Но лишь с тем условием, чтобы за дружбу платили ей дружбой, думает Раймундо Силва, глядя на тощего пса, и более чем очевидно, что местные жители не любят семейство псовых, оттого, может быть, что по прямой происходят от мавров, которые по требованиям веры тоже в свое время терпеть не могли собак, хотя тех и других сотворил один Аллах. И этот пес, неся в генетической памяти и в крови восемь веков мытарств, задирает голову, чтобы завыть жалобно, отчаянно и бесстыдно, но вместе с тем и безнадежно, а протягивать ли руку или завывать, клянча пропитание, – это прежде всего изнутри идущее отречение, а не унижение, навязанное извне. Точный час встречи Раймундо Силве не назначен, Мария-Сара сказала лишь: До завтра, однако дело уже к вечеру, а этот пес, не давая идти своей дорогой, уже не воет, а плачет не в пример людям, которые сперва плачут, а потом воют, просит, молит, требует, как будто этот обыкновенный человек – сам Бог во плоти, подайте хоть корочку хлебца, хоть косточку, еду сейчас стали закатывать в жестяные банки, а их поди-ка открой, оттого и возникает такая острая нужда, Господи. Раймундо Силва, застряв между стремлением идти дальше и угрызениями совести за то, что сделает это, решает вернуться домой, поискать там что-нибудь, чего голодная собака не осмелится отвергнуть, а поднимаясь по ступенькам, взглядывает на часы и: Дело к вечеру, повторил он и влетел домой, напугал прислугу, застигнутую врасплох наедине с телевизором, и, не обращая на нее внимания, прошел на кухню, стал рыться в ящиках, на полках, открыл холодильник, а сеньора Мария не осмеливалась спросить, что он ищет, равно как и воспользоваться своим законным правом удивиться, ибо, повторяю, была застигнута на месте преступления нерадивости и теперь, пытаясь реабилитироваться, выключает телевизор, принимается двигать мебель, производит демонстративный шум лихорадочной деятельности – и совершенно напрасно старается, потому что Раймундо Силва, если и заметил огрех, даже и не подумал о нем, будучи крайне озабочен и поздним временем, и тем, как предстанет перед собакой благодетелем с завороченным в газетку подаянием в виде кусочка колбаски, ломтика жирной ветчины, трех горбушек хлеба, и жаль, что не со здоровой суповой костью, которую так славно погрызть на закуску, пока идет процесс пищеварения, ибо ничего нет полезней для слюнных желез и укрепления зубов. Дверь хлопнула, Раймундо Силва уже спускается по лестнице, а сеньора Мария, можно не сомневаться, поглядела в окно, а потом вернулась в комнату и снова включила телевизор, не потеряв сюжетной нити сериала.

Пес не сошел с места, лишь понурился так, что мордой оказался у самой земли. Выпирающие, как у распятого бога, ребра подрагивают, все-таки этот пес – настоящий дурень, раз так упорно стремится жить, жестоко голодуя, на Эскадиньяс-де-Сан-Криспин, а изобилием Лиссабона, Европы, Мира пренебрегает, но суждение это поверхностное, ибо дело тут не в упрямстве, а в робости, почтенном, в сущности, качестве, а дерзким нахалам не дано понять, что форменное землетрясение происходит в голове у собаки, обнаружившей, вот к примеру, что к ста тридцати четырем хорошо известным ступеням неожиданно прибавилась еще одна, да нет же, этого не произошло, мы же предупредили – к примеру, или как несчастна будет божья тварь, оказавшись перед неодолимой пропастью, мы ведь еще помним, чего стоило ей не так давно проследовать за этим человеком до Порта-де-Ферро, а иные эксперименты лучше, знаете ли, не повторять. Отойдя шага на три, Раймундо Силва видит, как собака приближается к разостланной газете, явно не зная, что делать – смотреть ли на него, остерегаясь вероятного пинка, или броситься к еде, от запаха которой немилосердно крутит и сводит ей нутро и слюна заливает клыки, о бог собак, зачем для стольких из нас ты сделал жизнь столь тяжкой, и вот так всегда – вечно мы возлагаем на богов вину за то и за это, меж тем как это и то мы сами изобретаем и стряпаем все, все, включая оправдания за эти и другие вины. Раймундо Силва, понимая собачий страх, отходит, и пес приближается, подрагивая ноздрями в мучительном томлении, а еда была – и вот, в два приема проглоченная, внезапно быть перестала, и длинный бледный язык елозит по засалившейся бумаге. Плачевное зрелище даровала судьба Раймундо Силве, теперь позабывшему о Марии-Саре, неожиданно обнаружившему давно искомое сходство и отождествившему себя со святым Рохом, которому пес пришел на выручку[22], и вот пришло время отплатить за добро добром, чтобы не опровергать утверждение, будто все на свете имеет свое соответствие, пусть иногда, с нашей, и только нашей, разумеется, точки зрения, и выйдет наоборот, ибо касательно двух псов мы не знаем, кем и чем предстает Раймундо Силва в глазах этого пса, ну, скажем, живым существом с человеческим лицом, и тогда закроется наконец начатая прежде выставка апокалипсических животных, и если станет Раймундо Силва еще и недостающим святым Матфеем, любопытно будет узнать, как справится он с таким бременем.

Да, видно, не столь уж тяжко оно ему, если взглянем, как проворно он в ту же секунду начал спускаться по ступеням, внезапно вспомнив об ожидающей его Марии-Саре, теперь только на такси и успеешь, как можно разбазаривать жизнь на зряшные траты, черти бы взяли этого пса, я просто какой-то самаритянин стал, а ведь совершенно точно не пошел бы домой за едой, если бы повстречал на ступенях Святого Криспина какую-нибудь старуху-нищенку, ну, впрочем, если старушку – пошел бы, а ради старика – да ни за что, и любопытно удостовериться, как само понятие доброты – мы ведь о доброте толкуем, не правда ли, – меняется в зависимости от обстоятельств и объектов, от того, насколько здоров этот миг и благодушен случай, а доброта – она ведь, извините за такое сравнение, как резина, она тянется или сжимается, может обвернуть собой все человечество или одного человека, ну да, она себялюбива и добра к себе самой, и все же одно-единственное доброе дело освежает душу, а пес остался позади в безмерной благодарности, впрочем, он так наголодался, что это угощение было ему, что называется, на один зуб, бедный песик, как принято жалостно выражаться, хотя он не такой уж маленький и, по крайней мере, в отличие от домашних питомцев, которые и на улицу-то не выходят, а если выходят, то на поводке и в подобии набедренной повязки, гуляет на воле, тешится с бродячими суками, но что это будет за утешение, если никогда не сойдет он с Эскадиньяс-де-Сан-Криспин, не спустится со ступеней Святого Криспина. На этом месте Раймундо Силва усилием воли прервал течение мысли, по которому плыл, оказавшись в такси, и почувствовал внезапную дурноту, но не физическую, а скорей схожую с ощущениями человека, заснувшего и неожиданно проснувшегося и вскрикнувшего от испуга, потому что оказался погружен в глубокую темноту, и вот именно поэтому повторил наш корректор, чтобы отогнать страх: если никогда не сойдет с Эскадиньяс-де-Сан-Криспин, а кому это я говорю, спросил он себя, а такси меж тем въехало на Руа-де-Прата и покатило по ней, и наконец-то он оказался в стране людей, а не собак, и может сойти с Эскадиньяс-де-Сан-Криспин, как только заблагорассудится или понадобится, и демонстрирует это, шагая в издательство на встречу с Марией-Сарой, которая руководит корректорской службой, и намеревается вручить ей окончательную корректуру поэтического сборника, а потом, вероятно, решит не возвращаться домой, раз уж завершил работу над книгой, пусть и такой тоненькой, что и названия этого не заслуживает, и, по обычаю, отправится в ресторан обедать, сходит в кино, хотя еще вероятней, что у него не хватит денег на столь обширную программу, и он мысленно подсчитывает, сколько у него в бумажнике, и в разгар этих подсчетов сознает, что никуда не пойдет сегодня вечером, ведь он начал новую книгу, нет-нет, не тот роман, что дал ему Коста, и, поглядев на часы, убедился, что уже пять, а такси поднимается по Авениде-Дуке-де-Луле, останавливается на светофоре, проезжает еще немного, вот здесь, будьте добры, и Раймундо Силва, расплачиваясь с водителем, убеждается, что и на ресторан, и на кино денег ему не хватит, уж что-нибудь одно, но одно без другого неинтересно: Дома поужинаю, а потом займусь этим, а под этим он имеет в виду Историю Осады Лиссабона, и, кажется, он уже произносил эти слова, когда работал над книгой с таким заглавием, и было это до его грехопадения.