XIII

Как могучее дыхание Сахары, пахнул восточный ветер; по мере удаления от моря он крепчал и наконец повеял сухим жаром кузнечного горна. Он сеял повсюду мелкую пыль и пробуждал мучительную жажду.

Палатки спаги все время поливали водой; струя воды, пущенная негром из помпы, оставляла узоры, которые почти мгновенно испарялись в сухом воздухе. Между тем недалеко был Подор, один из самых больших городов на Сенегале, и берег со стороны Сахары становился оживленней. Здесь начиналась земля дуаихов — пастухов, промышляющих кражей скота. Возвращаясь из областей, населенных неграми, они вплавь переправлялись через Сенегал, пуская вперед украденный скот.

На берегу стали появляться военные лагеря. Палатки из верблюжьих кож, натянутых на деревянные колья, казались огромными крыльями распростертых на земле летучих мышей; их скопления создавали причудливый рисунок на однообразном желтом фоне.

Вокруг становилось оживленнее. На берегах их встречали целые толпы зевак. Среди них прекрасные, смуглые мавританки, едва одетые, с коралловыми повязками на лбу, верхом на горбатых коровах, и скачущие за ними на телятах голые дети с наполовину выбритыми головами и мускулистыми оливковыми телами, похожие на молодых сатиров.

XIV

Подор, французский гарнизон, расположенный на правом берегу Сенегала, — одна из самых жарких точек земного шара. Большая крепость вся растрескалась от солнца. Вдоль реки идет мрачная улица с ветхими невзрачными домами, на ней группы французских откупщиков, черные мавританские купцы, сидящие на корточках на песке, костюмы и амулеты со всей Африки; фляги рисовой водки, тюки страусовых перьев, слоновая кость и золотой песок.

Позади этой, наполовину европейской, улицы — большой убогий негритянский город, напоминающий пчелиные соты густой сетью узких и широких улиц. Каждый его квартал был окружен, наподобие крепости, деревянными стенами.

Жан прогуливался здесь по вечерам со своим другом Ниаором. Из-за стен лились грустные песни, и эти чуждые звуки среди незнакомой природы, этот горячий воздух, дующий даже ночью, вызывали в нем глухой ужас и смутную тоску, которые он не мог преодолеть из-за одиночества и глубокого отчаяния. Никогда, даже на самых далеких постах Диакалеме, он не чувствовал себя таким несчастным.

Кругом Подора — необозримые просяные поля; всего несколько чахлых деревьев, низкий кустарник и немного травы. На противоположном мавританском берегу не было ничего, кроме пустыни, но надпись на столбе возле едва заметной, исчезающей в песках дороги пророчески гласила: «Дорога в Алжир».

XV

Жан возвратился на «Фалеме», которая была готова к отплытию. Было пять часов утра; над землей Дуихов поднялось тусклое красное солнце. На палубе лежали негритянки, прижавшись друг к другу и завернувшись в пестрые передники. Они слились в бесформенную массу, залитую утренним солнцем, над которой иногда поднимались черные руки с тяжелыми браслетами.

Жан проходил мимо, и вдруг две гибкие руки коснулись его и, как змеи, обвили колена. Женщина прятала голову и целовала его ноги.

— Тжан! Тжан! — тихо говорил хорошо знакомый голос. — Тжан! Я пошла за тобой, боясь, что ты уйдешь в рай на войне (умрешь). Тжан! Хочешь посмотреть на своего сына?

И ее черные руки протянули спаги смуглого ребенка.

— Мой сын?.. Сын? — повторил Жан с солдатской грубостью, но его голос дрожал. — Это мой сын?.. Что ты болтаешь, Фату-гей?!

— Это правда, — сказал он со странным волнением, наклонясь, чтобы его рассмотреть, — правда… он почти белый!

Ребенок унаследовал черты отца, не взяв ничего от матери: он был смуглый, но тоже белый, как спаги, с такими же большими глазами и такой же красивый, как Жан. Мальчик протягивал руки и, хмуря маленькие брови, смотрел так серьезно, как будто старался понять, зачем он появился на свет и каким образом его французская кровь смешалась с кровью нечистой черной расы.

Жан чувствовал себя побежденным какой-то неизвестной внутренней силой, полной тайного смысла. Он молча склонился к сыну и нежно его поцеловал. Незнакомое чувство наполняло его душу. Голос Фату-гей пробудил рой дремавших воспоминаний. Горячая страсть и привычка обладания ею связали их могучими узами, которые не в силах разорвать разлука. Она была ему по-своему верна, он же был так одинок. Он позволил ей надеть ему на шею африканский амулет и разделил с ней свой дневной паек.

XVI

Судно продолжало свой путь. Река бежала все дальше на юг, и ландшафт менялся. По обоим берегам — кустарник, нежные акации, мимозы, тамариски с легкой листвой, трава и зеленые лужайки. Тропическая флора сменилась скромной северной растительностью; лишь чрезмерный зной и безмолвие напоминали о том, что эта река течет в самом сердце Африки, далеко от Европы.

Иногда перед ними проплывали идиллические картины жизни негров — настоящие пасторали во вкусе Ватто. В рощах встречались влюбленные парочки, увешанные гри-гри и стеклянными побрякушками и пасущие тощих зебу или стада коз. А дальше — другие, никем не охраняемые стада: сотни серых крокодилов спали на солнце, наполовину погрузив животы в теплую воду.

Фату-гей улыбалась, и ее глаза светились какой-то особенной радостью — она чувствовала близость своей родины! Одно ее беспокоило: увидев покрытые травой болота и большие тихие заводи, окаймленные камышами, она закрывала глаза из боязни увидеть поднимающуюся из воды черную морду ниабу (гиппопотама), появление которого было бы для нее и ее соплеменников знамением смерти.

Трудно представить себе, какую хитрость, настойчивость и ловкость она проявила, чтобы попасть пассажиркой на судно, на котором, как она знала, плывет Жан. Где скрывалась она, уйдя из дома? В каком убежище нашла приют, чтобы произвести на свет дитя спаги? Теперь она была счастлива: ее мечта сбылась — она возвращалась в Галлам, и не одна, а с ним.

XVII

Диальде был расположен на слиянии Сенегала с безымянной рекой — ее правым притоком. Эта небольшая негритянская деревушка, защищенная деревянной крепостью, напоминавшей форты центрального Алжира, была ближайшим французским пунктом от земли Бубакар-Сегу. Здесь, среди дружеского населения, силы французов должны были соединиться и встать лагерем на привал вместе с союзными войсками бамбарасов.

Вся окрестность носила отпечаток того однообразия и бесплодия, которые присущи берегам северного Сенегала. Но здесь встречались уже рощицы, а иногда даже целые леса, напоминающие о близости Галлама, о зеленой центральной Африке.

XVIII

Первая рекогносцировка — на восток от бивака Диальде в сторону Джидиама (Жан, сержант Мюллер и Ниаор).

По словам напуганных женщин союзного племени, на песке видели свежие следы многочисленного конного и пешего отряда, который не мог быть ничем иным, как армией великого короля негров. В продолжение двух часов трое спаги ездили верхом по долине, но не нашли на земле никаких человеческих следов, никаких признаков появления военного отрада.

Зато почва была испещрена следами всех животных Африки, начиная от больших круглых ямок, оставленных тяжелой ногой гиппопотама, и кончая едва заметными треугольниками, какие чертит концом своего копыта быстроногая газель. Песок, уплотненный последними зимними дождями, прекрасно сохранял все следы обитателей пустыни. Среди них можно было заметить отпечатки рук обезьян, неуклюжих ног жирафов, дорожки ящериц и змей, следы когтей льва и тигра; можно было проследить запутанные тропинки шакалов, удивительные прыжки лани и представить, какое оживление приходит с темнотой в эти пустыни, безмолвные под пылающим оком солнца. Воображение рисовало дикие ночные оргии.