— Э, друг мой, я вожу такси и за день столько народу перевидаю, что поневоле разбираюсь, кто чем дышит, глаз у меня стал наметанный, и потому сразу вижу, где у кого прореха. Точно могу сказать, что у твоего Наталио нет и четвертой части того, что он хочет изобразить своим видом.

— Пусть так, как ты говоришь, но у бедняги есть свой резон. Вовсе он не помешан на всяком вздоре. Не думай, что из тщеславия хвост распускает. Дело в том, что представительность — одно из самых необходимых условий для того, чтобы в жизни чего-то добиться. А в нашем деле больше, чем в любом другом.

— Представительность?..

— Да-да, можешь не удивляться. На первый взгляд может показаться глупостью, но вот подумай, ты входишь куда-то хорошо одетый, с хорошим товаром, а? Хорошие манеры, интересный разговор, то да се, понимаешь? И тебе уделят в тысячу раз больше внимания и продашь побольше, чем если бы явился растрепой и сразу приступил к делу.

— Нет, я как-то не могу понять, о чем ты говоришь. Если я покупаю товар, при чем тут твоя внешность?

— Да в наше время на этом вся торговля держится, Фелипе. Ничего не поделаешь. Ни тебе, ни мне этого не изменить. Так что остается только подчиниться велению времени и соблюдать ту форму, какую требуют обстоятельства.

— Но это совершенно несправедливо!..

— Понимаю, Фелипе, понимаю, и я с тобой вполне согласен. Все мы знаем, что человек остается все таким же, как его ни наряди, что не станет он ни лучше, ни хуже, во что ни одень. Но это мы с тобой говорим в частной беседе, наслаждаясь сигарой. Но пойди попробуй поторговать — и через три дня вылетишь в трубу. Поверь, такова сейчас жизнь. Теперь на первом плане — внешний вид, да и не только в торговле, а во всех проявлениях человеческой жизни.

— Ну нет, здесь ты преувеличиваешь: есть много мест, где человек стоит того, чего он стоит на самом деле. В торговле — ладно, тут тебе и карты в руки, ты в этом лучше разбираешься. А в остальном — дудки. Нельзя все кроить на один лад.

— Да нет же, почти везде. Повсюду. Не знаю, почему ты так думаешь? Вот если ты, к примеру, день-другой поленишься протереть свой автомобиль, чтоб он как следует блестел, ведь не заполучишь и четвертой части пассажиров. Или же сравни себя с теми, у кого новые машины. Посчитай, сколько у тебя ездок и сколько у любого из них.

Тут Петра поддержала деверя:

— Вот видишь? Конечно, так оно и есть! Но с ним говорить бесполезно, Серхио, бесполезно. Он уперся на своем, и ты его с места не сдвинешь. Да разве не говорила я то же самое сто раз, тысячу раз! Пятый год твержу: «Давай поднатужимся, Фелипе, сэкономим и купим другой автомобиль, теперь появились такие шикарные „рено“, их так легко водить…» Все твержу и твержу, сил больше нет. И что же? Он, понимаешь ли, будет ездить на этом, пока его драндулет не рассыплется на кусочки посреди Гран-Виа. А тогда, скажи мне, дорогой Серхио, что мы тогда будем делать? На что станем кормить эту ораву, когда его рухлядь встанет, упрется и не сдвинется с места? А ведь все из упрямства, скажу я тебе. И надо же… никаких тесе сбережений, ничего на черный день.

— Но послушай, мы же совсем не о том говорим. Ей-богу, не понимаю, для чего ты все это выложила?

— Начинается!.. Кто поверит, что у человека четверо детей и так мало чувства ответственности, что он нисколько не думает о завтрашнем дне. И ведь не одна я тебе говорю, — пусть я все выдумываю, но брат-то твой говорит то же самое.

— Будет тебе, в чем это мой брат с тобой согласен, хотел бы я знать? Серхио ни единым словом об этом не обмолвился. Ты хоть поняла, о чем мы говорим? Нет, просто пользуешься случаем подбить под меня лишний клин. Только и ждешь подходящее время, чтобы сунуться самой и повернуть разговор, куда тебе надо.

— Ну ты скажи!.. Еще будешь утверждать, прямо мне в лицо, что Серхио ничего не говорил о новых «рено»? Вот ты какой! Видели, что за человек?! Ты же слышишь только то, что тебе хочется слышать. А когда я говорю правду, значит, я сбиваю разговор. Слишком хорошо я тебя знаю, друг мой, слишком хорошо!

— Ну не стоит так из-за пустяка расстраиваться, — вмешался Серхио.

— Какой же это пустяк, Серхио, к сожалению, вовсе не пустяк. Сам подумай! Это дело у меня в печенках сидит. По ночам спать не дает, как только подумаю про тот день, когда наш драндулет окончательно развалится. Страшно подумать! — И она закрыла лицо руками, точно сивилла в страхе перед зловещим видением грядущего. — Только на то, что мы тратим на ремонт, обрати внимание, только на то, что уже затратили, сегодня можно было бы иметь новый «рено». Вот так-то.

— Да что ты понимаешь в машинах, чтоб так рассуждать? Ну скажи! Ну что ты понимаешь?! Может, еще поучишь меня механике?

— Механике — нет. И не собираюсь. Я говорю об ответственности отца семейства за будущее. Вот о чем. Вот чего тебе не хватает.

Фелипе обернулся к брату:

— Двенадцать лет, понимаешь, вожусь с этой машиной, а теперь мне начинают указывать, что надо с ней делать.

— Вот видишь, — кто уводит разговор в сторону? Понял теперь? Ты смотри, куда поворачивает, как только услышит не то, что ему хочется. Это же бессмысленно, Серхио, ты теперь сам убедился, с этим человеком разговаривать невозможно, невозможно… Никакого толку. Скажи ты, Нинета, ну как так можно… — Она поворачивалась то к деверю, то к невестке. — В доме четверо детей… А я одна…

— Послушай, Фелипе, Петра права, — сказала Нинета. — Надо хоть немножко позаботиться о будущем. Купи ты новый автомобиль. Сам потом будешь доволен, разве плохо иметь…

Тут заговорила Фелисита:

— Не плачь, мама, почему ты плачешь…

Но Петра уже вытерла покрасневшие глаза платком и подняла голову:

— Я не плачу, дочка! Что мне оплакивать. Ведь твой отец… А, ладно, все так… — И отвернулась, посмотрела в глубь сада.

— Успокойся, ради бога, — тихо сказал Серхио.

Оканья ерзал на стуле, он явно приуныл. Нинета взяла руку невестки в свои ладони и поглаживала ее.

Из дома вышел дон Марсиаль. Легким кивком поздоровался с сидевшими за столиком. Дети Оканьи ползали по земле, подбирая шайбы.

— Знаешь, я у папы правая рука! — сказала Петрита, обнимая колени Хустины.

Хустина рассмеялась:

— Кто тебе это сказал?

— Мой папа.

Дон Марсиаль обнял Кармело за плечи и потащил к дому. Проходя мимо Хустины, он на мгновение задержался и тоном заговорщика сказал вполголоса:

— А там твой жених пришел…

Хустина бросила быстрый взгляд на дверь, ведущую в дом.

— Ну и пусть подождет, — ответила она.

Фелипе Оканья играл пустой рюмкой, переворачивая ее вверх дном. Погасил сигару о ножку стула, Асуфре рычал, прыгал, приседал, приглашая детей Оканьи побегать, но те не обращали на него внимания. Наконец пес положил передние лапы на голую спину Амадео.

— Ах ты со-о-бака!

Пес бросился бежать, оба брата — за ним. Петрита затопала ножками, цепляясь за юбку Хустины, и испуганно сказала:

— Возьми меня на ручки…

Хустина подняла ее, и девочка с высоты смотрела, как ее братья носятся по саду. Петрита смеялась, вертела головой и выглядывала то из-за одного плеча Хустины, то из-за другого, наслаждаясь беготней, увертками и прыжками Асуфре, игравшего с Хуанито и Амадео.

— Ты меня головой боднешь, детка.

Серхио сказал:

— Ну что ж, день получился неплохой. И этот навес, хоть и кажется не очень густым, от солнца защищает.

Никто ему не ответил. Нинета потрогала подол юбки своей невестки.

— Ты сама скроила эту юбку?

— Да, да.

— Как славно получилось!

Мясник Клаудио бросал шайбы, собака и дети мешали ему.

— Эй, позови-ка свою собаку. Ты что, хочешь сбить мне прицел?

— Асуфре! Ко мне! Ко мне, Асуфре! — крикнул Чамарис.

— Вы не видите, что играют? — сказала жена Оканьи. — Зачем мешаете? Почему лезете куда не надо? Сейчас же сюда!

Амадео и Хуанито послушались мать, Асуфре — хозяина. Пес улегся под навесом у стены, и дети поглядывали на него с другой стороны сада.