«И все-таки, что же ищет Дикки в замке, если не имидж? — не без раздражения спрашивал себя Никола. — Правда, сюда его привезли без сознания». Все это никак не улучшило настроения Никола. Немного это напоминает ту критику, которой невежды подвергают все, что они объединяют под словом «секта». «Но не потому ли я настроен критически, что Франсуа взял на себя роль хозяина, которая полагалась мне?» Возможно. Вероятно. Как ни думай, одно присутствие Дикки Руа и его фанатов в стенах замка уже вызвало среди них трения (восторг Жижи, возмущение Тони, аристократическое презрение Грейс…) и смутило их покой. Неужели этого добивались? Франсуа ответил бы утвердительно. Избыток интеллектуального комфорта слишком быстро превращается в опасность. В данном случае этому следовало бы радоваться. Ибо Никола кажется, что эти пришельцы подвергнут серьезному испытанию интеллектуальный комфорт всей группы.

Граф де Сен-Нон проехал три километра до деревни на машине, которую вел его шофер. Не на велосипеде же ему ездить туда? А когда граф желает пройтись, то гуляет по своему парку, своим полям, в своей сосновой роще. Не выходя за границу собственных владений. Это избавляет его от многих поводов для раздражения, которого не может не испытывать любой здравомыслящий человек, сталкиваясь с современной жизнью. Размеренность занятий его жильцов — единственное, чем он в них доволен. По крайней мере граф уверен, что они не попадутся ему на глаза. Но это нашествие! Этот лагерь! И, как нарочно, прямо у самой псарни, под окнами северного крыла! Словом, под боковыми окнами. Ведь графу больше всего нравится именно из этих окон — это окна его маленькой гостиной, бывшей детской, где он собрал все самые дорогие ему вещи, — любоваться выкупленной в 1963 году сосновой рощей, куда «дети счастья» никогда не заходят. С ним даже не посоветовались! Разумеется, отец Поль снимает и парк. Однако после его приезда сюда такого ни разу не было… «Он мог бы из уважения нанести мне визит, объяснить, кто эти люди, сколько времени продлится этот балаган… Мне приходится узнавать об этом от моего шофера!» Этого гнусного шофера графу подсунул, если не сказать навязал, его друг Хольманн. Сколько поводов для приступов ярости это дало графу, который никогда не отличался чрезмерной терпеливостью!

— Жорж! Что это за люди в сосновой роще?

— Фанаты, мсье!

— Господин граф!

Эта вечная тема их ссор, составляющих своего рода ритуал. Джо отказывается называть графа де Сен-Нона «господин граф». Граф отыгрывается, называя его Жоржем, как и прежнего шофера замка. «Зовите меня Джо, мсье», — простодушно попросил он вначале. Он не имел ничего против старика. «Ни за что. Я буду называть вас Жоржем. А вас прошу обращаться ко мне „господин граф“». Держи карман шире! Подобных мелочей достаточно, чтобы возникла антипатия. Джо и граф уже два года ненавидят друг друга.

— Как вы сказали, Жорж? Что это за жаргон?

— Так теперь говорят, мсье. Фанаты — это люди, которые сопровождают певца Дикки Руа.

Дикки Руа? Ах да!

— Они его пригласили? Странная мысль.

— Эта мысль наделает много шума, — не без ехидства ответил Джо, поскольку знал, что больше всего граф боится «шума», который возникает в связи с замком. Он ни за какие деньги не пустил бы в замок «Флору» и «Детей счастья», если б на этом не настоял мсье Хольманн. Но что бы стало без мсье Хольманна, — Джо гордится, что является его протеже, — с графом и замком де Сен-Нон?

Если граф не ведает о славе Дикки-Короля (достоинство не позволяет ему подробнее расспросить своего шофера), то ему незамедлительно о ней напомнят. Потому что едва он величественно (ростом он всего метр шестьдесят три сантиметра, но держится очень прямо) вылез из «ситроена», как на него набросилась возбужденная владелица мясной лавки:

— Ну, рассказывайте, мсье Жан! Как Он выглядит? В прошлом году мы собирались пойти на стадион послушать его, но билет достал один Люсьен и сидел так далеко!..

— Кто Он?

Добрая женщина расхохоталась.

— Вы думаете, мы ничего не знаем, мсье Жан? Да об этом вся округа говорит! Представляете, раз все знают, что я снабжаю замок, то все приходят и требуют от меня подробностей! Как Он одевается что ест…

— Я знаю об этом не больше вас, Амелия. И это меня интересует меньше всего на свете…

— Бросьте, мсье Жан! Всем известно, что Он друг мсье Жана-Лу! Вы не хотите ничего рассказать, это не слишком любезно! Вам, как всегда, небольшой бифштекс из филейного края?

Он покупает свой бифштекс. Совсем крохотный. У него на счету каждая копейка, ведь в замке еще столько дыр надо залатать. (К счастью, в деревне полагают, будто он бережет денежки: в деревне это никто никогда не считал зазорным.) Граф засомневался (по причине этого возбуждения), идти ли ему в бакалейную лавку, мысленно подсчитывая, сколько у него осталось сухарей и банок сардин — или, может, послать туда Джо? — когда в мясной лавке появился отец Юртель, неизменно восторженный и преисполненный всевозможных планов.

— Что скажете, господин граф? (Этот хотя бы не оскорбляет его титул.) Кажется, вы теперь принимаете знаменитостей? Ну да, уж не думаете ли вы прятать его от нас?! О, мы будем уважать его инкогнито, но, что вы хотите, слухи ведь ползут… Не собирается ли он поселиться в нашем краю?

— Но я ничего не знаю! Предполагаю, он приехал, чтобы расслабиться… отдохнуть…

— Мои дети из благотворительного общества крайне возбуждены, они бредят, просто с ума сходят, вот была бы радость организовать концерт…

И он покинул графа, прервав на середине рассказ о своем балагане, благотворительном базаре или еще о чем-то? Вот до чего мы докатились?! Ведь даже отец Юртель, вполне приличный, носящий сутану священник, отнюдь не прогрессист, позволяет своей пастве бредить каким-то жалким певцом! «Мне следовало бы отнестись к нему с недоверием уже тогда, когда он купил телевизор, под тем предлогом, будто нужно не отставать от событий. Священник обязан быть в курсе лишь одного Евангелия! Вот к чему все это приводит нас! И он полагает, что ему все позволено, из-за Жана-Лу!» В сердце холостяка Жана де Сен-Нона занозой сидит то, что его племянник унаследует — замок, земли, все, он — лауреат первой премии консерватории, старший сын любимой сестры графа Алиетты, пишет музыку (если это можно называть музыкой), и его показывают по телевизору! Что означают по сравнению с этим публичным позором его собственные мелкие делишки с мсье Хольманном, не совсем, правда, законные, но о которых все молчат?

Жану де Сен-Нону шестьдесят два. Года совсем не в тягость ему — маленькому, худому, выносливому, — за сорок лет он ни разу не болел даже гриппом! — хотя замок отапливался не всегда. Но он нервный, суетливый, вечно чем-нибудь недовольный. «На этот раз у него есть все основания ворчать», — подумал Джо.

Когда граф вернулся со своими скромными покупками, которые он делает каждую неделю, его раздражение дошло до того, что почти превратилось в любопытство. Пряча в шкаф скудные припасы, раскладывая бумаги, бесцельно бродя по маленькой гостиной, он не смог сдержаться и выглянул в окна, выходящие на псарню. «Подумать только, среди них есть люди моего возраста! И они спят на земле! Готовят себе еду под открытым небом! И все это ради того, чтобы быть рядом с этим сладкопевцем, принявшим английское имя! В старые добрые времена олухи хотя бы сидели дома. Или же совершали паломничество в Лурд и там ели свои бутерброды! Немыслимо!» Следует отметить, что граф жил аскетом на втором этаже (единственном, который был меблирован) северного крыла, с молодых лет терпел всевозможные лишения и неудобства, спасая идею замка и километры бесполезных кровель. Даже сейчас он готовит себе на газовой горелке, ничуть не лучшей, чем у фанатов в лагере, суп из пакета и яичницу, которыми отобедает на старомодной кухне. Уже давно в северном крыле никто не жил, раньше там размещались слуги, бонны, горничные. Ванной там не было. И если граф спит в огромной комнате, куда редко заглядывает солнце, то постель его никак нельзя назвать образцом комфорта.