Итак, степенно закрепив в подсознания юнца, некоторый сумбур и сомнения, отец со всей, доступной ему серьезностью, принялся за воспитание будущего своего рода, всячески прививая в сердце наследника быт настоящих мужчин, и даже, умудрялся, время от времени, вводить в курс дела собственной, профессиональной деятельности, полагаясь на то, что суровая рутина тюремного смотрителя пойдет лишь впрок формирующейся личности. Возможно, именно в тех угрюмых познаниях, беспечно проявившие себя, вероятно, невинные юношеские шалости Максима, в ужасе забились в самые укромные уголки души. Вероятно, он слишком рано осознал суть построения, хитростями физических сношений, иерархических тонкостей сообществ высших приматов, извращенных сугубо человеческой изощренной жестокостью, в среде, где слабость и нежность подвержены непременному унижению и насилию.
С детством было покончено и Максим, по окончании школы, поступил в Высшее Училище. Там, естественно, царила должная дисциплина, достойная серьезных людей, будущих мужчин, преодолевших умственный рубеж юношеских наскоков, имитаций спаривания, возни с сексуальным уклоном, демонстраций половых органов и вероятностных взаимных мастурбаций; не говоря уже о сексуальном насилии, как и о добровольных актах однополой любви. В Высшем Училище все было строго и правильно: по уставу - как и полагалось в Высших Заведениях для взрослеющих мужчин: преимущественно моральные, в достойных рамках приличия, издевательства над слабохарактерными личностями, принуждения сугубо бытовых и финансовых свойств, пусть и с угрозами физической расправы; всего лишь короткие драки, в выяснениях недопонятых иерархических позиций. В общем, это было взрослое, окультуренное, сугубо мужское Человеческое, с большой буквы этого слова, сообщество, целенаправленно лепящее из податливого материала юности настоящих мужчин; практически исключающее условия для расцвета и процветания, как изощренных общественных уродств, так и зачатков интимного, индивидуального или даже прекрасного.
Именно там, именно вопреки, взрослеющий, цветущий, переполненный силами Максим, вдруг, впервые, по-настоящему, страстно, до безумия влюбился. Ну что же, любовь, довольно странное, загадочное, доселе мало изведанное чувство, приходящее вдруг, нескромно и бестактно и, покоряющее нас, как утверждают романтики, вопреки логике и личным желаниям. В сумбурных ее правилах влюблять нас вовсе не в тех, кого желают для нас близкие, законы, холодные расчеты да уж, конечно, и мы сами. Она бывает зла и коварна, но человечество жалует ее и обожает, порой, больше жизни, несмотря ни на взбалмошность, ни на дурной характер ее и тон. И вот, вопреки системе, возлюбленным Максима, что вполне вероятно, в подобной ситуации, оказался молодой человек, естественно, чрезвычайно притягательной внешности - сокурсник, зажёгший, вдруг, будто бы с первого взгляда, искрой, пламя в его душе. То было наивное чувство, что рождается, как правило, в неокрепшей юношеской груди, к прелестному созданию противоположного пола, но, в силу то, некого запоздания, или интересного поворота судьбы, оно нахлынуло в суровые времена, когда, в поле его возможного действа не оказалось ни одного, хоть мало-мальски подходящего гетеро сексуального объекта. Страсть юная, не навязчивая и прекрасная, скромно томящаяся в груди, совсем не походящая на взрослую, окрепшую грубую тягу самца - кипучую, склонную к насилию, порою грубую, преследующую и принуждающую и, отпускающую лишь в удовлетворении иль в лютой ненависти. Она всего лишь маялась тихо в груди, словно боясь, что чужие сообществу, презренные чувства ее, однажды, вдруг, в полутемном уголке казарм, вырвавшись наружу, непременно, будут отвергнуты и подняты на посмешище, далеким, от понимания сокурсникам. Трусливая, не решительная и одинокая, она опасалась непринятия, усмешек, издевательств, ударов кулаков и жестких армейских ботинок, боялась рискнуть, обидой и стыдом или негодованием справедливости заставить принять себя, либо, окончательно быть отвергнутой. Упустим драматические чаяния и страдания одинокого, безответного, мало того, юродивого чувства - все это было описано несчетное количество раз, в историях человечества, где, не проявившаяся, не раскрывшаяся не получившая должного удовлетворения, необходимого выплеска, первая любовь, навеки застыла идеальным образом в сердцах героев.
По окончании обучения, по получению необходимого образования, должной путевки, жизнь стремительно завертелась в выверенных механизмах службы. Мелькнула женщина - как требовала того аппаратная система и шумно пронеслась пышная свадьба - как пожелал институт семьи, родители и, конечно, она. Но, разве, обдуманный и хладный расчетливый брак мог породить ячейку счастья, когда тело жаждало вечной любви и страсти, пока в тайных уголках сознания хранился, пусть не реальный, большей частью вымышленный образ идеального существа, второй половины, созданной вселенной для того чтоб вечно быть рядом, образ, никак не соответствующий действительности?
Максим, стараясь оставаться мужчиной, не отдавал, даже и думать не желал отдать отчет своим внутренним чаяниям, и брак протекал, пусть, и уныло, прискорбно, в вечно недовольных ворчаниях и взаимных упреках, без любви и без ее плодов. На семейном ложе царила все та же сухость и беспристрастность и нежелание исполнять супружеский долг, приходящее, к нормальным парам, как мудрость и опыт, с годами, настигло Максима в первые дни воссоединения, серьезно проявив себя уже в скисший период медового месяца...
Что оставалось, в подобной ситуации, молодой и страстной женщине, томящейся с далеких времен половой зрелости в ожидании супруга, с которым можно, на законных основаниях, предаться тому волнующему, жаркому таинству, что есть табу для не женатой приличной девушки? Что оставалось Максиму в подобной ситуации? Развод был как никогда скор, бескомпромиссен, обоюдовыгоден, справедлив, хладен и хмур, каким совсем еще недавно прибывал эгоистичный Максим в период венчания и брака. И побежали, вновь, друг за дружкой, стремительно, бесконечной чередой, однотипные, одинокие рутинные будни, в которых неудовлетворенная деятельная стервозность молодого сотрудника помогали круто взбираться по служебной лестнице, легко получать чины, звания, привилегии и массу возможностей...
Так, Максим Максимович, блуждая проулками воспоминаний, незаметно для себя самого, очутился перед родным общежитием, поднялся, не спеша, на этаж, пошарил в кармане, достал одинокий ключ, с шерстяной тесемочкой, для удобства продетой в ушко, открыл дверь, щелкнул выключатель и желтый свет, полившись из убогой лампочки, висящей, на потемневшем от времени электрическом проводе, осветил жалкий быт одинокого и, наверное, несчастного человека.
- Позвонит? - в голове вдруг мелькнула дикая мысль, - Завтра?
Максим Максимович прошел, не разуваясь, в единственную свою комнату и уселся на кровать, радостно приветствующую до боли знакомым, родственным скрипом, словно обвенчанную с нею навек, вечно верную ей, массу...
Кривая истина, забитая судьбой и системой, годами скрываемая от самого себя явственно вставала перед глазами.
- Зачем? И что дальше?
Новоявленная перспектива пугала и настораживала. Эта жалкая, убогая обстановка, эти стены, обклеенные старыми газетами, пожелтевший потолок, ветхая покосившаяся мебель; серая одинокая жизнь, ночные прогулки и цветные однообразные сны - все привычно, закономерно и обоснованно. Зачем теперь что-либо менять? Поздно, поздно, да и, пожалуй, все еще дико... Максим Максимович поднялся с кровати, разделся, оставшись в трусах и майке, аккуратно сложил белье на стул. Прошелся, взад вперед, по комнате, щелкнул выключателем, погрузив свой маленький мир во мрак. Скрип кровати обозначил во тьме, что она приняла его пожилое тело. Мерно тикали часы в ночной тишине. Максим Максимович несколько раз тяжело вздохнул, повернулся, поскрипывая, с боку на бок и забылся здоровым утренним сном.
***
Максим расположившись на холме оглядывал, с доминантной позиции, дымящийся кострами, презренный лагерь противника. Приближалась ночь, и багряное солнце медленно закатывалось за горизонт, унося с собой дневное пекло и даруя возможность ночного отдыха уставшим воинам; кратковременного упокоения жаркой мирской суете, неотложным делам, неизменной вражде, терзающим изнутри бренное тело низким стремлениям и возвышенным амбициям. Ночь сулила людям простую, взаимную любовь, ласку для многих, нежность, вероятно, последнюю в кровавой неотвратимости яростного и беспощадного сражения.
