«Дорогая бабушка!

У меня мало новостей, здесь пока что достаточно тихо, только безотлагательные случаи, потому что остальных высылают из Лондона. Все палаты на верхнем этаже закрыты, а в цокольном этаже оборудовали новые из соображений безопасности на случай воздушного налета. Я приспособилась вязать в ночную смену, потому что работы мало, и почти закончила спинку кофты. Ужасно, что Париж взяли немцы, правда? Я иногда думаю: а смогут ли наши мужчины действительно их остановить?

Как бы мне хотелось поехать домой в отпуск. В Лондоне ужасно летом, и еда здесь кошмарная. Я предполагаю, что с едой станет намного хуже еще до того, как кончится война, потому что сейчас категорически не хватает почти всего.

Я не раз ходила на танцы с Джоан и несколькими другими медсестрами в последнее время. Забавно, как люди настроены веселиться еще больше, чем они это делали в мирное время. Можно подумать, что все они напуганы и подавлены. Но в Вест-Энде по-настоящему весело по вечерам, несмотря на затемнение, хот «Эрос» заколотили досками. Мы однажды остались там допоздна, и на улице тьма, хоть глаз выколи. Но от этого люди еще больше разговаривают друг с другом и помогают друг другу. А как мне надоело таскать противогазовую маску за собой!

В Лондон сейчас вернулось еще больше детей, я считаю, что со стороны матерей было безрассудством вернуть их, как бы они ни скучали по ним. В прошлую ночь я первый раз в жизни помогала при родах с кесаревым сечением, у матери были схватки дома два дня, пока в конце концов соседи не вызвали «скорую». Это было невероятным зрелищем, и после этого меня еще больше заинтересовало акушерство. С ребенком, маленьким мальчиком, было все отлично, но матери все еще неважно. Ее муж в армии, и ей нужно заботиться еще о троих детях. Некоторым женщинам приходится очень тяжело, правда?

Боюсь, у меня нет других новостей. Так мало пациентов, нам просто скучно. Как Великан? Я так рада, что он теперь у тебя есть, если на тебя с неба упадет немец, я уверена, что он разорвет его на куски, защищая тебя!

Позаботься о себе и не перенапрягайся, выращивая овощи. Просто подлизывайся к кроликам, чтобы у них было больше малышей. Обними за меня Дымку и погладь Великана. Береги себя.

Люблю,

Адель».

Хонор улыбнулась и засунула письмо в карман передника, чтобы позже перечитать его. Она очень беспокоилась за Адель, но каждый раз, когда приходило письмо, ей на время становилось легче.

В полдень, как раз когда Хонор пропалывала огород, в Лондоне Роуз привстала с кровати, чтобы дотянуться до сигареты.

— Черт, — пробормотала она, обнаружив, что пачка пуста, и повалилась обратно на подушки.

Прошел год и пять месяцев с тех пор, как она получила тысячу фунтов от Майлса Бэйли, и в тот момент она думала, что устроила свою жизнь. Но потом разразилась война, и ее планы расстроились.

Какое-то время все было так хорошо, ей даже не хотелось много пить. Последовав совету одного бизнесмена, часто обедавшего в ресторане, где Роуз работала, она купила очень дешевый дом с восемью комнатами в Хаммерсмите. Он сказал, что она сможет иметь больше денег, если будет сдавать комнаты. Это показалось ей хорошим советом, и хотя она с большим трудом нашла водопроводчика, чтобы сделать еще одну кухню и ванную для жильцов, она в конце концов сделала их и обставила.

Роуз обходила магазины подержанных вещей и торговалась за стоимость предметов, которые хотела купить, и как только собрала все, она впервые в своей жизни почувствовала, что куда-то продвинулась.

Было блаженством иметь свой собственный дом, ванную, которая принадлежала только ей, и достаточно денег, чтобы тратить и на одежду, духи и походы в парикмахерскую. Первые жильцы же были идеальными. Две семейные пары в двух больших комнатах и два пожилых бизнесмена в двух меньших. Все они аккуратно платили аренду каждую неделю, женщины убирали их комнаты, кухню и ванную. Бизнесмены уезжали домой к женам на выходные и даже не пользовались кухней.

В доме была совершенная гармония и покой — самым большим шумом, который Роуз слышала, был смех и болтовня двух сшей, которые успели подружиться. Роуз наивно полагала, что все они останутся здесь навсегда — у двоих пожилых мужчин уже прошел возраст для призыва, один из молодых людей был пожарным, а второй был занят где-то на гражданской службе, что освобождало его от армии. Но Роуз не учла, что начало войны затронет и гражданское население.

Мужчину из гражданской службы перевели куда-то из Лондона, и его жена, разумеется, поехала за ним. Пара, которую она взяла вместо них, поссорилась с пожарным и его женой, и они воспользовались этим как предлогом вернуться домой к ее матери. Потом оба бизнесмена съехали один за другим, потому что поняли, что лучше будет ежедневно ездить в Лондон и быть по ночам с женами и детьми, если начнут бомбить.

Роуз вскоре обнаружила, что не может себе позволить перебирать с жильцами, потому что из города выезжало столько людей, что свободных сдающихся квартир и комнат оставались сотни. Ей пришлось сдавать комнаты каждому, кто в этом нуждался, и за этим быстро последовали неприятности. У нее останавливались беженцы-евреи из Голландии и Германии, которые не говорили по-английски. Грубые, шумные мужчины, которые съезжали, не заплатив аренды. Женщины с детьми, которые расстраивали других жильцов. Был один мужчина, который часто бил вещи, когда напивался, женщина, которая оказалась проституткой, и масса залетных типов по ночам, у которых были неприятности с полицией.

Все еще лежа на подушках, Роуз оглядела свою спальню критическим взглядом. Она была в восторге, когда декоратор наклеил розовые с белым обои — после того, к чему она привыкла, это показалось ей спальней кинозвезды.

Из большого окна открывался вид на зеленые сады за домом, и раннее утреннее солнце бросало на кровать, шкаф и трюмо из орехового дерева янтарные и золотые блики. Мебель была похожа на горячо любимые фамильные ценности, как и розовый с серо-зеленым ковер с бахромой, но все эти вещи уже были в употреблении. Роуз до недавнего времени ухаживала за своей спальней, как за королевскими покоями, разглаживая розовое стеганое покрывало из сатина, и даже поставила цветы в вазу на трюмо. Иногда она просто сидела за ним, наслаждаясь собственным отражением; но вот уже некоторое время она прекратила это делать.

Сейчас вещи валялись на полу, простыни тоже были не первой свежести, а на лакированной мебели лежал слой пыли.

Роуз вовсе не была без средств. У нее было припрятано несколько сотен фунтов на счету в банке, и арендная плата, которую она получала, покрывала ее расходы на жизнь. Но она полностью потеряла присутствие духа. Она полагала, что может предусмотреть любую гадость, которую в состоянии подкинуть ей квартиранты. Она считала, что немедленно может распознать сомнительных типов, и была уверена, что у нее достаточно характера, чтобы иметь дело с любым, но она ошибалась.

Ей захотелось плакать, когда она увидела, что сделали некоторые жильцы со своими комнатами, она возмущалась, видя, в какой грязи жили некоторые из них. Но прежде всего она была ужасно одинока. Она не могла подружиться с людьми, которые у нее жили, они не могли прокатить ее на машине. Она не умела пробить кухонную раковину или сменить прокладку в кране. И когда ей проходилось беспощадно выставлять кого-нибудь из жильцов, у нее сдавали нервы.

А самым худшим было чувство вины. Не из-за того, что она взяла деньги у Майлса Бэйли — она считала, что он обязан ей, — а из-за того, что она сделала с Адель.

До нее это дошло не сразу — сначала она слишком ликовала по поводу покупки дома и ей нужно было обо всем позаботиться. Чувство вины подползло к ней совсем незаметно, сначала ее что-то тихонько покалывало, когда она видела молодых пилотов, гуляющих рука об руку со своими девушками, или встречала медсестру из местной больницы. Но сейчас она чувствовала это все чаще, и сколько бы она ни говорила себе, что должна была предотвратить брак между дочерью и ее братом, она знала, что Адель считает ее самым ничтожным существом на свете.