Мужчина в белых туфлях поднял голову:

— Вы нас очень развлекли, Амалио, порассказали про року и про все эти штучки, но сегодня она кому-то принесла большое горе.

— Так уж водится, — сказал пастух, — кому радость, кому слезы. Иначе и не бывает: одно и то же кого-то рассмешит, а кого-то заставит плакать. И на Хараме это не впервой, так бывало испокон веков. Сюда давным-давно приезжают купаться, еще войны в помине не было, а уже приезжали, так что это вошло в обычай с доисторических времен, и каждое, каждое лето тонут то три, то четыре мадридца. Как давно вы в Косладе?

— Скоро будет четыре года.

— Значит, провели здесь, по крайней мере, три лета, считая и это, а скажите, было ли хоть одно, когда кто-нибудь из мадридцев не погиб от руки Харамы? Несчастье это старое, всем известное, почти привычное дело. В этом году выпало оно на сегодня. Видать, дожидалось этого дня.

— На какой выпало, на тот и пришлось, — сказал Лусио. — Как номер в лотерее.

— Ну да. Только река все равно свое возьмет, — продолжал пастух. — И если б настало время, когда люди отказались бы входить в реку, она сама бы вышла искать людей.

— Это верно, она так бы и сделала, — согласился алькарриец.

Пастух засмеялся:

— Вот страх-то! Река оставила свое русло и гонится за тобой, извиваясь, как змея. Вы испугались бы, сеньор Лусио?

— Я слишком черствый стал. Она меня тут же выплюнула бы.

— Как знать, может, жесткий петух как раз ей по вкусу, — сказал алькарриец и зевнул.

В наступившей тишине Кармело взял свой стакан и отхлебнул. Лусио сделал знак Маурисио, чтобы тот наполнил стаканы.

— Каждый раз вы запаздываете, — сказал Маурисио мужчине в белых туфлях. — Допейте, я налью еще.

— Не надо, Маурисио, не наливайте мне больше, — отказался тот. — От таких дел и пить-то охота пропадает.

— Как хотите, — сказал Маурисио, убирая бутылку.

— От каких дел? — спросил Макарио.

Мужчина в белых туфлях посмотрел ему в глаза.

— Вот от таких, — и кивнул в сторону двери. — От этих самых.

— А, понятно.

— Глупо, конечно, но на меня это действует, — пояснил он, как бы извиняясь, — когда такое случается рядом с тобой, хоть ты и не имеешь к этому никакого отношения. Эту девушку я даже не видел, но вот прошли мимо меня ее товарищи — и этого достаточно, чтобы настроение у меня испортилось до утра. Что-то вроде дурного привкуса во рту, что ли, не знаю даже, как объяснить.

— Я понимаю, — сказал Макарио. — Это зависит от того, насколько ты впечатлительный. Одни больше — другие меньше. Есть такие, которые любят поглазеть на раненых или погибших в автомобильной катастрофе, а другие — наоборот, видеть такое не могут, вот вроде вас.

— Ведь каждый день читаешь в газетах о разных происшествиях со всеми подробностями — и хоть бы что, — продолжал мужчина в белых туфлях. — А вот когда сам соприкоснешься хоть… самую малость, мимоходом, как я сегодня, и уже ты под впечатлением, и дрожь пробирает, от которой никто тебя не избавит. Это вроде дурного знака, вот именно — вроде дурного знака.

— Да, да, я представляю себе, — сказал Макарио, уже не слушая собеседника.

— Например, сегодня я не смогу ужинать, вот до чего подействовало, — сказал напоследок мужчина в белых туфлях. — Испорчен ужин.

Следователя он увидел среди танцующих. Его русая голова возвышалась над всеми. Играли самбу. Следователь тоже заметил его и ткнул себя пальцем в грудь, как бы спрашивая: «Меня ищете?» Секретарь суда кивнул. Следователь, остановившись, извинился перед своей дамой:

— Прости, Аурорита, вон я вижу секретаря, пойду спрошу в чем дело.

— Ради бога, Анхель, не надо извиняться. Долг — прежде всего. — И она сдержанно улыбнулась.

— Спасибо, Аурора.

Он отошел, обходя танцующие пары, и остановился у кадки с пышной пальмой, где стоял секретарь. Тот сказал:

— Можно было и не спешить так, закончить хотя бы танец.

— Да уж все равно. Ну что?

— Позвонили из Сан-Фернандо, утонула девушка.

— Ну надо же! — поморщился следователь. — А кто звонил?

— Патруль.

Следователь посмотрел на часы.

— Хорошо. Вы взяли машину?

— Да, сеньор, она ждет. Машина Висенте.

— Черт возьми! Это ж черепаха.

— Другой не было. По воскресеньям, сами знаете, и такси не сыщешь, тем более сегодня, в первый день охоты на перепелов.

— Ладно, я пойду скажу, что уезжаю. Подождите минуту.

Пересек зал и подошел к столику:

— Мне очень жаль, друзья, но я должен вас покинуть.

Взял со стеклянной столешницы блестящую зажигалку и пачку сигарет «Филипс».

— А что случилось? — спросила девушка, с которой он танцевал.

— Утонул человек.

— В реке?

— Да, но не в Энаресе, не здесь, а в Хараме, в Сан-Фернандо.

— И ты, конечно, должен ехать туда немедленно?

Следователь кивнул. На нем был темный костюм и гвоздика в петлице.

— Что за дурной вкус тонуть в такой час, да еще в воскресенье, — сказал один из сидевших за столиком. — Сочувствую тебе.

— Он сам выбрал себе такую профессию.

— Так что до завтра, — сказал следователь.

— Подожди, у тебя тут еще есть. Допей, — предложил мужчина в очках, протягивая ему высокий бокал, в котором плавал ломтик лимона.

Следователь взял бокал и выпил до дна. Оркестр умолк. К столику подошли девушка в голубом платье и молодой человек в светлом костюме.

— Анхель уходит, — сказали им.

— Да? А почему?

— Его призывает долг.

— Вот досада, очень жаль.

— Мне тоже, — сказал следователь. — Счастливо повеселиться.

— До свидания, Анхелито.

— Всего хорошего. — Помахал им рукой, повернулся и пошел через танцевальную площадку к секретарю. — Я готов, — сказал он, не останавливаясь.

Секретарь направился за ним по широкому с лепным потолком коридору в вестибюль. Старый швейцар в ливрее с галунами и золочеными пуговицами отложил сигарету, завидев их, и устало поднялся со своего плетеного кресла.

— Доброй ночи, сеньор следователь, всего вам наилучшего, — сказал он, открывая стеклянную дверь с матовыми буквами.

За их спиной снова заиграла музыка. Следователь на мгновение оглянулся.

— До завтра, Ортега, — сказал он швейцару и вышел на улицу.

У тротуара стояла темно-коричневая «балилья». Шофер без пиджака прислонился к крылу. Поздоровавшись со следователем, открыл им дверцу. Прежде чем сесть, следователь задержался и посмотрел на ночное небо. Потом, согнув свое длинное тело, он сел в машину. За ним влез секретарь, и шофер захлопнул дверцу. Справа они увидели лицо швейцара, который глядел на них через стеклянную дверь с огромными матовыми буквами: «Казино де Алькала». Шофер обошел машину сзади и сел за руль. Он не сразу тронул с места, а сначала прогрел мотор. Потом плавно отпустил сцепление, и машина двинулась вперед.

Следователь сказал:

— Висенте, когда поедем мимо моего дома, пожалуйста, остановитесь на минутку. — И обернулся к секретарю: — Нужно дать знать матери, что мы уезжаем, пусть ужинают сами, не дожидаясь меня.

Проехали Пласа-Майор. Никого. Только тонкий силуэт Мигеля де Сервантеса на пьедестале, в шляпе с пером и при шпаге, посредине сквера под мирной луной. Из баров лился свет и табачный дым. Внутри смутно виднелись человеческие фигуры, сгрудившиеся у стойки. Автомобиль остановился.

— Висенте, — сказал следователь, — будьте добры, скажите горничной, что мы уезжаем в Сан-Фернандо и там можем задержаться на час-другой.

— Хорошо, сеньор следователь.

Шофер вылез из машины и позвонил. Немного погодя дверь открылась, и он стал говорить со служанкой, фигура которой четко вырисовывалась в освещенном изнутри проеме дверей. Он уже передал, что было велено, когда позади служанки показалась женщина постарше, которая, отстранив девушку, вышла на улицу и подошла к машине.

— Ты хочешь уехать совсем голодным, сынок? — спросила она, наклонившись к окошку. — Перекуси хоть немного. И вы тоже, Эмилио. Пойдемте в дом.