— Тятька, вон из-за перевернутой лодки вроде кто-то выглянул, — шепнул он и снова стал укладывать веревку на дно лодки.

— Ребята, наверно, балуются, — тихо сказал Чилим. — Все у тебя?

— Все, — ответил Вася.

Оттолкнулись, поехали. Лодка проскользнула мимо песчаной косы и скрылась в сумерках.

Прозвище "Чилим" Иван Петрович получил еще в молодости, когда вернулся из Астрахани, проработав там три года весельником у рыбаков. На второй день после возвращения он встретился с другом своим Кузьмой Солонкиным. Тот тоже только приехал с рыбных промыслов. На радостях завернули в кабак на базарной площади, выпили по стакану, и пошел у них веселый разговор.

— Ну как поработал в Астрахани? — спросил Солонкин.

— Да всяко было, вначале туго, а потом привык. Первые дни думал, затеряюсь, да, спасибо, Додок выручил.

— Это Андрюшка-то? Знаю. Хоть и любит выпить, а добрый человек, — сказал Солонкин.

— Пришел в Кутум наниматься к рыбакам, — продолжал рассказывать Чилим, — вдруг слышу знакомый голос: «Здравствуй, Ваня!» Думаю, что за дьявол, кто это меня по имени кличет? А он смеется: «Аль не узнаешь?» — Теперь, говорю, признал. Ну, поздоровались как полагается.

«Ты чего, говорит, тут трешься?» — «Да вот хочу наняться к рыбакам». Он глянул на мои коты и живот поджал. «Это ты, говорит, брось. В такой обувке не возьмут рыбаки. Опорыши надо снять да морские сапоги надеть, пусть хоть они без подметок, наплевать, важно фасон рыбацкий выдержать». — «У меня, отвечаю, денег на такое дело нет». — «Ничего, мы это живо обладим. Айда на барахолку. А, может, с нами пойдешь на Балду Липку катать. Там в котах можно. Мы, брат, тыщами ворочаем... — смеется. — Не подумай, что получаем тысячи, нет, тысячами плашку выгружаем из баржи...»

На толкучке отыскали самые что ни на есть рваные морские сапоги, огоревали их за восемь гривен. Хорошо, что посчастливилось сплавить этому же барахольщику свои коты за двугривенный, на них я угостил Андрюшку. Обмыли с ним покупку и распростились: он пошел на Балду, а я — в Кутум».

Что произошло дальше с Иваном Петровичем, он рассказать не успел. В кабачок ввалились три щеголя — сынки теньковских купчиков, чубатые, в шелковых косоворотках и в бархатных штанах. Бахвалясь, начали они показывать свою удаль, кинулись на Солонкина.

— Ах, так, курдюки бараньи! Астраханских чилимников задевать?! — крикнул Иван Петрович, сунув кулаком крайнего. Щеголи выскочили из кабачка, след их простыл.

С тек пор и укрепилось это рыбье прозвище за Петровичем, правда, наполовину укороченное — его стали звать Чилимом...

Стемнело. В небе загорелись одна за другой робкие звезды, половинка луны, похожая на раскаленный сошник, выплыла из-за густого вербача. Чилим неторопливо раскидывал сеть.

А в это время в теньковском кабачке шел приятный разговор хозяина плеса Пронина с теньковским урядником Чекмаревым.

— Вот зачем я позвал тебя, Лукич, — наливая стакан, говорил уряднику на ухо Пронин.

— Выпить и закусить, — ответил урядник, — это неплохо. Я люблю, — улыбнулся он, глядя в стакан выпуклыми рачьими глазами.

— Выпить, это само собой, а ты вот помоги мне.

— Для вас, Ларионыч, в огонь и в воду... — покручивая черные усы, ответил урядник.

— Надо мне поймать Чилима. Знаешь такого?

— Как же, — кивнул головой урядник. — Астраханец?

— Он, самый. Валандается каждую ночь в моих водах, аренду перестал платить и рыбу не сдает. Пытался я посылать работников, да все впустую, больно хитер он, дьявол... Не могу обуздать.

— Обуздаем! — уверенно пообещал урядник, чокаясь с Прониным. — Когда заняться?

— Я скажу. Может, сегодня. Ты пока тут того, угощайся, а я на минутку...

Пронин вышел из кабачка.

— Тришка! Сверчок! Подь сюда! — крикнул он с крыльца. — Вот чего, Сверчок, беги сейчас же, куда я говорил...

— Слушаю! — покорно ответил Сверчок и быстро побежал к пристаням.

Когда Пронин вернулся в кабак, урядник был уже навеселе, раскраснелся, глаза его еще больше выпучились и блестели в масляной улыбке. Он покуривал папироску и пускал синие колечки к прокопченному потолку.

— Скучаешь? Наливай еще! — поглаживая бородку, предложил Пронин.

— Хватит, Митрий Ларионыч, нельзя так много, служба...

— Ну, гляди, а я еще выпью... И знаешь, ведь какой подлец! Однажды собственными глазами вижу: поехал в нижний плес, ну, думаю, шалишь, молодчик, не уйдешь сегодня. Всю ночь сторожил с работниками на берегу, и нет — как в воду канул. Слышу на рассвете — едет сверху и песенки поет. Стало быть, опять нас в дураках оставил.

— Он это в Астрахани насобачился — скрываться от барина,— заметил урядник.

— Вот это верно сказано, — подтвердил Пронин. — Все рыбаки честно платят и рыбу сдают, а этого мерзавца никак не вгоню в колею.

— Вгоним...— пообещал Лукич. — Ну, Митрий Ларионыч, благодарю, мне пора. Коли потребуюсь, присылай. Я с моим удовольствием сам пойду или Сковородкина пошлю, он — а-яй! — мастак на такие штуки... — покачиваясь и часто мигая, жал костлявую руку Пронина урядник.

Слышавший их разговор целовальник улыбнулся. «Подите суньтесь, как он вас переметнет из лодки...» — сказал он, убирая со стола посуду.

Тихая ночь. Плещутся сонные волны. На теньковской колокольне пробило час. Предутренняя дремота начала сковывать Васю. Он взмахнет веслами, да так и застынет в дремоте.

— Ты чего это, Васятка? — спросил отец.

— Спать хочу.

— Намочи голову — пройдет. Еще кинем разок и ко дворам.

Вдруг из кустарников у берега выскользнула темная лодка и быстро понеслась навстречу.

— Стой! — завизжал Пронин.

Чилим вскочил на ноги и проворно стал вытаскивать сеть.

— К берегу, в кусты,— шепнул он Васе.

Но было уже поздно. Лодка под сильными ударами четырех весел настигла Чилима.

— Вот тебя куда надо... — показал костлявым кулаком за борт Пронин.

Стражник вскочил, выхватывая из ножен шашку. Но в это время раздался глухой удар, и шашка, блеснув острием в воздухе, плюхнулась за борт, а следом за ней и стражник.

— Держи его, держи! — закричал Пронин, толкая Клешнева и Синявина в воду.

Матюшин и Стеблев тем временем кинулись в лодку к Чилиму.

— Не лезь! — кричал разъяренный Чилим, — Башку разобью.

Пока Синявин и Клешнев вытаскивали стражника, Чилим отбивался.

— Караул, убивают! — кричал Матюшин, притиснутый Чилимом к борту.

Клешнев и Синявин, вытащив Сковородкина, тоже кинулись на Чилима.

— Держи, держи! — кричал Клешнев, хватая Чилима за руку. — Ага, попался, голубчик! — и они вчетвером навалились на рыбака, и связали ему руки.

— Теперь не уйдешь! — визжал Пронин.— Тащите его на берег!

Бросив Чилима, все кинулись к стражнику.

— Что это? — удивился Матюшин.

— Да он же не дышит! Вот чучело, воды всего по колено, а он никак утоп, проклятый! — кричал Клешнев.

— Как утоп? — дрожа от страха, визжал Пронин.

— Так вот и утоп! Видишь, не дышит, — сказал Клешнев.

— Живо, откачивай. Отойдет! — командовал Пронин.

— Давно отошел... — заметил Синявин.

— Что, голубчик, сделал дело? — прошипел Пронин, согнувшись над связанным рыбаком.

Чилим плюнул ему в лицо и крикнул сыну:

— Васька! Режь веревку!

— Ишь, чертенок, еще кусается! — отталкивая Васю от отца, кричал Клешнев.

Вскоре лодка с мертвым Сковородкиным и связанным Чилимом отошла к пристани, Молодой Чилим остался один и, обливаясь слезами, начал вычерпывать из лодки воду.

Глава вторая

До января Чилим сидел в пересыльной тюрьме, дожидаясь вызова. Губернский уголовный суд был завален делами. Из Красновидова привели двух старух, уличенных в поджоге торговых домов. От помещика Лебеденко пригнали под конвоем крестьян, убивших лесника. От княгини Гагариной привезли трех связанных парней, подозреваемых в поджоге десяти стогов барского сена. И так без конца...