«Что принято дарить в этих случаях?» - подумал я. «Будь что будет! Не прогадаю…» - я улыбнулся своим мыслям.

- У вас есть большие корзины для цветов? – спросил я.

- Конечно!

- Мне нужна самая большая…

- Хорошо. А что будете брать?

- Эти, розовые, и кремовые, - ответил я.

- Сколько? – продавец уже предвкушал выгоду, но даже не подозревал, насколько ему повезло.

- Вы не поняли? Все!

Молодая помощница восторженно посмотрела на меня и принесла корзину:

- Надеюсь, поместятся…

- Должны! – ответил я.

- Это к чему же такой подарок? – поинтересовалась она. – Если не секрет, что должно было случиться…

- Как надо было провиниться, - пошутил хозяин лавки.

Я засмеялся:

- Бог миловал, у нас все хорошо. Даже очень хорошо, - я улыбнулся своим мыслям. – Моя жена беременна…

- Потрясающая новость! – улыбнулся хозяин лавки. – Вот только когда Вы женились, если не секрет? Газеты не так давно назвали вас самым богатым холостяком страны…

- Газеты не знают, что я уж давно не одинок, - ответил я. – И, надеюсь, не узнают, - я подмигнул им.

- Конечно, мы будем молчать! – заверили меня продавцы.

- Вот, так будет еще лучше, - девушка взяла с прилавка искусственную бабочку и приколола на один из цветков. – Порадуйте ее. Когда улыбается будущая мама, вместе с ней улыбается и ребенок…

- Спасибо, - я расплатился и взял корзину.

- Здорового Вам наследника, - пожелала мне девушка. Казалось, она и правда рада за нас.

В машине я достал кольцо, которое давно носил с собой. Я купил его еще до того, как мы с Ангеликой возобновили наши отношения. Я ждал подходящего случая. И вот, он настал…

Мы были так счастливы. Гели так ждала этого малыша, но счастью не суждено было появиться на свет…

Гоффман уговаривал меня поесть, но я отказывался. Отказывался все четыре дня. Или просто не обращал на него внимания. Тогда они придумали другой способ вернуть меня к жизни.

Приехавший как-то Гиммлер сказал, что мне следует выступить на партсобрании. Сказать хотя бы пару слов, чтобы развеять слух о моем самоубийстве. Ему удалось уговорить меня.

Собрания я почти не помню. Я как будто не слышал шумных возгласов, приветствий, слов соболезнования. Я был среди людей, но одинок, как никогда. Последняя нить, связывавшая меня с внешним миром, оборвалась несколько дней назад. Теперь я один. Волк-одиночка…

Я поднялся на трибуну. О чем я говорил? Не помню. Говорил то, что приходило в голову. Но, кажется, люди понимали меня. Или же делали вид. Быть может, это собрание и организовано для того, чтобы вернуть меня к жизни?

- Вопросы есть? – поинтересовался я, закончив речь.

- Да, - отозвался молодой парень, сидевший во втором ряду. – Ходят слухи, что Ангелика Раубал на самом деле не покончила с собой, а была убита. Что же правда?

Боль с новой силой пронзила мое сердце. Я потерял сознание.

Ангелика не раз спрашивала меня, что я чувствую во время приступов. А следовало бы спросить, что чувствуешь после. Приступ – это как волна боли. Она невыносима, но я знаю: это пройдет. И после нее наступает облегчение, в памяти всплывают самые яркие моменты жизни.

В этот раз я видел ее.

Я как будто перенесся в прошлое. В тот злополучный день, когда мои противники впервые угрожали расправиться с ней. В тот раз они сделали это с помощью газеты.

В одной из заметок была интересная концовка: «Он борется и побеждает. Но как бы за победу не пришлось заплатить чем-то дорогим. Быть может, более дорогим, чем власть…».

Конечно, эти слова можно трактовать по-разному. Но в газете была наша фотография. Мы вдвоем. Я прекрасно помнил тот момент: мы тогда возвращались с кладбища: были на могиле Греты. Я поздно заметил фотографа, а охрана была слишком далеко. Фотограф успел скрыться…

Гели плакала: ей было не до фотографов. Моя девочка так и не смирилась со смертью Греты. Я был раздражен: как можно фотографировать в такой момент? Люди совсем совесть потеряли…

И эта фотография была в газете.

Я помню, как в тот день пришел домой. Было около часа ночи, и моя девочка уже спала. Обычно в таких случаях я даже не заходил к ней: не хотел будить, но в этот раз я чувствовал, что должен быть с ней рядом.

Я лег с ней рядом, прижал ее к себе: «Маленькая моя, ты самое дорогое. Только ты!». Она приоткрыла глаза и улыбнулась мне:

- Не уходи. Останься со мной, - вместо ответа я поцеловал ее. Гели прижалась ко мне и почти сразу снова уснула.

А я не мог заснуть. Я смотрел на нее, мою любимую женщину, и верного друга. Самую добрую, милую, доверчивую и открытую девушку из всех, кого я когда-либо знал. Ведь каждый может обмануть ее. Моя малышка не хотела верить в то, что не все люди добры друг к другу. Она жила в мечтах, в своем, нереальном мире. И я не хотел ее разочаровывать. Пусть живет в доброй сказке, я сделаю все, чтобы она не разочаровалась в этом мире.

- Моя девочка, у тебя все будет хорошо, - я осторожно поцеловал ее в щеку. Гели лишь улыбнулась во сне. «Тебя должны окружать только самые лучшие люди. Уж я об этом позабочусь…» - подумал я. Как хорошо, что она не интересуется политикой! Прочитай она пару статей – и разочарование было бы неизбежно. Но она не знала, чего я добиваюсь…

Хотелось каждую секунду, каждый миг быть с ней рядом. Держать ее за руку, прижимать ее к себе, смотреть в ее глаза.

Тогда я думал, что смогу защитить ее. Закрыть от всего неприятного, злого. Не подпускать к ней никого, кто мог бы ее расстроить. «Моя девочка должна быть счастлива» - думал я, а получилось, что я запер ее в четырех стенах.

Мой ангел… ты не знала, что ждет тебя в будущем!

Очнулся я в комнате отеля, любезно предоставившего зал для собрания. Со мной были только самые близкие мне люди: мои сестры, уже вернувшиеся из Австрии, Гиммлер, и Гоффман со своей дочерью.

- Вольф, не пугай нас так! – Ангела обняла меня. – Если б ты знал, как мы испугались!

Ангела всегда заботилась обо мне. С самого раннего детства. Еще мальчишкой я спрашивал ее, за что же она так меня любит. «Я очень долго ждала тебя» - отвечала она. Только потом я узнал, что во время эпидемии дифтерии в нашей семье умерло четыре ребенка. Ангеле тогда было шесть лет, и такое событие не могло не шокировать ее. Возможно, со мной она связывала надежды на будущее. А может, просто боялась остаться одной: наш старший брат Алоиз сбежал из дому.

- Спасибо, что ты со мной. Всем вам спасибо, - я обратился к присутствовавшим. – Без вас я бы умер. Хотя сейчас я не знаю, хочу ли я жить…

- Австрийское посольство позволило тебе побывать на могиле Ангелики. Но виза открыта только на один день, - казалось, Паула спешит сообщить мне эту новость.

- На том спасибо. Гиммлер, предупреди Шрека, что завтра мы выезжаем. Гоффман, ты можешь сопровождать меня? – я не приказывал. Скорее просил. Имею ли я право приказывать друзьям?

- Нет проблем, - Гоффман и Генриетта вышли из комнаты. Гиммлер сказал пару слов Ангеле и тоже удалился.

Мы остались втроем. Совсем как после похорон мамы. Вдруг вспомнилось, как мы, вот так же втроем, вернулись в пустой дом. Тогда Ангеле пришлось успокаивать нас двоих. Пауле было всего тринадцать, совсем ребенок, которому пришлось пережить мучительную смерть матери. Это событие очень изменило ее: Паула стала замкнутой и нелюдимой. Ходили слухи, что она сумасшедшая. Я защищал сестру, как мог, но пресса есть пресса. Чем больше грязи будет на страницах газеты – тем больше людей купят ее. И журналисты умело этим пользуются.

- Клара просила меня заботиться о вас, - Ангела как будто прочитала мои мысли. Она называла маму Кларой, хотя и говорила, что «с мачехой ей очень повезло».

- Я знаю, - ответила ей Паула. – Она просила меня не расстраивать тебя. Говорила, что я должна учиться лучше.