Рассказ Юрки подстегнул меня: надо пойти, что там с Наташкой? Я торопливо зашагал с позиции. В конце концов правильно, что взяли в оборот начальство: обещать только, сулить золотые горы!.. Беспокоила смутная тревога. Воображение рисовало исцарапанные Наташки-ны руки, разорванное платье, смертельно усталый вид: она ведь никогда не испытывала подобного!..
Однако ничего похожего я не увидел. Возле казармы уже шла более или менее спокойная беседа; кульминация, видимо, была позади. Молозов что-то веско говорил еще женщинам. Наташка в грязном светло-полосатом пальто сидела неподалеку на бревне-кругляке, рядом лежала пустая хозяйственная сумка. Глаза, сухие, потухшие, уставились в темно-серую стену лесной чащи. На меня она посмотрела бегло, опустила голову. Я подумал -- сейчас расплачется. Быстро подошел к ней.
-- Знаю все, Наташа... -- сказал я, надеясь упредить ее. -- Как у тебя самочувствие? Руки, лицо? Не поранилась?
Она, не поднимая головы, ответила:
-- Нет. Но... обедать, Константин... -- печальная улыбка тронула ее губы, -- можешь разве обещаниями...
-- Не переживай! Подумаешь, обеда нет! Если бы в этом только была вся печаль! Думал, с тобой что-нибудь...
Она поднялась, я взял ее пустую сумку. Возле Молозова еще стояли три женщины, что-то доказывая ему. Заметив, что мы собрались уходить, майор быстро подошел, нахмурился, будто ему это было и неловко и в то же время приятно говорить об этом, сказал:
-- А вам, Наталья батьковна, спасибо за мужественный поступок. Без вас, может, и спустили бы под откос в Чертовом логе машину.
Не ответив, Наташка пошла по тропинке. Вот тебе и на! Я удивленно взглянул на Молозова, он чуть качнул головой: иди!
Дома она опустилась на табуретку. Не раздеваясь, зажал легонько ее голову в своих ладонях, повернул к себе. Наконец должен разобраться, понять ее, выяснить причины ее состояния -- молчаливости, задумчивости, какой-то потерянности во взгляде. Только ли из-за этой академии, привходящих неурядиц в нашем устройстве?.. То, что не знаю ее, сегодняшний случай -- лишний пример...
-- Собирался поговорить с тобой... о делах, настроении...
-- Что тебе мое настроение? -- озлилась она, отстранив мои руки. -- Ты занят своими тренировками, готовностью, прибором. А мой удел -- вот беспокоиться об обедах.
-- Но, Наташа...
Послышался негромкий стук в дверь.
-- Да.
Вошла Ксения Петровна, опираясь на палочку. От нее не скрылось наше настроение.
-- Извините, что ворвалась непрошеной кумой. Пойдемте к нам, обед у меня есть -- стынет уже. Куда денешься, если такой случай! Не стесняйтесь, по-свойски, по-соседски... Наталья Всеволодовна!.. Константин Иванович!..
Мы попытались отказаться. Но пришел сам Климцов, взял Наташу под руку, шутливо сказал:
-- Приглашение старших -- это приказ по армейским порядкам. А за невыполнение приказа можно и гауптвахтой не отделаться!.. И потом -- мне надо бояться двух женщин, чего доброго, можете ведь продолжить сегодняшний бунт!
Обед прошел, однако, невесело, хотя Климцовы старались сгладить обстановку. Наташка по-прежнему была молчалива и почти ничего не ела. Вернулась и легла на кровать, поджав ноги. Затевать свой разговор с ней мне показалось теперь ненужным: момент потерян. Ксения Петровна помешала, но я не знал даже -- хорошо это или плохо. Ладно, как-нибудь в другой раз.
Вечером мы отправились в кино. Но без происшествий не обошлось. Перепрыгивая через колею, заполненную мутно-желтой водой, Наташка поскользнулась. Не успел ее удержать, и она зачерпнула ботиком воду. Повернувшись, молча пошла назад.
Дома она, несмотря на мои просьбы, наотрез отказалась:
-- Не пойду! Никуда не пойду!
Она уткнулась в подушку...
13
Совещание по итогам боевой подготовки проходило в ленинской комнате. Офицеры сгрудились вокруг общего длинного стола под красным сатином. К торцу его был приставлен второй, небольшой стол, за ним теперь сидели Андронов и замполит. Итоги наших достижений были сведены в четыре таблицы. Написанные разноцветной тушью на листах ватмана, они висели на деревянной стойке рядом со столом. Тут не только значились оценки отделений, расчетов и подразделений по различным видам подготовки, но и индивидуальные -- каждого солдата, офицера. Таблицы пестрели главным образом красной и зеленой тушью -- отличными и хорошими оценками.
Докладывал итоги майор Климцов со строгим, достойным римского судьи видом. Адъютант поворачивался от одной таблицы к другой, тыкал в них короткой указкой. По Климцову, выходило, что стартовики по-прежнему отставали от нас, локаторщиков, и в дивизионе занимали второе место. У них еще есть недостатки: расчеты по некоторым операциям боевой работы на ракетах не укладываются в нормативы, допускают ошибки в выполнении функциональных обязанностей, нарушают правила техники безопасности... Адъютант не просто называл причины, обходился общими замечаниями -- он будто жил среди солдат-стартовиков, в их расчетах, сыпал на память фактами, фамилиями и датами, знал такие подробности, что приводил офицеров в изумление: мелочь, давно вроде забыта, а он ее на свет вытянул! Сидевший наискосок через стол командир стартовой батареи -- высокий, с глубокими залысинами капитан, наморщив лоб, еле успевал за Климцовым записывать в свою книжку замечания. Лейтенант Стрепетов не поднимал головы, на лице его застыла болезненная гримаса, словно он только что проглотил горькое лекарство: майор "распекал" его расчеты.
-- Способный офицер, а нет твердой устойчивости в работе. Вот посмотрим на таблицы... В прошлом месяце оценки взвода были: за первую половину "четыре", за вторую -- "пять". Теперь снова -- "четыре". Словом, выходит пила, если нарисовать график. А дело в том, что лично подготовкой расчетов товарищ Стрепетов занимается мало... И получается -- ни туды и ни сюды: шаг вперед, шаг назад. Но у нас ракеты -- вот и судите, какая должна быть скорость!
Русые волосы Славка не успел причесать -- плоско примятые шапкой, они казались свалявшимися. Я понял: не до гитары и коллекции вырезок из "Огонька" было ему в эту минуту...
Меня Климцов похвалил. Хорошо отозвался о подготовке операторов. Даже количество тренировок, которые я провел с ними, подсчитал, а потом разобрал по косточкам каждого оператора и тут нашел "белые пятна". Недаром присутствовал на тренировках. Припомнилось, как он, бывало, приходил, молча останавливался за спиной сидящего у шкафа оператора, словно так, из простого любопытства. Вот тебе и "простое любопытство"!
-- И все-таки, -- Климцов ткнул указкой в таблицу распределения мест, на которой моя фамилия стояла второй после Пономарева, глаза его на полном лице хитровато скосились, -- скажу прямо. Мне, как адъютанту, тоже отвечающему за подготовку операторов, неловко, что расчет лейтенанта Первакова хронически плетется в хвосте расчета старшего лейтенанта Пономарева! И фотография-то ваша, товарищ Перваков, -- указка вытянулась в направлении Доски отличников, -- уже полгода висит в окружении только Коняева и Скибы. По-моему, вам втроем там скучно, даже запылились и пожелтели фотографии...
-- Верно. Пожелтели, запылились, -- послышалось сразу несколько голосов.
Офицеры ожили, переглядывались, обрадованные разрядкой. Поворачивались в мою сторону, бросали реплики. Улыбались Молозов и Андронов. Взгляд мой встретился с Незнамовым. Тот приветливо моргнул мне. На совещание он пришел последним, сидел на табуретке у стенки, прищурившись, рассматривал стенды, лозунги, громоздкую Доску отличников -- с фанерными колонками под мрамор по бокам, с зубчатой кремлевской стеной и башней сверху.
-- Пора бы всему расчету стать отличным, чтобы фотографии всех висели там, -- повышая тон, закончил свою мысль майор. -- Я уже не говорю о печальном факте с Демушкиным... Хорошо, что так обошлось. Сейчас они взялись работать с солдатом, это отрадно...
Выходит, камень-то он мне припас напоследок! Но и на этом он не оставил меня в покое, вынудил покраснеть еще раз, вспомнив о приборе. "Дело подвигалось вроде бы неплохо, а теперь, кажется, решили начать все снова да ладом... Не знаю, к лучшему, может". И хотя лицо адъютанта при этом оставалось серьезным, я почувствовал тонко скрытую иронию. На самолюбие мое воздействовал! Рано, выходит, радовался его похвалам.
