Хозяйка ателье, синьора Паола Флавиа, смотрела на меня без особой приязни, постукивая указательным пальцем по выпяченной нижней губе. Потом повернулась к моему сопровождающему, и пальцы ее быстро замелькали в воздухе, ведя разговор на тайном языке жестов. Я не удивлялась: два моих старших кузена освоили подобный язык во время службы в армейской разведке и кое-каким жестам даже научили меня. Синьор Лаварди отвечал редко и коротко, но, по-видимому, был убедителен, так что через короткое время дама вновь посмотрела на меня и сказала вслух:
– Ну, хорошо. Значит, Chiocollata Danzante, и будет это завтра.
– В Ка’Градениго, Паола, – многозначительно сказал мой consigliere.
Обойдя меня, будто колонну, она задумчиво постучала себя пальцем по подбородку.
– Серые глаза, светлая шатенка, кожа чуть смуглая… Вы, наверное, носите голубое и синее, синьора?
В ее голосе мне послышалось слегка прикрытая снисходительность, я разозлилась и ответила резко:
– В основном я ношу зеленое! Хирургическую робу. А в свободное время, которого немного, надеваю джинсы и то, что попадется под руку.
– Понятно, – откликнулась синьора Флавиа, нисколько не обидевшись. – Черное и белое, вот так мы попробуем. Джованна! Принеси «герцогиню Сфорца» и все, что положено!
Я хотела упереться: что такое, вокруг полно дивных платьев всех цветов радуги – малиновые, золотые, бирюзовые, – а меня, словно монахиню, упихивают в ахроматическую гамму. Но потом мне стало любопытно, что ж за платье названо именем знаменитой герцогини?
Черный шелк, шитый серебром. Белое кружево манжет и широкого стоячего воротника, сверкающее серебром и мелкими стразами. Черный плащ с объемным капюшоном и треуголка, отделанная серебряным галуном.
И корсет, мамочки!
– А неплохо, – с одобрением сказала синьора Флавиа, осматривая меня со всех сторон. – Весьма неплохо. Осталось подобрать маску.
– Возможно, у госпожи Хемилтон-Дайер есть какие-то предпочтения? – вежливо поинтересовался синьор Лаварди, одновременно продолжая выплетать пальцами кружево тайной речи.
– Джованна! Принеси второй и третий наборы! – закричала хозяйка ателье, и еще прежде, чем эхо ее голоса затерялось в складках платьев, немолодая помощница внесла две подставки с масками.
Я затаила дыхание. До меня вдруг дошло, что с завтрашнего дня в этом городе можно не снимать маску вообще. Быть без лица. Без имени. Без биографии, анкетных данных, перечня научных достижений, списка использованной литературы. Медленно я протянула руку к белой маске, полностью закрывающей лицо. Нижняя часть ее была выдвинута вперед длинным и довольно уродливым клином.
– Это баута, синьора, – мягко проговорил Лаварди. – Отличный выбор, именно то, что нужно к tricorno. Только, позволю себе заметить, белую бауту носят летом, зимой же полагается черная. Вот, например, такая.
И он протянул мне черную маску, украшенную алыми ограненными кристаллами.
Я приложила маску к лицу и повернулась к зеркалу. Там отражалась совершенно не знакомая мне дама, лицо которой искажал и немало уродовал клин, клюв, выпяченный подбородок. Мой глаз хирурга, специалиста по красоте, это резало ужасно.
– Синьор Лаварди, а почему эта… баута имеет такую странную форму? – спросила я, пока госпожа Флавиа завязывала на затылке ленты маски, закрывала мои волосы шелком и кружевами и водружала треуголку поверх платка.
– Это очень просто, синьора. Благодаря этой детали, кажущейся вам столь странной, вы сможете есть и пить, не снимая маски. Кроме того, она изменит ваш голос.
– Изменит голос, – повторила я, продолжая глядеть, как в зеркале приобретает пугающую реальность черно-белая фигура, на бауте которой сверкают алые капли. – Очень интересно. Скажите мне вот еще что, я ведь могу носить и мужской костюм?
– Разумеется, синьора! – ответили в один голос мои советчики.
– Тогда хотелось бы примерить… ну, скажем, вот этот, – не глядя, я ткнула пальцем и попала в лазурно-синий камзол, отделанный бледно-голубым шитьем и белоснежными кружевами.
В гондоле синьор Лаварди снова сел напротив меня и спросил:
– Могу ли я предложить вам отличное место, чтобы пообедать? Вам понравится.
Я взглянула на часы: оказывается, в ателье мы провели гораздо больше времени, чем я предполагала, стрелка подползала к половине шестого. Ну да, уже почти стемнело…
– А нас сейчас покормят где-нибудь? – с сомнением спросила я. – Мне говорили, что в Лации все рестораны закрываются в половине третьего и будут открыты уже только к вечеру. Вообще-то, конечно, есть хочется.
Есть хотелось просто зверски, честно говоря. Завтрак был давным-давно, еще утром, а с тех пор мне перепали только чашка кофе с крохотной печенинкой, принесенные одной из мастериц в момент смены костюма.
– Покормят, – кивнул мой consigliere. – Конечно, вам не принесут раззолоченного меню на десяти языках, что так любят туристы. Уж что приготовили сегодня, то и подадут. Но зато это будет настоящая венецианская кухня, никаких штучек с юга.
Слово «юг» было выплюнуто синьором Лаварди с таким презрением, что я поклялась себе самой страшной клятвой: никогда при нем не признаваться в своей любви к пицце.
Настоящая венецианская кухня на сегодня была представлена sarde e saor – сардинами, обжаренными в масле с луком, изюмом и орешками пинии. Их сменило risotto de go, затем хозяйка, суровая старуха в черных кружевах, подала телячью печень. Белое вино, чуть-чуть пенящееся, разливалось из холодного, запотевшего стеклянного кувшина. Третий его бокал привел меня в состояние примиренности со всем миром, которого так долго не удавалось мне добиться дома, в Бостоне.
Все-таки это была траттория, и хозяйка принесла счет – несколько нечитаемых закорючек на листке бумаги из блокнота в клеточку. Впрочем, сумма выглядела просто смешной, что-то полтора дуката за все, и я даже не стала разбирать написанное.
Мой спутник о чем-то вполголоса заговорил с женщиной, и я отошла к воде. Совсем узкая ria вытекала из-под горбатого мостика слева от меня и уходила под такой же мостик справа. Я смотрела на тот, что слева, где, освещенная фонарем, увлеченно целовалась парочка: девушка в пышных длинных юбках и ярком плаще и молодой человек в джинсах и куртке. Мой взгляд привлекло светящееся пятно на воде. Источник света неспешно выплыл из тени мостика. Когда он приблизился ко мне, я разглядела серебристую маску, повторяющую человеческое лицо; там, где была бы надета шляпа, горела свеча, перевитая черной лентой.
Наверное, я вскрикнула, потому что синьор Лаварди мгновенно оказался возле меня.
– Что случилось? – но тут он и сам увидел причину моего испуга и помрачнел. – Пойдемте, синьора Хемилтон-Дайер. Это послание адресовано не вам…
Когда гондола привезла нас в «Палаццо Дандоло», темнота залила лагуну. Небо было затянуто тучами, и гондольер озабоченно поглядывал вверх, торопясь достичь отельного причала.
– А что, плыть в дождь опасно? – поинтересовалась я.
– Нисколько, – бодро ответил синьор Лаварди. – Но если Массимо не успеет до дождя, мы с вами промокнем, и я буду недоволен.
Даже в слабом свете фонаря, висящего на свае, можно было разглядеть, как дрогнули плечи гондольера.
Впрочем, мы прекрасно успели: дождь обрушился на город в тот момент, когда за нашими спинами закрылась тяжелая дубовая дверь «Палаццо Дандоло» и навстречу с улыбкой поспешил уже известный мне Антонио.
– Добрый вечер, синьора Хемилтон-Дайер! Синьор Лаварди, buona notte! Синьора, ваши покупки доставили, Лидия разобрала пакеты и повесила все костюмы. Там в паре мест было слегка помято, она разгладила.
– Спасибо, – я удивилась. Вроде бы хозяйка ателье собиралась что-то еще подгонять по моей фигуре. И уже все привезли?
– Ну что же, – голос у синьора Лаварди был уставший, и меня начала грызть совесть. Он ведь раза в два старше меня, а я чувствую себя так, будто провела три серьезных операции… – На сегодня я прощаюсь с вами. Завтра, надо полагать, вы захотите прогуляться по городу? Я бы советовал вам начать с окрестностей Риальто, дойти пешком до Сан-Марко и вернуться в отель, чтобы пообедать и отдохнуть перед вечером. Массимо будет в вашем распоряжении.
