— Ты что-о?.. — забыв обо всем на свете, закричал побледневший Селиванов. Он поднялся со стула и был теперь почти вровень с Феликсом Эдмундовичем. — Еще и надо мной насмехаться вздумал? Мало тебе республиканского совещания, паразит? Во-оон!..

— Есть! — Казалось, Николаенчик козырнул даже с какой-то радостью и сразу же, повернувшись, выскочил за дверь. Словно нечистый дух испарился.

— А ты что стоишь? И ты заодно с ним? — уже не зная, как избавиться от жгучей злости, Селиванов обрушился на молчавшего заместителя.

— Виктор Петрович, не горячитесь. Позвольте, я возьму это дело под свой личный контроль, — дружеским голосом сказал Андрейченко. И этот тихий голос заместителя, по службе ни разу не подводившего Селиванова, как бы остудил начальника. И успокоил.

— Хорошо. Проверь его работу, — Селиванов почувствовал, как подгибаются колени.

Он опустил тяжелое непослушное тело на стул и только теперь заметил, как дрожат пальцы. Чтобы успокоиться, Селиванов повысил голос и одновременно стучал кулаком по столу:

— Займись срочно (стук). Разберись во всех тонкостях, напиши рапорт и сразу же мне на стол (стук). Хватит измываться над советской милицией. И без него журналистов на нашу голову хватает (стук-стук). Всю дисциплину разваливает, вся политработа к черту летит. А тогда я ему все припомню… И как кабель стратегический из земли вывернул… Все-е-е припомню (стук-стук-стук).

Два года назад Николаенчик повел пятнадцатисуточников копать на перекрестке яму, где планировалось поставить большое выпуклое зеркало. Было это зимой, мороз — градусов двадцать. Сжалившись над забулдыгами, Николаенчик остановил буровую машину, которая в этот момент ехала по дороге, и попросил шофера пробурить ямку. Приказано милицией — сделано. Беда в том, что машина не могла подъехать к отмеченному на карте месту. С разрешения Николаенчика отступили на полметра. Зарокотал мотор, завертелся бур, подалась мерзлая земля. А через пару минут с метровой глубины показались обрывки многожильного, в руку толщиной, экранированного черного кабеля…

Не успела буровая с места сдвинуться, как около Николаенчика и счастливых пятнадцатисуточников остановилась военная спецмашина, а из нее высыпали солдаты с автоматами. Из кабины выскочил капитан с пистолетом в руке. С криком: «Окружай их, берем только живыми», — капитан бросился к Николаенчику, как к отцу родному, которого век не видел…

Когда Андрейченко, козырнув, отправился вслед за Николаенчиком, Селиванов, переведя дух, поднялся со стула и стал ходить взад-вперед по скрипучему паркету. Он не мог успокоиться. Как и обычно, во всех бедах винил алкашье… «Наберутся до чертиков, а тогда у них подушки летать начинают. Тогда они на коне. Тогда и драки, и убийства, и грабежи, и разврат…»

Поднимая глаза, Селиванов всякий раз встречался со строгим взглядом Феликса Эдмундовича. Казалось, тот полностью соглашался с такими выводами.

Потом размышления Селиванова переключились на судьбу Николаенчика.

«Мог бы запросто майора или капитана получить. С головой ведь. Так нет же, как нарочно Ваньку валяет. Гнать, давно пора гнать из органов. Пусть в колхоз на аренду отправляется и телятам хвосты крутит. Там тебе не до смеха будет. Не до шуток. С телятами не пошутишь… Живут же такие охламоны, не переводятся. Недаром люди говорят: дураков не сеют и не жнут, они сами растут…»

В конце рабочего дня в кабинет снова заглянул Андрейченко. Вид у него был странный: бледное лицо, растерянность и даже — Селиванов это сразу отметил — некоторая виноватость. Андрейченко был словно побитый…

— Разрешите, товарищ подполковник?

— Заходи. Ну что, выяснил? — злость на Николаенчика у Селиванова так и не прошла. Поэтому с появлением Андрейченко он снова стал заводиться. Кулаки так и зачесались, а взгляд невольно задержался на том месте стола, куда обычно кулак опускался — полировка там уже не выдержала…

— Виктор Петрович, вы только не сердитесь и не кипятитесь, — тихим голосом начал Андрейченко.

— Что вы меня сегодня с самого утра, как семнадцатилетнего, уговариваете? — весь день какой-то путаный, бестолковый, может, поэтому Селиванова едва не трясло: — Докладывай. Рапорт о работе Николаенчика готов? Он вместе с теми хозяевами водку хлестал или в одиночку?

— Я побывал там.

— Где?

— В том доме, о котором Николаенчик рассказывал. Мы вместе с ним ходили, — начал Андрейченко. Говорил он как-то медленно, по слову — не как обычно. — Разговаривал с хозяйкой. Ее фамилия Круговая. Николаенчик, как ни странно, правду рассказывал. А самогона у них нет. На всякий случай я все заактировал. И ее, Круговой, подпись имеется. Вы лучше сами все прочитайте.

Сидя за столом, Селиванов осторожно, будто заразу, пододвинул к себе исписанный лист бумаги и начал читать. Читал он долго — каждое слово будто смаковал, только что губами не шевелил. Прочитав, отодвинул лист от себя, долго и внимательно, с некоторым сожалением, как на покойника, глядел на майора. Потом по-дружески спросил:

— Ты что заканчивал? Какую школу? Церковноприходскую или высшую милиции? Ты диамат сдавал? Что я с твоим так называемым актом делать буду? Ты понимаешь, что под монастырь подводит нас Николаенчик? Ты соображаешь, какое это будет посмешище? Теперь мы уже не на республику — на весь союз прославимся. Скажи ты мне, как мы это дело будем вести? По какому отделу? Я понимаю, что этот шалопай кому хочешь мозги запудрит. Но не тебе же…

— Я думаю, товарищ подполковник, — к удивлению Селиванова Андрейченко не смутился и не растерялся. Только вспотел, бедняга. Лоб блестел, как зеркало.

— Ну-ну, расскажи, о чем ты думаешь? — все так же по-отцовски, как у ребенка, выспрашивал Селиванов. Удивительное дело: неожиданное спокойствие стало наполнять все тело Селиванова. Может, потому, что все-таки на Андрейченко можно было положиться, он хотя и молодой, но опытный работник. Не мог же он умышленно все эти глупости написать! Однако это и правдой не могло быть! Что же в таком случае?

— Давайте посоветуемся с областным управлением. В горком позвоним. В комитет госбезопасности.

— Ну хорошо, я еще могу понять, если в управление, оно свое, родное… А при чем здесь горком? При чем здесь комитет госбезопасности?

— Товарищ подполковник, я еще и сам не могу отойти от увиденного и пережитого. На моих глазах расческа сама по себе по столу двигалась. Словно тянули ее… Поверьте, это дело непростое. Тут что-то такое… — майор поднял глаза и развел руками.

— Вот до чего нас перестройка довела, — Селиванов тяжело вздохнул. Он понял, что ни приказами, ни окриками ничего не добьешься. И ничего не прояснишь. Не зная, что предпринять, Селиванов замолчал.

И тут словно бес стал нашептывать Селиванову: «А что, если все это правда? Чего на свете не бывает… Может, какой-нибудь гангстер-фокусник эксперименты на березовцах проводит? А может, и сюда международная мафия добралась? Через спутники связь поддерживает… Им что — долго ли с современной техникой? Раз плюнуть… А ты — спишь в шапку. Не веришь никому, даже Андрейченке не веришь. А ведь в молодости мечтал такое дело распутать, чтобы имя твое во все учебники по криминалистике вошло. И вот — счастье само в руки плывет, а ты — в кусты, носом крутишь, отговорочки находишь… Эх ты, Селиванов, тебе только с березовскими самогонщиками воевать да на Николаенчика кричать. Вот чему ты научился. А на большее — слабо. Да-а, слабо, слабо… Так и на пенсию отправят. А там, глядишь, не за горами духовой оркестр над телом твоим заиграет. И кто о тебе вспомнит, кто слезу прольет? Никто, кроме жены и дочки… Скажут, жил такой Селиванов в Березове, тем известен был, что носом всю жизнь крутил, все непьющего из себя строил, язвенника… Сам не жил и другим не давал, как собака на сене… Деньги копил, скажут, мошну набивал… И никто, ни одна душа не поверит, что людям добра хотел. Вот она, правда горькая. Вот что с тобой будет, Селиванов…»

Селиванова будто пронзило от этого неприятного, болезненного монолога. И было в этом монологе все какое-то… правильное, что ли…