В идеальном симбиозе музыки и танца тело Чонина звенело. Он чётко ощущал каждую мышцу и управлял каждым движением от начала и до конца. Он заставлял мелодию подчиняться и придавал ей законченную форму. Всего лишь танцем он создавал и разрушал целые миры и вселенные, вынуждал их меняться, подчинял своей воле и своим желаниям.

Если мелодия управляет танцором, это просто движение под музыку. В настоящем танце управляет мелодией танцор. Чонин уяснил этот урок ещё в детстве и всегда стремился именно к этому. Двигаться под музыку легко и просто — так может почти каждый, а вот танцевать — это совсем другое. Настоящий танец повторить невозможно. Настоящий танец всегда уникален с каждым выходом на сцену, даже если музыка та же, как и движения. Но эмоции и намерения всегда разные, как и результат.

Этот танец Чонин репетировал множество раз, но сегодняшнее выступление не походило на предыдущие — он знал это точно.

Он чувствовал струйки пота на правой скуле и знал, что грим потёк. Наверняка иероглиф размазался, но это ерунда — Чонин знал, что так будет. Оно и к лучшему — его облик в начале танца и в конце должен был отличаться.

Танец он завершил, опустившись на колено и оперевшись на меч. Рукоять была влажной от пота и крови — он дважды порезался во время танца, когда перехватывал меч. Солёный пот вызывал зуд и жжение в ранках, но это неважно, потому что Чонин меч не выронил, а именно этого он и опасался настолько сильно, что заранее продумал, что будет делать в таких случаях. К счастью, заготовки не пригодились.

После выступления Чонин умчался в гримёрку, чтобы поскорее избавиться от “доспехов”. Они не мешали танцевать, но на взмокшем от пота теле ощущались обременительно, натирая кожу негибкими металлическими фрагментами даже через ткань.

Чонин стягивал костюм, всё ещё пребывая почти что в трансе. Танец закончился, но он ещё был там — в музыке и движении, в созданном им мире. Натянул джинсы, сунул ноги в кроссовки и шлёпнулся на табурет перед зеркалом. Смотрел на отражение остановившимся взглядом, но не видел ничего. Провёл ладонью по лицу справа, размазывая чёрные линии окончательно, потом потянулся к салфеткам, смоченным маслом для удаления грима.

— Чонин…

Он вздрогнул при звуке этого голоса и выронил салфетку. Повернуть голову не рискнул — просто уставился на отражение Чондэ в зеркале.

— Чонин, — тихо повторил Чондэ.

— Вам лучше уйти. Я ещё не готов воспринимать реальность адекватно, — честно предупредил его Чонин. Губы горели даже от одного взгляда на отражение губ Чондэ в зеркале.

— Чонин, я ещё ни разу не видел, как ты танцуешь.

— Теперь видели. Это что-то меняет? — Чонин всё-таки взял салфетку опять и прижал её к правой скуле.

— Меняет. Хотя бы то, что я хочу взять свои слова обратно.

Чонин лениво стёр грим с левой стороны, с подбородка, отбросил смятую салфетку и поднялся с табурета, чтобы повернуться к Чондэ. Смотрел сверху вниз и молчал, пока Чондэ невольно пятился к двери.

Гримёрка была крошечной, так что их всё равно разделяло расстояние лишь в два шага. И Чонин сократил это расстояние вдвое, сделав один шаг к Чондэ.

— Какие слова, хён?

В тёмных глазах Чондэ ещё жило отблесками восхищение, и это восхищение пьянило сильнее, чем абсент. Абсент Чонин никогда не пробовал, но верил на слово Чанёлю, что “дрянь забористая”. Осознание, что в случае Чондэ Чонину удалось переплавить внимание в восхищение, выжигало кровь в венах и танцевало раскалёнными искорками на кончиках пальцев и под кожей по всему телу.

— Ну, помнишь… я говорил, что только за счёт танцев и актёрского мастерства… — Чондэ запнулся и умолк, а Чонин не хотел думать, как именно он сейчас выглядит, если уж даже неугомонный Чондэ распрощался с даром речи.

У Чондэ едва заметно дрогнули губы, и выдержка Чонина дала трещину. Он, чёрт возьми, ещё не пришёл в себя после танца. В такие минуты он оставался наиболее уязвимым — особенно для эмоций и желаний. Экстремалам требовалась опасность, а у Чонина адреналин зашкаливал от танцев. И теперь вот — от Чондэ, потому что Чондэ выбрал самое неудачное время.

Чонин прижал Чондэ к двери до того, как вообще успел понять, что он делает и с кем. И попробовал на вкус улыбку, впитавшуюся в мягкие губы Чондэ навеки. Он даже осмелился на большее, сделав поцелуй глубже и развязнее. Скользнул рукой под кофту и прижал ладонь к напряжённым мышцам живота, неумышленно просунув мизинец под пояс брюк. Целовал с ошеломляющим их обоих натиском, а спохватился только через вечность, наверное. Распахнул дверь и выпихнул Чондэ в коридор, чтобы запереться в гримёрке в гордом одиночестве на замок.

Стоял, прижавшись к двери лбом, и дрожал, а на губах всё ещё таял вкус украденного поцелуя. И на ладони жило прикосновение к тёплому и твёрдому телу.

Чонин не знал, сколько он ещё выдержит. Просто устал делать вид, что Чондэ не существует или что Чондэ ничего не значит. Тем более в свете попыток Чондэ стать ближе — из желания помочь с чёртовым вокалом.

Он не хотел никакой помощи от Чондэ. Ну или уж точно не помощи с вокалом. Он хотел самого Чондэ. С белым роялем или без — всё равно уже. И сколько бы он от этого ни открещивался, желание меньше не становилось и не пропадало. Желание ощутить реальность любви под ладонями, получив всё, что Чондэ мог ему предложить. Получить всего Чондэ. Его тело, его голос, его стоны… Всё, что делало и могло сделать любовь настоящей, осязаемой. Потому что если любовь нельзя потрогать, то это и не любовь вовсе, а так… мечта или сон.

И Чонин теперь не представлял, как ему завтра идти на занятие по вокалу утром и занятие по вождению после полудня. Не потому, что стыдно за недавний поступок. Чёрт с ним, раз уж выдал себя. И он всё равно хотел. Чонин теперь мог и в лицо Чондэ сказать, что был бы не против за ним приударить. Нет, дело в другом — как ему теперь и дальше сдерживаться? Как дальше делать вид, что Чондэ всего лишь преподаватель и никто больше? Как находиться с ним рядом и играть в приличия?

Чонин добрался до табурета и сел, провёл ладонями по лицу, сделав глубокий вдох.

— Я смогу, — пробормотал он, стараясь не смотреть на собственное отражение в зеркале. — Смогу.

Убегать и прятаться ему не хотелось. Он даже не рассматривал такой вариант в принципе. Всё равно от себя самого не убежишь. Зато в набор достоинств Чонина входили сила воли и целеустремлённость. Ну и непрошибаемое упрямство, хотя вот это вряд ли можно назвать достоинством.

========== - 9 - ==========

Комментарий к - 9 -

Доброй ночи, котики)

И с праздником всех :)

- 9 -

Утром Чонин ввалился в музыкальный класс с опозданием в две минуты. В одной руке держал сумку, а второй пытался застегнуть пуговицы на рубашке. Ткань липла к мокрым после душа плечам и груди, а с волос капало. Но Чонин прямо смотрел на Чондэ.

— Извините за опоздание.

Чондэ тут же отвёл глаза, будто увидел нечто откровенно непристойное и постыдное, и жестом велел Чонину сесть рядом с Кёнсу.

Чонин торопливо вытянул из сумки тетрадь и принялся застёгивать рубашку обеими руками.

— Ты бы хоть вытерся, — шепнул ему Кёнсу. — Рубашка же мокрая и прилипла. Что с рубашкой, что без…

— Времени не хватило, — огрызнулся Чонин и отбросил ладонью влажные волосы со лба. Поймал взгляды сидевших слева девушек — они пялились на его грудь, где отчётливо проступали два тёмных пятнышка. Зато Чондэ не пялился. Точнее, демонстративно не смотрел на Чонина вовсе и торчал за преподавательской трибуной. И начал занятие не с издевательств над Чонином — выбрал другую жертву.

Чонин отсидел занятие до конца в молчании, обделённый вниманием Чондэ полностью впервые за всё время. И впервые он мог смотреть на Чондэ, не опасаясь, что его взгляд заметят. Они как будто поменялись местами.

На занятии по вождению Чондэ оставался таким же холодным и отстранённым. И допекал замечаниями, причём несправедливыми и “на опережение” — буквально за миг до того, как Чонин собирался что-нибудь сделать совершенно правильно.