– Рина-тян, – совсем обычным голосом сказала Тэцуко-мама, – с того дня, как мы встретили тебя, мы знали, что однажды ты уйдёшь.

Отец молчал и только водил глазами по лицам жены и приёмной дочери.

– Мы никогда не говорили тебе, как ты появилась в нашем доме, а ты не спрашивала, – когда-то память о случившемся около десяти лет назад была тщательно спрятана в дальние уголки сознания, но наступил день рассказать обо всём – так говорили мамины глаза.

– Мы, – Тэцуко-мама переглянулась с отцом, – встретили женщину, красивую женщину-иностранку, она несла на руках девочку. Не старше четырёх, совсем ещё малышку. Удивились... Первый раз, наверное, видели иностранку, да ещё с ребёнком.

– И что? – жадно спросила Дарина.

– Она попросила нас посмотреть за тобой. Недолго. На каком языке она говорила, а, папа?

– На японском, – уверенно ответил отец. – Я ещё удивился, хотел сказать, что по-английски не понимаю, когда понял, что понимаю. Она прямо как настоящая японка говорила.

– На японском... – задумчиво повторила мама. – Я даже её голоса не помню, он раздавался словно сразу внутри головы. Может, и на японском, на английском мы с папой и впрямь не говорим.

– И что тогда?

– Оставила тебя и ушла.

– Куда? Куда ушла?

Родители опять переглянулись.

– Ушла... помогать твоему отцу, мы думаем, – наконец заговорила Тэцуко-мама. – Потом мы... мы их видели.

– Кого?

– Понимаешь, одно дело – пережить что-то странное, а совсем другое – рассказывать о нём, как будто оно было на самом деле, – мама говорила тихо и заглядывала в глаза Дарины, будто извиняясь. – Когда чувства превращаются в слова, кажется, истинность куда-то уходит.

Отец рьяно закивал, подтверждая.

– Не получится рассказать, Рина-тян. Они умерли – почти на наших глазах. Тайфун был и землетрясение – в тот день всё как-то случилось вместе, будто земля, море, небо одновременно разгневались. Сильный ветер дул. Были другие люди ещё, они потом исчезли куда-то, почти все, – мама, казалось, с трудом находила слова. – Много людей погибло. А нас тогда, – женщина взглянула на мужа, словно искала поддержки, – как будто боги охраняли.

Мама помолчала и продолжила:

– А когда закончилось, когда самый пик бури миновал, я глянула на тебя и ахнула – твои волосы становились чёрными, а глаза – карими. И иностранная девочка у меня на руках вдруг превратилась в японочку.

– Мама тебя едва не выронила, – добавил отец с шутливым упрёком.

– Тогда мы поняли, что они точно не вернутся, твои родители. Оставили тебя на наше попечение.

– А потом?

– Вернулись домой. Стали думать, что с тобой делать. Японского ты не понимала. Мы тогда позвали соседа-студента. Он с тобой по-английски, а ты ему не отвечаешь ничего, словно не понимаешь. Он уж на нас рассердился, подобрали, мол, слабоумного ребёнка, какая из неё иностранка?

– Документы, документы, – подсказал отец.

– Да, документы мы нашли в твоей сумочке. Оформлены честь честью, имя, фамилия, возраст, место рождения. Так по ним получалось, что ты в Тиба родилась, совсем рядом. В семьдесят шестом году, в марте. Тогда уже пошли потом и удочерили тебя официально. Долго с чиновниками бились… Да про родителей твоих потом ясно стало, что погибли. А никто из родственников не объявился.

– Имя, – снова вставил отец.

– Ах, да! Фамилия у тебя была написана: Танака. Там среди погибших тогда… Танака Кунихиро-сан и Танака Эри-сан… такие имена были. И мы думаем, это они, твои… настоящие родители. А тебя потом не искал никто, ни один родственник не объявился… Ой, ты прости меня, старуху глупую, что я тебе всякое рассказываю.

– Всё нормально, мама, – от излишних усилий голос получился деревянным. – Спасибо, что рассказала. Больше неоткуда узнать.

Нельзя было утверждать, что мамин рассказ много прояснил. Одно было ясно: настоящие родители жрицы погибли тогда, в Японии, почти десять лет назад. Погибли – и отец, и мать – оставив храм без хранителей.

И через десять лет храм потребовал себе новую жрицу.

1991 год от Рождества Христова

«Маргарите Ярве

Таллинн, июнь

Привет, Ритуля!

Давно не слышались, не виделись. Как ваши дела? Решила вот написать письмо, а то звонить дорого, а мы с Индреком сейчас копим денег, чтобы осенью ехать на раскопки. Детей надо будет оставить одних, так хоть наймём им няньку, а то ведь у меня отец старый уже, да и тот – на Сааремаа, хутор не оставить. А детям в школу ходить. А про родителей Индрека ты знаешь.

Вот, к слову, раз уж заговорила.

Не прими, пожалуйста, мой вопрос за вопрос ненормального человека.

Ты помнишь, как мы с Индреком познакомились?

Сейчас поясню. Дело в том, что в последнее время у меня странные провалы в памяти. В один момент я прекрасно знаю: встречалась с ним пару лет до свадьбы, потом мы поженились, появились дети. В другой же мне кажется, ты представляешь, что я вернулась домой с двумя свёртками, а там меня встретил абсолютно незнакомый человек, который вдруг заявил: «Я твой муж».

Ну вот, я уже вижу, как на этом месте ты многозначительно стучишь карандашом по бумаге и угрожаешь выбить из меня всю дурь.

Ну, выбивать будешь потом, когда наконец приедешь, а сейчас уж ты вынуждена будешь выслушать всё, что я имею тебе сказать. Вот в чём прелесть писем! Ты разозлена? Негодуешь? Ха-ха, отлично! Приезжай скорее, и я дам тебе задушить меня в объятиях.

Так вот, на чём я остановилась.

Бывают такие странные моменты, когда я роюсь, роюсь в своей памяти и никак не могу ничего найти, всё словно тонет в колышущейся серой массе. Не вспомню ни нашего первого свидания, ни даже знакомства, ни его друзей, ничего. Родителей у него нет, родственники где-то далеко, уехали то ли в Россию, то ли в Америку. Друзей тоже немного, и все – наши общие, так что даже непонятно, кто с кем раньше познакомился. Впрочем, Индрек по природе рассеян, не слишком людим. Ой, так говорят – «людим»? Ну ладно, раз написала, не вымарывать же.

Так, опять я убежала в сторону. Так вот, я отлично знаю, что замуж вышла по любви, и после замужества эта любовь ещё более окрепла и сплотила нас (прямо как партия). У нас растут хорошие детки, хорошенькая дочка и умненький сын, у нас с мужем одни увлечения, и понимаем мы друг друга с полуслова. (Прости, я тут ударилась в патетику.) В общем, мы счастливы.

Если бы не один момент!

Мне снятся кошмары. Начали сниться не так давно, ты первая, кому я о них рассказываю. Даже Индреку не говорила. Вот один из них.

Я сижу в какой-то неосвещённой комнате на полу, прижав ноги к груди. В углу, рядом со мной, высокая кровать, это моя комната. Та самая, где я жила до замужества. Я знаю, что мой любимый (не знаю, кто это, но точно не Индрек) меня оставил, потому что не хотел на мне жениться, а я жду от него ребёнка. И вот я реву одна в этой комнате, не знаю, что делать, к кому бежать, у меня нет никого, кроме этой новой жизни в пузе, и я понятия не имею, как буду жить, как найду денег, чтобы прокормить будущего ребёнка, как пройду через всё это в одиночестве... Бр-р.

Потом есть ещё другой. Тоже себе кошмаристый.

Я в больнице. Обшарпанные зелёные стены, на высоте моих глаз начинается исцарапанная побелка. Коридоры полны женщин, никто не глядит по сторонам, все как мёртвые. Захожу в кабинет. Врачиха смотрит на меня с презрением, потому что у меня нет обручального кольца на пальце. Когда осматривает, будто специально делает мне больно. Все её жесты, все слова словно специально нацелены на то, чтобы сказать мне, какая я низкая тварь, какая сволочь, шлюха, забрюхатевшая невесть от кого. Она даже прямо так и говорит кому-то при мне: «Расходились тут всякие, спят с кем ни попадя, заразу распространяют».

Это обо мне-то? Я в первый раз с мужчиной в постели оказалась в двадцать три! И было их у меня всего двое! И забеременела я лишь после замужества!