Двенадцать лет прошло к тому времени, когда неожиданно для всех рухнул тоннель под Сеной. Это была катастрофа гигантского масштаба. Два битком набитых состава, шедших навстречу друг другу, оказались под водой, и считалось, что все пассажиры погибли. В мгновение ока река устремилась в тоннели, смывая все на своем пути, затопляя ближайшие станции, увлекая за собой несчастных, которые стояли на платформах, и загоняя в переходы и на эскалаторы тех, кто еще не успел выйти на перрон.

В довершение всего началась паника. Оставшихся в живых обуяло безумие, они бежали, словно стая мокрых собак, воя от ужаса и будоража весь город. Другие, потеряв родственника или друга, бросались в воду, чтобы спасти их, и тоже погибали. Во всех вестибюлях метро царила полная тьма. Потерявшие голову люди метались в поисках выхода, звали на помощь, цеплялись друг за друга. На всех линиях поезда стояли без тока, на метр в воде, сотрясаясь от несущихся из вагонов истерических воплей. Пожарники разрывались на части, не зная, за что хвататься. У входов полиция с трудом сдерживала толпы любопытных.

Минут через пять после того, как внезапный водоворот поглотил баржу возле моста Сюлли (впоследствии обломки ее были обнаружены на станции «Пон-Мари»), три машинистки, возвращаясь домой с работы и проходя над вентиляционной решеткой, услышали, как у них под ногами кто-то зовет на помощь. Решив, что это просто шутник, который забрался туда, чтобы полюбоваться на их ножки, они прыснули и прибавили шагу.

Спустя некоторое время криками заинтересовались школьники и остановились над решеткой послушать. Чтобы показать, что они не вчера родились на свет и их на мякине не проведешь, они наперебой отпускали шуточки, одна другой мрачнее. Один из них даже бросил в щель несколько су.

Много народу прошло мимо, вовсе ничего не услышав. Новость об ужасной катастрофе в метро уже разнеслась по всему Парижу. Вой сирен, крики беспорядочно мечущихся людей, гул голосов, громко обсуждавших происшествие, заглушали настойчивый зов уцелевшей жертвы, замурованной под тротуаром.

До сих пор все шло гладко, как он и рассчитывал. Он успел вовремя разбить стекло и выпрыгнуть в воду, где мощное течение сразу же подхватило его. В нужный момент он сумел ухватиться за кабель и пролезть в вентиляционный канал, который он давным-давно взял на заметку. Он торжествовал и уже обдумывал подробный отчет для прессы, который он сделает, когда его отсюда вытащат.

Правда, он не предполагал, что вода будет такая холодная. Темнота тоже оказалась для него неожиданностью. Но в остальном все было так хорошо продумано, что он мог бы проделать все необходимые движения с закрытыми глазами. Он висел в колодце, продрогший, но такой счастливый, каким не был никогда в жизни. За решеткой, над его головой, небо постепенно бледнело. Его удивляло, что никто не спешит к нему на помощь. Разве не был он истинным героем дня? Он упорно кричал всякий раз, когда над решеткой мелькала тень. Увы, все было напрасно.

Стемнело. Погруженный по шею в грязную воду, он окоченел от холода. С неимоверным трудом цеплялся он ногтями за малейшие выступы на бетонных стенках. Он изнемогал. И тогда, впервые за двенадцать лет, ему представился бесславный конец. Неужели он так и сдохнет, как крот или крыса, в этой дыре? Неужели они отнимут у него победу?

От ярости он испустил вопль, и тут его услышали.

Голос, ответивший ему из темноты, трудно было назвать приветливым. Чего он орет? И каким образом очутился в таком странном месте в столь неподобающий час? Если это шутка, то время он выбрал неудачно, у людей сейчас заботы поважнее. Впрочем, скоро все выяснится, придут рабочие с инструментом, поднимут решетку, и, если он вздумает удрать, то дорого за это заплатит. Голос удалялся, продолжая ворчать. Успокоившись, он собрал все свои силы, чтобы хоть немного еще продержаться.

Он ждал около часа в полной темноте, потом увидел, как замелькали огни. Его окликнули, он отозвался. На сей раз его поздравили: ему очень повезло — дешево отделался! Сейчас его вызволят. Решетка гудела: его темницу взламывали. В глаза ему ударил луч прожектора. Он хотел было улыбнуться, как чемпион на финише, но это последнее усилие стоило ему обморока. Он разжал руку и с головой ушел под воду. К счастью, пожарник успел подцепить его багром — он был спасен.

Придя в себя, он вдруг испугался, что все это ему только приснилось. Он находился в больнице. Возле его постели дежурил полицейский. Ему стали задавать вопросы, и он тут же успокоился: катастрофа произошла на самом деле. Очень вежливо его попросили рассказать все, что ему известно. Он отказался говорить в отсутствие журналистов. Добродушный следователь согласился выполнить его каприз. И вот, под вспышками фотоаппаратов он поднялся с постели и с неожиданной для всех непринужденностью провел без подготовки настоящую пресс-конференцию. Он изложил во всех подробностях причины и следствия события, которое он давно предвидел. Он дошел до того, что выразил удовлетворение размахом катастрофы, так как теперь внимание общественности будет наконец привлечено к вопиющему попустительству, которому давно пора было положить конец.

Он проявил такое знание расположения подземных линий, употребил такое количество технических терминов, что полицейский спросил, не работает ли он, случайно, инженером при управлении метрополитена. Он возмущенно ответил, что не имеет ничего общего с этими недоучками, с этими убийцами, которые пожинают теперь плоды своего невежества. Вместо того, чтобы проявить сострадание к участи погибших при исполнении служебных обязанностей сотрудников метро, он с пеной у рта поносил их. Такое озлобление показалось странным. Даже слепому было ясно, что тут дело нечисто: для случайного пассажира, чудом спасшегося в последнюю минуту, он слишком много знал. Журналистов попросили удалиться, и расследование началось всерьез.

Чтобы заставить его говорить, крутых мер не потребовалось: он сам только и ждал возможности высказаться. Желая уличить виновных, он припомнил, как десять лет назад послал предупреждение в управление метрополитена. Его показания были проверены. По этому же случаю отыскались и сведения о его судимости. Выяснилось, что однажды он уже совершил подрывной акт в метро, разбив стекло в вагоне. Это подтверждало подозрения: речь шла об опасном маньяке, который вполне был способен на диверсию в тоннеле. Его заставили двадцать раз повторить, как ему удалось, если верить его утверждениям, выскочить из поезда, где все двери были закрыты. На его теле не было порезов, и он не мог представить ни одного свидетеля. Аквалангист нашел его молоток неподалеку от поезда. Но это еще ничего не доказывало и даже, наоборот, усугубляло его вину, ибо он был признан рецидивистом. Не говоря уже о том, что это орудие могло быть использовано и для того, чтобы повредить своды тоннеля. Естественно, доказать обратное он не мог.

Когда он понял, что из главного свидетеля превратился в подозреваемого номер один, он чуть не умер от смеха. Ну и курьез! Впрочем, он сам признал, что если бы такая мысль пришла ему в голову, то он, наверно, и впрямь попытался бы ускорить развязку, которой так долго ждал. Это было занесено в протокол.

Большего и не требовалось: из подозреваемого он стал обвиняемым. Но это не огорчало его, так как он надеялся, что на суде недоразумение разъяснится, а он к тому же получит возможность высказать в глаза главе управления метрополитена все, что он о нем думает, и публично обвинить его в некомпетентности и преступной безответственности. Газеты поместят отчет о его показаниях, и правда выйдет наружу. Разве не к этому он стремился? Он безропотно позволил подвергнуть себя судебно-психиатрической экспертизе. Врачи признали его стопроцентно вменяемым и способным сознавать значение совершаемых им действий.

Обвинительный акт показался ему смехотворным. Эти люди утверждали, что он повинен в гибели трех тысяч восьмисот сорока трех человек — это он-то, единственный, кто в свое время пытался их спасти, известив об опасности соответствующие инстанции! Это было нелепо.