Однако Робинзон защищал Пятницу со странным упорством. Почему он не прогнал его? Какая тайна — быть может, одна из тех, в которых не признаются, — связывала его с этим чернокожим?

Наконец у соседа была похищена довольно значительная сумма денег, и еще раньше, чем подозрение пало на кого-либо, Пятница бесследно исчез.

— Вот дурень, — прокомментировал Робинзон. — Если ему понадобились деньги, мог бы попросить у меня! — И неосмотрительно добавил: — Ну, да я знаю, куда он подался!

Ухватившись за эти слова, пострадавший требовал, чтобы Робинзон либо возместил нанесенный ему ущерб, либо выдал вора.

Робинзон не долго артачился и вернул краденое. Но с этого дня, как было замечено всеми, он мрачнел все больше и больше, стал таскаться по пристаням и портовым кабакам, время от времени повторяя:

— Он вернулся туда как пить дать. Этот проходимец сейчас там!

Дело в том, что его и в самом деле связывала с Пятницей давняя тайна, и этой тайной было зеленое пятнышко, которое Робинзон по возвращении заставил портового картографа обозначить на синеве Карибского моря. В конце концов, остров этот был его молодостью, его приключением, его садом — великолепным и необитаемым. А что ждало его под этим дождливым небом, в этом липком городе, среди торгашей и пенсионеров?

Молодая жена Робинзона, обладавшая природным умом, первая разгадала его странную, его смертную тоску.

— Ты скучаешь по нему, я это прекрасно вижу. Ну, признайся, что это по нему ты тоскуешь?

— Я? Да ты что! О ком, о чем я тоскую?

— О своем необитаемом острове, конечно! И я знаю, кто удерживает тебя, иначе ты уехал бы завтра, знаю! Я!

Он громко протестовал, но чем громче он кричал, тем больше жена убеждалась в своей правоте.

Она нежно любила мужа и никогда ни в чем ему не отказывала. Она умерла. Робинзон тут же продал дом и участок, зафрахтовал парусник, чтобы отправиться к Карибским островам.

Прошли годы. Робинзона опять начинали забывать. А когда он снова объявился, то, казалось, изменился еще больше, нежели после своего первого путешествия.

Он приплыл на старом грузовом судне, где работал помощником кока. Он постарел, одряхлел и насквозь пропитался алкоголем.

Слова, сказанные им по возвращении, вызвали всеобщий хохот.

— Ну, будто сквозь землю провалился!

Несмотря на месяцы неустанных поисков, Робинзон так и не отыскал свой остров. Отчаянные, но тщетные попытки открыть его заново, а он вложил в них всю свою страсть, вконец измотали его. Робинзон растратил все силы и деньги, но ему так и не удалось обрести эту землю счастья и свободы, очевидно, навсегда поглощенную морем.

— Но ведь он был тут, был! — твердил Робинзон, тыча пальцем в свою карту.

И тогда старик рулевой, стоявший рядом с другими вокруг нашего столика, подошел к Робинзону и тронул его за плечо.

— Хочешь, я тебе кое-что скажу, Робинзон? Твой необитаемый остров, конечно же, по-прежнему тут. Могу даже тебя заверить, что ты его снова нашел.

— Снова нашел? — задыхаясь, произнес Робинзон. — Да я же тебе говорю…

— Ты его снова нашел! Может, ты десять раз проплывал мимо. Просто ты его не узнал.

— Не узнал?

— Да. Потому что остров твой постарел, как и ты сам. Да, да. Понимаешь, цветы становятся плодами, плоды падают с деревьев, зеленые деревья превращаются в сухостой. В тропиках все меняется быстро. А ты? Посмотрись-ка в зеркало, балда! И скажи, мог ли тебя узнать твой остров, когда ты проплывал мимо?

Робинзон не стал глядеться в зеркало — совет был излишним. Он повернулся, и все увидели его лицо — такое грустное и растерянное, что смех, который становился все громче и громче, разом оборвался, и в пивнушке воцарилось гробовое молчание.

Да пребудет радость со мною

Рождественская сказка

Перевод М. Архангельской

Дэрри Каул посвящаю эту выдуманную историю, столь похожую на саму жизнь.

Можно ли стать всемирно известным пианистом, если твоя фамилия Фрикадель? Однако супруги Фрикадель, быть может сами того не ведая, бросили вызов судьбе — они назвали своего сына Рафаилом, тем самым призвав ему в покровители самого вдохновенного и музыкального из архангелов. Впрочем Рафаил оказался на редкость способным и тонко чувствующим ребенком, так что родители имели все основания возлагать на него большие надежды. Едва он научился самостоятельно взбираться на табурет, его усадили за пианино. Успехи были просто поразительны. В десять лет он слыл вундеркиндом, и организаторы благотворительных концертов разрывали его на части. Дамы лили слезы умиления, когда он склонял над роялем свое тонкое прозрачное личико и, словно осененный голубыми крыльями невидимого архангела, посылал небесам песнь божественной любви — волшебный хорал Иоганна Себастьяна Баха «Да пребудет радость со мною».

Но мальчик дорого платил за эти упоительные мгновения. Чем старше он становился, тем больше времени проводил за пианино. В двенадцать лет он занимался по шесть часов в день и нередко завидовал судьбе других мальчишек, которым бог не дал ни таланта, ни гениальности, ни надежд на блестящую карьеру. Случалось, слезы наворачивались у него на глаза, когда в прекрасную погоду он сидел в четырех стенах, безжалостно прикованный к своему инструменту, а с улицы неслись веселые крики ребят, резвящихся на свежем воздухе.

Рафаилу минуло шестнадцать. Все ярче расцветал его талант, поражая всех своей многогранностью. Он был гордостью Парижской консерватории. Только вот отрочество, пришедшее на смену детству, не захотело сохранить ни единой прежней черточки его лица. Не иначе как он попал в немилость к злой фее Возмужания, она коснулась его своей волшебной палочкой, и от романтического ангелочка, которым он когда-то был, не осталось и следа. Будто что-то сместилось в чертах его лица, оно стало угловатым, челюсть выступила вперед, глаза навыкате спрятались за сильными очками, которые он вынужден был носить из-за прогрессирующей близорукости; но все бы ничего, если бы не выражение лица, а на лице его застыло какое-то нелепое удивление, способное скорее вызвать смех, нежели настроить на лирический лад. Да, что касается внешности, Фрикадель явно одержал верх над Рафаилом.

Но маленькая Бенедикта Приор, казалось, вообще не замечала злой шутки, которую сыграла с Рафаилом судьба. Она была на два года моложе его, тоже училась в консерватории и знала лишь одно: каким прекрасным музыкантом обещает стать Рафаил. Бенедикта сама жила только музыкой и ради музыки, и родителей обоих молодых людей очень волновал вопрос, перейдут ли когда-нибудь их отношения за грань той восторженной близости, которая рождалась между ними, когда они играли в четыре руки.

Блестяще, в рекордно короткий срок окончив консерваторию, Рафаил стал бегать по частным урокам в поисках заработка. Они с Бенедиктой обручились, но отложили свадьбу до лучших времен. Спешить было некуда. Музыка и любовь заменяли им все, они познали райское блаженство. В дневных трудах они, казалось, были рядом, посвящая друг другу каждый аккорд, а вечер обычно венчал хорал Иоганна Себастьяна Баха, который исполнял Рафаил, пьянея от восторга и благоговения. То была не только дань уважения величайшему композитору всех времен, но и страстная молитва, обращенная к богу, уберечь их чистый и пылкий союз. И в звуках, которые рождались под его пальцами, звенел божественный смех, переливалась вышняя радость творца, благословлявшего свое творение.

Но судьба позавидовала столь совершенной гармонии. У Рафаила был друг, Анри Дюрье, который тоже окончил консерваторию и теперь подрабатывал в ночном кабаре, аккомпанируя какому-то шансонье. Дюрье был скрипач, а потому не считал для себя зазорным подыграть на старом, разбитом пианино дурацким куплетам, которые распевал на сцене певец. И вот, когда Дюрье пригласили на гастроли в провинцию, он предложил Рафаилу заменить его на месяц, чтобы не потерять выгодное место.