Тем не менее, тот завопил:

— Полиция!

В то же мгновение возник херувим в каске, сверился со свитком и строго произнёс:

— Посягательство на собственность. Повторное нарушение правил. Платите штраф или будете заключены в тюрьму.

— Лучше в тюрьму, — ужаснулся Пётр Петрович.

Не успев и глазом моргнуть, он оказался в огромной золотой клетке, купол которой терялся высоко в облачном слое. Внутри клетки была весьма комфортабельная обстановка и качественный сервис. Играла дивная музыка, и пели архангелы. В одиночку и парами души неторопливо прогуливались по саду, в котором росли прекраснейшие цветы и деревья.

— Ваша дееспособность ограничена, активы заморожены. Вы пробудете здесь до решения суда, — объявил херувим-полицейский, — Или пока не заплатите штраф.

— Неужели? — Пётр Петрович едва не расплакался от счастья.

Он готов был вечность не выходить отсюда, лишь бы не слышать больше страшного звука ссыпающихся монет. Такого с ним не было никогда, чтобы он терял и терял, и не мог ничего предпринять для поправки своего положения.

— Да я тоже очень люблю попадать сюда, — услышал он подле себя знакомый голос, — Вот здесь только и есть настоящий рай.

Пётр Петрович посмотрел и прямо-таки ахнул:

— Иван Иванович, вы ли это?

А это и в самом деле был померший два года назад Иван Иванович Иконников. Большой умница и по совместительству депутат. Ах, сколько раз помогали они друг другу в прошлой жизни. Рыдая, упали они друг другу в объятия. И в царствие небесном, как оказалось, нет никого ближе родной души.

— И не чаял вас тут увидеть, Иван Иванович. Думал вы уже на седьмом небе. За вас ведь там, на земле, свечки ставил, заказывал молебны за упокой души вашей...

И говоря так, Пётр Петрович будто и впрямь верил в правдивость своих слов, не помня того, что ограничился лишь отправкой венка в день похорон.

А Иван Иванович делал вид, что верит, будто всё так и было.

— Да, что вы Пётр Петрович. Недостижимые для меня это высоты. Вы-то уж знаете, нет у меня вашей хватки. А здесь и подавно.

— Истинно, истинно, говорите, Иван Иванович, милый вы мой. Нет здесь никакой жизни. Кручусь, верчусь и только одни убытки. Посоветуйте уж что делать, к кому обратиться.

Иван Иванович нежно взял его под руку и повёл через сад, мимо усыпанных яблоками дерев.

— Смиритесь Пётр Петрович, родной. Смиритесь. Ничего тут поделать нельзя. Всё здесь по правилу, по закону, предписанному свыше, — Иван Иванович закатил глаза, — Оставь надежду всяк сюда входящий.

— Так и мы же всегда с вами по закону...

— ... которые нам и подвластны. Что вы, здесь правила едины для всех и соблюдаются неукоснительно. Даже Всевышний не может вмешаться, если всё по правилам.

— Бывает ли такое?

— Уверуйте.

— Но помилуйте. Не справедливо ведь это. Всё здесь уже всё поделили до нас.

— Так и есть. Крупные игроки всё скупают. Вы вот думаете, обслуживающие нас херувимы — это кто?

— Кто?

— Такие как мы, разорившиеся праведники.

— Господи, кто же это придумал?

— Поговаривают, это всё сатана козни строит. В обители чертей-безбожников, поправших всякие экономические права свободного индивида.

Хочет подловить царство Божие на противоречиях, чтобы оно разрушилось и провалилось к нему в преисподнюю коммунизма.

Пётр Петрович в сердцах хватил кулаком по стволу яблони.

— Эх, да будь оно проклято такое царствие небесное, в котором не приобрести собственности даже в кредит.

В руку ему свалилось наливное яблоко, и он тотчас впился в него зубами.

— Ой, что же вы наделали, — только и успел сказать Иван Иванович, глядя на него с нескрываемым ужасом.

Пётр Петрович меж тем застыл, словно кусок застрял у него в глотке.

— А, я всё понял, — срывающимся голосом прошептал он, и в тот же миг небесная твердь разверзлась у него под ногами, и Пётр Петрович, оледенев от охватившего его страха, полетел куда-то в тартарары.

— Прощайте, — услышал он голос Иван Ивановича.

Падение было как стремительным, так и долгим. Пётр Петрович всё падал и падал и всё это время опасался, что с невозможной силой грохнется о землю. Поэтому от страха он зажмурился и, похоже, даже, потерял сознание, не будучи в состоянии выносить саму эту мысль. Пришёл он в себя от того, что кто-то трепал его за плечо, приговаривая:

— Эй, товарищ! Что с вами?

Пётр Петрович понял, что он уже никуда не падает и счастливый этим открытием разомкнул глаза. Уж лучше бы он этого не делал. Ведь в тот же миг он обомлел от нового ужаса, ещё более леденящего, чем прежний. Это было так, словно исполнился самый кошмарный из его кошмаров. Будучи не в силах что-либо произнести или хотя бы закричать, вытаращив глаза, он смотрел на склонившегося над ним, похожего на молодого Сталина, вихрастого чёрта в чёрной тужурке и с красным бантом в петлице. На поясе у него висела огромная кобура.

— Товарищ, я вас спрашиваю. Вы откуда здесь? Почему молчите? Вам плохо?

— Это... А где я? — сумел, наконец, выдавить из себя Пётр Петрович.

Взгляд его, наконец, сфокусировался и он увидел, что сходство не так уж и велико. Одет чёрт в комбинезон или даже скафандр, на поясе висит какой-то прибор, а на груди светится табличка с надписью: «Иса».

— В райских кущах, — захохотал чёрт, — А сами как думаете?

Пётр Петрович оглянулся по сторонам. Вокруг грохотало что-то железное, гудело жаркое пламя и с шипением сыпались искры. В огромных котлах булькала расплавленная магма, разливалась огненными ручьями и реками, вздымала фонтаны ослепительно ярких брызг. Силуэты чертей суетились, прыгали вокруг котлов. Нет, ошибки быть не могло. Он осмотрел себя и снова ахнул. На нём теперь была роба серого цвета, штаны и куртка.

Одежда сидела удобно, с карманами, но тем не менее это была безликая арестантская хламида.

— Неужели я и впрямь в преисподней?

— Ну, практически, — снова заразительно захохотал чёрт, — На Заполярном металлургическом.

Петру Петровичу это и вправду было сродни, но он ухватился за спасительную мысль:

— Так это завод? Вы тут, значит, не жарите грешников на огне?

— Все мы грешники, как известно из святого писания. Зачем же мы станем жарить друг друга?

— Ох, как я рад это слышать.

А ведь и правда, если посмотреть, ни у кого здесь над головой не светилось золотого нимба. К вящему огорчению Петра Петровича пропал он и у него самого. Понятно — всё конфисковали. В лучшем случае заморозили на счетах, в худшем национализировали безвозвратно. Поделили на всех, как у них полагается.

— Вид у вас потерянный, вы словно дезориентированы. Последствия транса? Практикуете автогипноз?

— Простите?

— Я в этом не очень разбираюсь, нет способностей, но слышал, что глубинная медитация, созерцательный транс творят чудеса. Практикуется сейчас во многих научных и исследовательских сферах и ещё в искусстве. Алгоритм примерно такой. Вводит себя человек в состояние транса и начинает собирать информацию в огромных количествах или обдумывать нерешаемую проблему, а затем выдаёт готовое решение... Или наоборот. Вначале собирает информацию по теме, а потом вводит себя в состояние транса. Не помню, точно... Как правильно?

— Нет, я не по этой части. Я не научный работник и не художник.

— Понятно. Так вы по рабочей путёвке? А я если честно думал вы к нам попали по ошибке, в аэропорту сели не на тот шаттл.

— По ошибке. По недоразумению. Мне бы к выходу.

— А хотите, проведу вас по заводу? Когда ещё побываете?

— Нет, — вздрогнул Пётр Петрович, — Лучше сразу к выходу.

— Как пожелаете. А вы, вообще, по какой специальности?

И с этими словами чёрт потянулся к прибору на поясе. Пётр Петрович сжался от ужаса. А вдруг это всё-таки оружие? Шлёпнет его сейчас, как это у них водится, на месте, без суда и следствия. За что, Господи? Я ведь ничего плохого не сделал, жил как все, крутился как мог. Мысль о том, что он уже находится в загробном мире и дважды умереть попросту не сможет, Петру Петровичу в этот момент даже не пришла в голову. И он уже готов был взмолиться и согласиться на экскурсию по заводу, когда рассмотрел, что чёрт достал из кобуры нечто вроде большого смартфона. Провёл пальцами по экрану и словно по волшебству через пять секунд перед ними появилась летающая платформа, парившая сантиметрах в десяти над поверхностью бетонного пола. Чёрт взобрался на неё и пригласил последовать за собой и Петра Петровича, который не в силах был ещё осознать счастья, что его не расстреливают прямо на месте.