Мы вышли из кабины. Офицеры уже курили. Здесь же был и Юрка Пономарев. Значит, ничего не случилось, иначе не появился бы в курилке. Он сидел на скамейке. Наверное продолжая начатый разговор, сказал в раздумье:
-- Умный человек придумал регламенты! И ведь разложить так все по полочкам! Проверяй и подстраивай, Пономарев. Через один срок вот эти параметры, через другой -- те, и у твоих передатчиков с приемниками будет все в ажуре... Есть умные люди! -- Юрка качнул головой.
Неравнодушный к регламентам, Юрка не первый раз высказывался так -- об этом все уже знали.
У Буланкина появилась снисходительная усмешка.
-- Нашел удивительное! -- Он пожал плечами. -- До Адама все это существовало. На всякой мало-мальски сложной технике -- регламенты. В авиации, например. А ракетная техника по сравнению с ней -- безусый юнец. Так что для твоих передатчиков и приемников -- это уже цельностянуто. Знаем, как делается!..
Юрка с минуту пристально смотрит на него.
-- "Знаем..." "Цельностянуто..." "А первоет, -- спрашивала Скотинина Тришку-портного, -- у кого учился?" И тебя вот спрашиваю...
Буланкин промолчал, и Юрка уже спокойнее продолжал:
-- То-то... Охаивать проще, чем пареную репу есть. А ведь и твои идеи в инструкциях живут. Забыл? В прошлом году соседи сделали несколько предложений, у тебя нашлось одно -- послали в Москву. Там на них как на дельные посмотрели, в инструкции дополнения внесли. Спасибо сказали. Радоваться надо...
-- Радовался Тишка, что порвали пальтишко, -- отозвался Буланкин.
Казалось, разгорится ссора: Юрка посерел, кожа натянулась на скулах, а когда он резко разогнул спину -- глаза налились густой недоброй синевой. Но, против ожидания, он только выдавил:
-- Умничаешь, друг...
-- Чего же не умничать? -- философски заметил техник-лейтенант Рясцов. -- Справедливее всего бог разделил людям ум, ибо на отсутствие оного еще никто не жаловался. Вот и...
-- Точно, умничать он мастер, а вот совестью при дележке его обидели!
Мы обернулись на голос. Ивашкин... Но таким его я никогда еще не видел: лицо напряженно-красное, веснушки на переносице будто растворились, полные губы нервно кривились, в глазах -- сердитые искры. Повернув голову, Буланкин выжидательно смотрел на него.
-- Почему ты не выполняешь инструкцию, Буланкин? Почему параметры выставляешь не в номинал, а только в границы допуска? Не хочешь возиться? Проверил, в допуске и -- ладно? -- Голос у Ивашкина от волнения осип. -- Я все терялся, ломал голову: что такое? Длительность то уйдет, то нет. Подстраивал все время. Откуда такое непостоянство? Теперь стало ясно. Но подводишь не меня, не Андронова с Полозовым -- всех! Ведь так, когда понадобится стрелять, возможны большие ошибки, а то и промах. Ракетой в белый свет, как в копеечку... Но самолет-то может лететь с атомной или водородной штукой...
-- А в чем дело? -- спросил Буланкин.
-- В чем? Азбучная истина. В том, что твоя аппаратура связана с моей да и с другими. А конкретно: длительность... зависит от... Ты ее не выставлял в номинал.
Ивашкин, видно, накалился основательно. Техники настороженно слушали разговор. Юрка так и застыл, выпрямившись на скамейке, изломив брови. То, о чем поведал Ивашкин, было действительно недопустимым, возмутительным. Естественный процесс: Буланкин и к технике стал относиться спустя рукава. Но доказать трудно. Формально никакая комиссия не придерется к Буланкину: параметр в допуске... Должно быть, Буланкин сознавал свою неуязвимость, сидел невозмутимо, притопывая ногами под скамейкой, даже скалился.
-- Не выставлял, -- подтвердил он спокойно. -- У меня этот параметр держится железно в допуске. Чего его трогать? А что у тебя там делается, пусть твоя и болит голова. Не вали на здоровую.
-- Здоровая! Да ты понимаешь или нет? Когда у тебя параметр на пределе допуска, мой уже летит к черту. Понял?
Буланкин повернулся к Ивашкину.
-- Собственно, чего тебе надо? -- спросил он с плохо скрытой холодностью. -- Откуда тебе это известно? Сорока на хвосте принесла?
-- Верблюд на ухо шепнул! Ты, говорит, посмотри: не у него ли? Ну и посмотрел, проверил... И поставил в номинал.
-- Совать нос -- рискованно, можно потерять его, -- сверкнул глазами Буланкин. -- Понял?
-- Нет, не понял одного: когда перестанешь безобразничать? А еще так сделаешь, не оставлю даром!
Он повернулся, пошел к кабинам.
Да, Андрей Ивашкин, тихий и вдумчивый... Не только, выходит, умеет незаметно, спокойно возиться у своей аппаратуры, терпеливо сносить домашние невзгоды. Правду говорят: чтобы узнать человека, не один котел каши надо с ним съесть. Должно быть, и для всех эта решимость Ивашкина явилась полной неожиданностью. Даже для самого Буланкина: он сидел понурив голову, закусив нижнюю губу.
-- Пугали лес палками!.. -- огрызнулся он.
Когда Ивашкин скрылся за бруствером, Юрка поднялся, вздохнул. Лицо было каким-то сумным, брови развернулись под углом.
-- Неймется тебе, битому... Смотри, палка-то имеет два конца. Пока она бьет тонким, но может и толстым... Больнее будет.
Он тоже зашагал из курилки. За ним, бросая окурки в яму, один за другим потянулись офицеры. Последними уходили мы с Ореховым. Я перехватил ухмылку Буланкина: он будто хотел сказать: "Плевал я на вашу демонстрацию!" Странно, как это он промолчал, не огрызнулся? Трудно плевать на всех? Трудно, когда начинаешь понимать, что становишься нежелательной персоной. Чудак, достукается окончательно!..
Несколько раз собирался поговорить с операторами о сдаче экзаменов на классного специалиста и все откладывал. До приезда полковой комиссии, которая принимала экзамены, оставалось по графику меньше месяца. Сам главный инженер Стрельников возглавлял ее. Он славился своей дотошностью, и на авось у него еще никому не удавалось проскочить. "Под корень режет инженер-майор, и только!" -- сокрушались солдаты. Чтоб исключить всякие случайности, я и хотел выработать с операторами твердый план подготовки. Дальше откладывать было уже невозможно. Еще вчера, ложась спать после очередного сидения за расчетом прибора и отрывая листок календаря, решил: все, завтра соберу.
Вошел в казарму. Дневальным у тумбочки в коридоре стоял Елисеев. Вид у оператора был скучающий. Завидев меня, он заметно приободрился, вскинул руку к шапке.
-- Сержант Коняев и операторы на месте?
-- Нет, на ужине.
Я остановился в раздумье: уйти и вернуться позднее? Но в это время Елисеев радостно осклабился, показывая крупные, как лопатки, зубы с широкой щелью впереди.
-- Демушкин приехал, товарищ лейтенант.
- Где?!
-- В казарме, на ужин не пошел.
У меня екнуло сердце. Хотя я знал, что Демушкин приедет со дня на день, все же возвращение его из госпиталя оказалось непредвиденным.
Кровати операторов размещались в дальнем левом углу казармы. Здесь было темновато, но я сразу увидел Демушкина: он сидел у окна с книгой на коленях.
-- Здравствуйте, Демушкин!
Он поднялся, радость и вместе с тем смущение появились на лице.
-- Как здоровье, самочувствие? -- спросил я, выслушав его рапорт. -- Да вы садитесь!
Расспрашивая его о госпитале, пристально рассматривал, стараясь понять, изменился ли он. Те же короткие непокорные волосы, лицо бледное, щеки совсем впали и будто присохли к челюстям. Жалость шевельнулась во мне: и ты, Перваков, виноват, что он угодил в госпиталь!..
-- Сам не знаю, как тогда получилось, чумным был, -- произнес Демушкин и опустил голову. -- Всем неприятности принес...
-- Читаете? А что?
Покраснев, он протянул книгу. К удивлению своему, я увидел учебник по радиотехнике. Это оказалось совсем неожиданным.
-- Нравится? -- в замешательстве проговорил я и поправился: --Понимаете?
Учебник предназначался для студентов техникума, и читать его "безнадежному" Демушкину, мне показалось, -- занятие бессмысленное и ненужное.
