Эти слова прозвучали, как вопль. Брих начал понимать, в чем дело, и умолк. Он остановился и взглянул на Ирену — тонкая, маленькая тень в полутьме. Слышно было ее дыхание. Странное волнение охватило Бриха. Он противился ему, стараясь овладеть собой, и вдруг обнял Ирену за плечи, прижал к себе. Он ощутил аромат ее волос, почувствовал, как она затрепетала в его объятии. Мимо торопливо прошел поздний прохожий и оглянулся. «Принял нас за влюбленных, которые ждут не дождутся весны», — подумал Брих, смущенно отстраняясь от Ирены.

— Мы теряем голову, Ирена! Надо взять себя в руки и хладнокровно взглянуть на вещи.

Ирена закрыла лицо руками и медленно покачала головой. Резкий порыв ветра просвистел у них над головами.

— Нет! Я тысячу раз думала, и я не согласна с тем, что он замышляет. Ты ведь знаешь об этом. А я… я хочу жить здесь, среди своих, дома, хочу родить ребенка и играть для наших людей… Куда убегать? Я здесь родилась, и я не хочу эмигрировать. Что делать, посоветуй, что делать?

Брих растерянно стоял перед ней. Минута растроганности прошла, им овладели стыд и разочарование. Он взял Ирену под руку и повел дальше.

— Ты говорила это Ондре?

— Он и слышать не хочет.

— Ладно. Я скажу ему сам.

— Не надо. Это лишнее. Ондра не примирится с новыми порядками, я это знаю, но я…

Ондра — твой муж, — глухо сказал Брих. — Он, как они выражаются, капиталистический предприниматель…

— Уже нет. У него больше нет фабрики, — воскликнула Ирена. — И я рада этому. Уже нет! И он страшно изменился. Что с ним сделалось, Франтишек! Люди возненавидели друг друга. Я его не знала таким… что-то таилось в нем и теперь вырвалось наружу. Он злой. После того злосчастного февраля он ходит как хищник. И пьет. Он перепуган, но скрывает это от меня. И следит за мной, я это чувствую. Ты скажешь: у него неприятности. Да! Но мне уже не жалко его. Все его дела были обманом, хищениями, я знаю теперь. Деньги, на которые я жила… Он считает меня истеричкой, а я уже не могу больше! И никакого выхода. Я не могу ему верить, и у меня так тяжко на душе. С утра он твердит: «У меня неприятности, Ирена, эти скоты хотят меня погубить…» Подчас я боюсь его. Это страшно!

— Успокойся ты, ради бога! — Брих сжал ей руку, заметив, что прохожие оборачиваются на них. — Не надо так волноваться. Что ты хочешь, чтобы я тебе посоветовал? Разойтись с ним? Отвернуться от него? От своего мужа? Я не вправе сказать это. Он еще одумается и найдет разумный выход. Образумься же!

— Образумиться? — нервно возразила она. — Как можно образумиться? Выхода нет. Я хотела бы убежать домой, к отцу, здесь мне душно, но от кого убегать? Ведь Ондра мой муж! Я так радовалась ребенку, но я хочу, чтобы он родился здесь, на родине. Мне кажется, что я полюбила какого-то иностранца! Что с ним происходит? Он бредит местью…

— Болтает спьяна, Ирена!

— Нет, нет, это у него из глубины души. Я с ума схожу. Как жить дальше?

При свете фонаря Брих заметил, что она тихо плачет, похожая на заблудившегося и перепуганного ребенка. Ошеломленный и подавленный, он глядел в ее подурневшее от слез лицо и твердил какой-то утешительный вздор. Брих прислушивался к собственным словам, и ему казалось, что говорит кто-то другой… «Нет, — подумал он, не видя выхода, — она будет несчастна и в конце концов… в конце концов уйдет от него!»

Мимо прошли несколько прохожих — двое-трое рабочих, трамвайщик с чемоданчиком, которым он помахивал, шагая усталой походкой, две бойкие смеющиеся медсестры в накрахмаленных чепцах… Все были спокойны.

На Вацлавской площади Брих остановил такси и протянул руку Ирене.

— Так ты и не услышала от меня того, что хотела?

— Я знаю тебя и не виню. Ты хороший, но что-то всегда заставляет тебя промолчать. Никогда ты меня не понимал, и теперь тоже.

— Может быть. — Брих постарался улыбнуться. — Будь разумной, девочка, это все, что я могу тебе сказать. Опять все будет хорошо…

— Не будет, Франтишек, и ты это знаешь! Не обманывай себя! И приходи к нам…

Она захлопнула дверцу машины.

Брих поднял воротник пальто. С грохотом подкатил трамвай. Брих попытался попасть в вагон, но был оттиснут толпой людей, осаждавших переполненный трамвай. Видя, что придется висеть на подножке, он решил не ехать.

Бодрый кондуктор перевел стрелку и щелкнул щипчиками^[21] перед носом у Бриха.

— Прошу, гражданин, прошу. В вагоне тепло и уютно. Едете или нет?

— Не еду! — сказал Брих и зашагал домой.

Раж до позднего вечера ждал Ирену в гостиной. Перед ним стояла откупоренная бутылка коньяку, он невозмутимо пил, беспрерывно куря. Сквозь стеклянные двери Ирена увидела из холла, что муж до сих пор не спит, и ждала, что он обрушится на нее с язвительными упреками, скрывая под легкомысленным смехом с трудом сдерживаемый гнев. Она знала, что он беспричинно ревнив, хотя умеет владеть собой и не быть смешным. Его сдержанное спокойствие удивило Ирену.

Прежде всего она прошла в ванную, чтобы освежиться и скрыть следы волнения. «Это как состязание, — подумала она устало, — и оно началось с февральских дней». В последнее время муж не спускает с нее глаз. Чего он боится? Но он скрывал свои чувства, говорил с ней ласково и мягко, не выходя из себя. Он постепенно нащупывал причины ее душевного смятения и, чуя опасность, удваивал нежность.

— Сожалею, что тебе пришлось пережить этот обыск, девочка, — сказал он, когда она вернулась в гостиную. — Не моя вина, что тебе пришлось терпеть их грубости. Мы живем в таком государстве.

— Они вовсе не были грубы, — перебила она, не меняя выражения лица.

— Тем лучше! Я не мог этому помешать. Но меня интересует одна вещь: мой кабинет был заперт на ключ. Как они туда попали?

— Я открыла им…

— Да?.. — выдохнул он.

Раж не удивился, он подозревал, что так оно и было. Он на секунду прищурил глаза, губы у него слегка дрогнули, но он сейчас же усмехнулся и кивнул:

— Само собой, ты не совершила никакой ошибки. Все равно нельзя было им помешать. Впрочем, я не малый ребенок и предвидел это. Утер им нос, они меня не перехитрили!

Он наклонился в кресле, повеселев, порылся в кармане и протянул Ирене маленькую коробочку. Ирена открыла ее, и оттуда выпала серебряная пудреница с художественной чеканкой на крышке, очевидно, очень дорогая.

— Зачем это? — недовольно спросила Ирена и посмотрела мужу в лицо.

— Если ты забыла, то это еще не значит, что не помню я. Завтра у нас маленький юбилей. Два года! Дата, правда, не круглая, но не бойся, дела мои не так плохи, чтобы экономить за счет того, кого я люблю. Кроме того, эта штучка приглянулась тебе в витрине на Национальном проспекте. Вот и получай ее, девочка!

Ирена всегда с трудом выносила показную расточительность мужа. Он любил прихвастнуть своей щедростью, его забавлял испуг бывшей студентки при виде дорогих безделушек, стоимость которых значительно превышала трехкратный размер стипендии. Она принимала подарки с неясным ощущением стыда, притворяясь обрадованной, полной восторга, чтоб доставить удовольствие Ондржею. Ей казалось, что это одно из проявлений его любви. Но сегодня она положила серебряную вещичку обратно в коробочку и вернула, упрямо покачав головой.

— Тебе не нравится?

— Я не хочу, не настаивай, пожалуйста!

Он понял, что уговоры бесполезны, обиженно улыбнулся и бросил коробочку в мусорную корзину, показывая, что вещь для него ничего не значит. Это было одной из его снобистских выходок. Ирене стало противно, она отвернулась, стиснула пальцы на коленях, но ничего не сказала. Раж пожал плечами, склонился над радиоприемником и включил его. Медленно повернув рычажок, он поймал ночную передачу «Голоса Америки», откинулся в кресле и стал слушать, скрыв лицо в тени, но не спуская глаз с жены. Дребезжащий голос быстро прочел последние известия, перечислил имена беглецов из «полицейского государства», вступивших в «мир западной свободы и демократии». Министр, два-три известных журналиста, целый список… Брань и оскорбительные шутки по адресу родной страны!