всякий раз, как кожу на груди задевали ногти Чонина. Чонин же сосредоточенно скручивал футболку в жгут, чтобы она не мешала ему оставлять следы от поцелуев на ключицах Ханя и ниже.

— Ты просто пытаешься меня заткнуть или… ты… хочешь меня? — едва слышно выдохнул Хань и запрокинул голову со слабым стоном. Потеряться в сказочно-приятных ощущениях ничего не стоило. Особенно если эти ощущения дарит тот, кого хочешь сам до безумия. Хань нетерпеливо поёрзал под Чонином и крепко сжал его бёдра ногами.

— Я всегда хочу тебя, — пробормотал Чонин, касаясь губами его шеи. — Не могу больше…

Хань ухватился за широкие плечи и зажмурился, ощутив передавшуюся ему крупную дрожь нетерпения.

— И чего ты тогда ждёшь?

— Не помню, где… — Чонин собрался куда-то сдёрнуть из-под одеяла. И Хань даже догадывался, куда и зачем, но только сильнее вцепился в плечи Чонина.

— Забудь. Просто возьми меня.

— Хань…

Коротко выругавшись, Хань ухватился за шею Чонина и жадно поцеловал его.

— Ну же! Заботливым папочкой побудешь в другой раз. Ты любишь слышать мои стоны, я знаю. Мне нужно…

Хань задохнулся — меж ягодиц скользнули пальцы и тронули края входа. Ну уж нет! Он торопливо провёл руками по телу Чонина, обхватил ладонью твёрдую плоть и уверенно направил в себя. Вновь с силой вцепился в плечи Чонина и широко распахнул глаза, подавившись судорожным вдохом. Тщетно пытался из последних сил разобраться в сбивчивом шёпоте у самого уха, но всё равно терялся в быстрых толчках, хриплом дыхании и в собственных громких и отрывистых стонах. Горячим телом его вжимало в матрас, потом наполняло твёрдым до сладкого напряжения в мышцах и ощущения жара под кожей. Стон разочарования, когда член Чонина выскользнул из него, оставив после себя чувство неудовлетворённости, и всхлип, когда Ханя встряхнуло новым мощным толчком.

Одеяло сползло с них. Чонин быстро двигался, опираясь на выпрямленные руки. Пристально смотрел сверху вниз и брал его с жадностью, почти переходящей в отчаяние. Несдержанность до одержимости в каждом толчке. С его подбородка сорвалась капля пота. Ханю она показалась раскалённым угольком, угодившим на грудь рядом со жгутом из футболки. Заставила вскинуться, впиться короткими ногтями в отчётливо проступавшие под смуглой кожей мышцы — впиться так, чтобы оставлять царапины и ранки, припасть губами к губам Чонина…

Хань лежал на влажных простынях и долго пялился в потолок, пока не начал осознавать, что это именно потолок, а не всякая всячина, порождённая подстёгнутым оргазмом воображением. Шевелиться было лень, казалось, что и сил на это не осталось, но всё же он повернул голову и уткнулся взглядом в расцарапанную им же самим спину Чонина.

— Пообещай мне кое-что… — Это прозвучало настолько тихо, что Хань сначала решил, что ему примерещилось, но через несколько минут Чонин повторил: — Пообещай мне…

Хань тронул его ладонью за плечо и потянул, заставив улечься рядом на спине. Теперь он хотя бы мог видеть профиль Чонина.

— Пообещай мне, что никогда больше не станешь возвращать меня. Что бы ни случилось.

— Чонин…

— По всем законам — небесным и человеческим — я должен был умереть четыре года назад. Просто пообещай мне, что никогда больше не сделаешь это снова. Я соглашусь быть морской свинкой для твоих исследований, если тебе это так нужно. Буду ходить на сеансы, если настаиваешь. Но… я не хочу, чтобы ты ещё хоть раз повторил это. Не знаю, что сталось с Лазарем и прочими, кому довелось пережить подобное, зато знаю, что было со мной. Не хочу больше. Пообещай мне, Хань.

Хань растерянно смотрел на Чонина, приподнявшись на локте.

— Я всего лишь хочу…

Чонин прикрыл глаза и твёрдо перебил его:

— Что угодно. Я соглашусь на всё, если ты пообещаешь мне, что никогда больше не станешь повторять это.

Хань попытался совладать с дрожащими губами. Не смог. Просто порывисто обнял Чонина и спрятал лицо у него на груди. Глаза под сомкнутыми веками жгло солью. И вспомнились слова Чонина в адрес парня, которого врачи вернули к жизни.

“Мои соболезнования, дружище”.

— Прости меня. Прости.

— Не реви. Просто пообещай.

Хань зажмурился, поймал ладонь Чонина, которой тот гладил его по голове, и прижал к губам, целуя пальцы.

— Не реву. И… — Хань сглотнул и с трудом добавил: — Обещаю.

Чонин медленно стёр пальцем прозрачную каплю у него под глазом и неожиданно мягко улыбнулся.

— Ты красивый, знаешь? Впервые вижу человека, которому даже слёзы к лицу. — Хань настороженно замер в крепких объятиях и попытался понять, слышал ли он на самом деле короткое: “Люблю тебя”. Или это был просто шумный выдох?

Чонин терпеливо ждал в коридоре. Стоял у окна, прислонившись плечом к стене, и разглядывал детскую площадку, залитую солнечными лучами. Основные занятия закончились два часа назад, поэтому здание казалось непривычно тихим. Когда он привозил Солли на занятия, тут всё гудело от детского гомона, а когда возвращался за ней, царила тишина.

— Господин Ким?

Он обернулся и с лёгким недоумением взглянул на госпожу Сун. Та распахнула дверь класса пошире и жестом предложила ему зайти.

— Мне нужно поговорить с вами. Это не займёт много времени.

Чонин пожал плечами и заглянул в класс. Солли сидела за столом и что-то увлечённо рисовала в тетради. От занятия она не отвлеклась, хотя Чонин чётко услышал: “Папа! Я ждала тебя”.

— Присядьте. — Госпожа Сун сама устроилась за столом и взяла пухлую папку, покопалась в листах, пока он усаживался рядом, потом протянула ему детский рисунок. — Вот, взгляните.

— Это… рисунок Солли? — уточнил он на всякий случай, развернув лист к себе.

— Верно. Вам он не кажется странным?

Чонин озадаченно рассматривал мелкое существо, отдалённо похожее на девочку в красном платье. Девочку нарисовали коричневым карандашом, точно так же коричневым нарисовали человека справа в чёрном комбинезоне. Нетрудно было сообразить, что Солли нарисовала так Чонина. Сходства ни на миллиметр, но это же детский рисунок. Чонин уставился на человека слева от Солли. Его нарисовали светлым карандашом — в серых футболке и шортах.

— И что тут странного? Просто рисунок.