По его словам, я прямо ненормальный. Хотя, возможно, он в чем-то прав.

- Я не завожу друзей.

- У всех есть друзья, Ро. Людям свойственно тянуться друг к другу. Мне кажется, ты неплохо сошелся с Хейли. Как ты её тогда назовешь?

Да почем мне знать?

- Хейли упрямая кобыла, - ответил я.

- Небольшой совет: не вздумай сказать ей такое в лицо, если не хочешь заработать по ушам. - Он улыбался. – Кстати, ваш дуэт смотрелся отпадно. Я и не подозревал, что ты способен настолько раскрепоститься.

Я тоже. Фактически, теперь, когда все закончилось и ко мне понемногу начало возвращаться равновесие, я даже почувствовал неловкость из-за того, что так выпендривался на публике. А разговоры об этом только усугубляли мое состояние. Воспользовавшись моментом, я нырнул в спасительную тишину и молчал до самого дома.

Из города в «Неизвестность» вела узкая проселочная дорога, и до сих пор в темноте я по ней не ездил. Шутка в том, что Небраску принято считать плоской, однако про западную Айову тоже говорят, что там одни равнины. По большей части - да. Особенно в тех местах, где проходит главная автострада, соединяющая ее с другими штатами. Проклятье, почему никому никогда не приходило в голову, что даже в строительство четырехполосной трассы не вбухали столько труда, сколько на поиски этих самых равнин? Ну, я хочу сказать, что наша ферма притаилась в холмах, через которые течет небольшая речушка. Холмы густо поросли деревьями, и, независимо от того, весна на дворе, лето, осень или зима, там бывает так красиво, что аж глазам больно. Даже солнце как-то по-особенному освещает землю, трава легко колышется на ветру, под его порывами в кронах шумят сочные зеленые листья — в мире нет ничего подобного. И мне плевать, что где-то существуют океаны и высокие горы. В тихих уголках тоже есть свое, ни с чем несравнимое очарование, которого больше нигде не встретить.

Все эти воспоминания разбудила во мне дорога на ранчо. Днем по обеим ее сторонам просматривались лишь поля с захудалой щеткой скошенной травы да островки зеленеющей в канавах растительности. С востока, в овраге, пролегало русло сухого ручья, глубоко размытое последним ливнем, полное торчащих переплетений корней, камней и грязи. Чуть ниже шел забор, отмечающий границу пастбища. По гравийному проселку с трудом разъезжались две машины, между колеями торчал гребень травы – мне нравилась эта дорога. Весь путь она петляла, переваливала через холмы, заигрывая с сухим руслом, миновала служебные постройки на краю поля, где обычно паслись овцы, и убегала в рощицу у подножия горного кряжа.

Ночью вокруг можно было различить только кромешную черноту и гравий, ну и мелькающие иногда ветки деревьев или траву на обочине. Создавалось впечатление, что мы едем в небытие, границы которого отдаляются с каждым мгновением, едва мы достигаем новой точки. Наверное, я находился под впечатлением от спиртного. Отчасти. А отчасти от общей ирреальности сегодняшнего вечера. Вместо того чтобы слушая радио и набив брюхо жареным мясом, как предполагалось, сидеть и плести свой кожаный ремешок, я, порядком набравшись и надорвав горло вокальными руладами, возвращался на ранчо вместе с Трэвисом в его грузовике, чтобы потом предаться горячему сексу. Мир перед глазами вращался, представляясь до абсурдности бредовым; во всяком случае, в тот момент я точно бредил:

- Хочу, чтобы ты меня снова связал.

Он бросил в мою сторону короткий взгляд:

- В прошлый раз это закончилось не очень хорошо.

- Знаю. Поэтому надо повторить опыт. - Я повернулся и посмотрел на Лавинга; его профиль смутно вырисовывался в свете огней приборной доски. - Я уже говорил. Связывание здесь ни при чем. Это все моя голова.

Он молчал, уставившись на дорогу. Ну, я и продолжил:

- Да ладно. Тебе же самому хочется. - Когда он опять не ответил, моя убежденность слегка поколебалась. – Ну, если нет…

- О, мне-то очень хочется.

Его спокойный низкий голос плавно обволок меня, вновь заставляя замереть.

Поскольку полной уверенности в том, что произойдет, когда мы доберемся до ранчо, не было, я попытался опять поплыть по течению и дать темноте затянуть меня в свой омут, отрешившись от действительности. Получилось, но я все равно осознавал присутствие Трэвиса, его рук, сжимающих руль. Чувствовал его запах, одеколон, пиво, неопределенный несвежий душок бара, который прилип к нам обоим. Вспомнил, как мы раньше занимались сексом, как ощущались его большие руки. Я так хотел его и всего того, что он сможет со мной сделать, что даже слегка испугался. Однажды это обратило меня в бегство, но теперь я засунул свой страх куда подальше. Я не собирался свалять дурака. Ну уж нет, только не на сей раз.

Начало неплохое. К тому времени, когда машина затормозила у дома, моя кровь уже закипала. Притаившись в темноте, я ждал его дальнейших действий. Трэвис положил ладонь мне на ногу, слегка нажал. Я не шелохнулся, пока тот, проведя рукой вдоль шва моих джинсов, погладил большим пальцем выпирающую под ними выпуклость. Потянул за молнию, и я приподнялся, чтобы помочь ему. Наконец штаны вместе с нижним бельем оказались стянуты на бедра. Меня тряхнуло, но я собрался с силами и позволил взять свой член в руку.

Тесная кабина и Трэвис. Очень близко. Так близко, что я чувствовал на себе его дыхание. Ладонь. Липкий винил под задницей. Чувствовал, как грубая джинсовая ткань трет мне голую кожу. Запах одеколона стал тяжелым, словно туман, смешиваясь с запахом секса, пота, предэякулята и члена - моего члена, растревоженного рукой Лавинга. Я знал, что он всего лишь разогревает меня перед основной частью и что завтра я проснусь затраханным, с больной, саднящей пятой точкой. И был готов. Готов к грубости. Готов к беспощадной езде.

Только вот к поцелую оказался не готов.

Не к такому поцелую, как этот. Возможно, я бы принял, если бы он схватил меня за подбородок, раздвинул губы и просто засунул язык ко мне в рот. Черт, да я затрепетал бы, даже плюнь он туда. Но это был другой поцелуй.

Медленный. Реально медленный, реально, мать его, медленный. Вдобавок Лавинг все время не сводил с меня глаз. Твердые и уверенные – они цепко держали мой взгляд, и я не мог отвернуться. До последней секунды мне казалось, что он вот-вот выкинет что-нибудь эдакое: укусит или оближет мне губы. Было бы здόрово. Но он наклонился, на несколько секунд замешкавшись в миллиметре от моего рта, словно прислушиваясь к частому дыханию, и просто поцеловал. Мягко. Сладко. Томительно нежно. А затем сделал это снова. И снова. Отреагировал я очень странно. Звоном в ушах. Болью. Тоской. Аж сердце защемило. Мне захотелось отвернуться, и я уже дернул головой.

В этот момент Трэвис опять запечатал мой рот своими губами, просясь внутрь.

Ненавязчиво. Будто крадучись. Руша мои порывы к сопротивлению соблазном. Когда даже это стало восприниматься слишком напористо, я вновь попытался отстраниться, но он уже перетянул меня к себе на колени.

А потом обнаглел. Целуя глубоко, тягуче, как любовник, одновременно лапая меня так настойчиво, что я больше не посмел рыпаться. Очень скоро выяснилось, что если я хочу добиться чего-нибудь пожестче, то должен быть милым. Если я поцелую его в ответ, впущу в рот, а мое тело послушно размякнет в его объятиях, и самое главное - если я не стану уклонялся от сладких, отнимающих волю поцелуев, то в итоге Лавинг не устоит. Укусит за подбородок, ущипнет сосок или скользнет пальцами в промежность. Он сводил меня с ума. В любую секунду я грозил взорваться от нервного напряжения, волнения и неловкости разом.

Наконец, бросив терзать мои губы, он зашептал, уткнувшись носом в ухо и не переставая работать рукой внизу:

- Суть в том, что сколько бы я не желал тебя трахнуть, сколько бы не мечтал связать, достать хлыст и пороть, пока твоя кожа не заалеет как свекла — а мне отлично известно, что ты сам этого хочешь и согласишься испробовать абсолютно все, — я как не крути не смогу избавиться от ощущения, что чем активнее мы этим займёмся, тем вероятнее ты уедешь из «Неизвестности». И чем чаще я буду приглашать тебя на родео или на ужин, или просто на кухню, тем скорее мне придется искать нового работника, разбирающегося в овцах. - Он смолк на мгновение и надавил пальцем на мое отверстие. – Ну, скажешь, я заливаю?