И ещё один довольно курьёзный факт. Как известно, Чехов любил собак, внимательно наблюдал за их характерами и повадками. В разное время у Чеховых в Мелихове жили большие чёрные псы Шарик и Арапка и их щенки Мюр и Мерилиз, собака-дворняжка Белолобый, злой гончий Заливай, — и две добродушные и красивые лайки Нансен и Белка. Белые пушистые лайки со стоячими ушами, они были изящны и красивы. Чехову их подарил Н. А. Лейкин. Лайку Нансен Чехов по каким-то одному ему ведомым соображениям звал Жулик — может быть, потому, что лайки по ночам страшно лаяли и по весне вырывали из земли тюльпаны.
Лев Николаевич Толстой также считал необходимым пропагандировать достижения Нансена в России. В «Русских ведомостях» (1908, 2 апреля, № 77) была напечатана статья «В Ясной Поляне. Вечерние курсы», в которой рассказывалось о том, как читал лекцию Лев Толстой в своей «детской» школе:
«Л. Н. подошёл к деревянной перегородке с пришпиленной к ней географической картой и, указав на ней и разъяснив, что такое „северный полюс“, начал читать приготовленную лекцию о знаменитом путешествии Нансена. Л. Н. читал, не повышая, не поднимая голоса, и вообще не тонировал и не подлаживался под детский стиль, но от времени до времени делал пояснительные вставки, что такое „Норвегия“, „полярные страны“ и т. п., и показывал на карте путь Нансена.
Аудитория на этот раз, однако, налаживалась плохо. С одной стороны, самая идея Нансена найти зачем-то какой-то „северный полюс“, очевидно, не захватывала внимания крестьянских детей, а с другой — неугомонившиеся ворчуны нервировали аудиторию своей вознёй и спорами.
Л. Н. продолжал читать о приключениях Нансена, не делая ни одного замечания.
Но местнические страсти вдруг снова вспыхнули и заглушили голос Льва Николаевича.
Он жалостливо взмолился:
— Ой, ребята, вы не даёте заниматься!
Но сейчас же как бы смутился, прервал чтение и перенёс внимание на разрешение спорного вопроса.
Оказалось, что некоторым действительно сидеть негде. Избранных было больше, нежели званых. Но часть аудитории уже заинтересовалась путешествием Нансена и принялась сама устанавливать порядок:
— Тише! Молчите!
И постепенно Нансен начал завладевать общим вниманием. Некоторые фразы и слова из лекции вызывали замечания и оживлённый обмен мыслей.
Л. Н. прочитал о полярных морозах, достигающих 50 градусов.
Послышался детский вздох:
— И вот, должно быть, холодно!
Аудитория загудела и начала вместе с лектором сравнивать яснополянские холода с полярными… И образ Нансена с его выносливостью и приверженностью идее стал, очевидно, близок яснополянским детям. (На другой день они рассказывали о Нансене сознательно и толково.)
Лекция продолжалась около 20-ти минут. Но и за это время Л. Н. успел „кое-чему научиться“, как он впоследствии говорил. Дети научают его сосредоточивать внимание на сердцевине предмета и выражать свои мысли с наивозможной ясностью».
Преклонялся перед Нансеном и Максим Горький. В 1911 году он просит сотрудника своего издательства «Знание» С. П. Боголюбова прислать ему для сына Максима в Париж ряд изданий, среди которых первыми названы сочинения Фритьофа Нансена.
В 1916 году Горький пишет Нансену письмо, в котором просит написать биографию Христофора Колумба для своего издательства, ибо «крайне необходимо, чтобы была создана такая биография для детей», а Нансен — «человек неустрашимого мужества» и должен уделить немного своих «таланта и души детям, чья столь драгоценная жизнь в наши дни всемирного зверства рискует быть исковерканной трагедией войны», ибо «по нашей вине — вине взрослых людей — разразилась эта война».
Ответное письмо Нансена не сохранилось, но мы знаем по переписке Горького тех лет, что Фритьоф отнёсся к предложению русского писателя и издателя с большим энтузиазмом. К сожалению, другие дела помешали Нансену приступить к осуществлению этого плана.
* * *
О контактах Горького и Нансена свидетельствуют хранящиеся в Архиве Академии наук СССР и Институте мировой литературы им. А. М. Горького документы, связанные с организацией операций по спасению ледокола «Соловей Будимирович» (позднее названного «Малыгин»), — пишут А. И. Васина и Т. И. Лысенко в своей статье, посвящённой отношениям этих двух известных людей. — В феврале 1920 года «Соловей Будимирович» оказался затёртым во льдах Карского моря и стал дрейфовать к Северному полюсу. На ледоколе не имелось ни запасов угля, ни продовольствия, среди пассажиров были и женщины. Горький и Нансен всемерно содействовали тому, чтобы помочь людям, оказавшимся в беде. 5 апреля 1920 года Горький получил из Кристиании (с 1925 года Осло) телеграфное сообщение: «Обсудил вопрос с норвежским правительством. Послал телеграмму русскому и английскому правительствам. Нансен». Благодаря этому вмешательству Советскому правительству удалось отправить в начале лета для спасения затёртого во льдах «Соловья Будимировича» ледоколы «III Интернационал» и «Святогор». Командовал ледоколом «Святогор» известный полярный капитан, сподвижник Ф. Нансена Отто Свердруп. 19 июня «Святогор» подошёл к «Соловью Будимировичу»; почти одновременно подошел «III Интернационал», и с его помощью «Соловей Будимирович» благополучно дошёл до Архангельска.
4 сентября 1920 года на заседании Общего собрания Академии наук непременный секретарь С. Ф. Ольденбург сообщил, что «хлопоты, предпринятые Академиею при содействии А. М. Пешкова и Ф. Нансена по спасению затёртого во льдах Карского моря корабля „Соловей Будимирович“ с 80 пассажирами, увенчались успехом; экипаж и корабль спасены».
Нансен к этому времени уже полностью развернул свою программу помощи России. Первые его попытки по оказанию помощи нуждающимся оказались неудачными. Позднее Фритьоф признается, что ему мешали даже те, на кого он рассчитывал опереться в своей работе. И это вполне понятно — крупнейшие державы и власть имущие боялись коммунистической заразы как огня и не хотели помогать большевистскому государству, потому что видели в нём угрозу непосредственно себе и своим интересам.
«Со времени своего путешествия по Сибири Нансен сохранял глубокую веру в русский народ и настаивал на том, что политические события должны идти своим путём согласно волеизъявлению народа, — писала Лив Нансен-Хейер. — Насильственное вмешательство в виде вооружённой интервенции полностью противоречило бы тому духу, которым отныне должна быть проникнута международная политика. Такое вмешательство только содействовало бы изоляции России и нанесло бы тяжёлый удар, а возможно, и непоправимый ущерб делу международного сотрудничества.
Зато в борьбе с голодом и болезнями, изнурявшими Россию, следовало принять участие. То была великая задача, разрешением которой участники Лиги Наций должны были на деле доказать, что эта организация призвана быть олицетворением доброй воли. Гуманность и великодушная помощь, независимо от всяких политических соображений, скорее всего привлекут Россию в семью европейских народов.
Возможно, отец считал, что малые страны тоже должны выступить с каким-то положительным предложением. Будучи представителем малой страны, он мог значительно усилить её авторитет, положив начало принципиально новому делу. И он, по обыкновению, шёл напрямик и брал быка за рога. В Париже он отправился прямо к Герберту Гуверу и обсудил с ним свои планы. Они договорились предложить Верховному совету держав-победительниц учредить особую комиссию по оказанию помощи, которая организовала бы отправку в Россию продовольствия и медикаментов.
В книге „Россия и мир“, вышедшей в 1923 году, Нансен рассказал, как развёртывалась эта акция. 3 апреля 1919 года он в качестве частного лица обратился с письмами одинакового содержания к главам четырёх держав — Вильсону, Клемансо, Ллойд-Джорджу и Орландо. Как говорится в письме, поступая так, он действовал „с позиции нейтралитета и чистой гуманности“. В своём письме он говорил, что, отдавая себе полный отчёт в том, какие важные политические проблемы затрагивает его предложение, он всё же просит, чтобы главы великих держав сообщили ему, на каких условиях они согласны будут его принять. Результат был такой, какого он, очевидно, заранее опасался. Высокий совет соглашался с человеколюбивой идеей помощи, но ставил условием прекращение всяких междоусобиц внутри России. Такое условие было равносильно политической интервенции, и русский нарком иностранных дел Чичерин отверг эти условия. Обе стороны поблагодарили Нансена за инициативу, но уговорить никого так и не удалось.
Нансен выразил своё сожаление по поводу неудачи и сильную обеспокоенность политическим антагонизмом между Востоком и Западом. До самой смерти он был уверен, что в случае осуществления его плана Россия была бы привлечена на сторону Европы и тогда в Европе сложилась бы совершенно иная обстановка. Неудача политики, за которую он ратовал, сильно подействовала на Нансена, и, мне думается, в глубине души он надеялся, что его мнение восторжествует и он возьмёт реванш: только поэтому он и согласился спустя два года возглавить в качестве полномочного комиссара Красного Креста акцию помощи России. В сущности, тем самым он брался за выполнение своего собственного плана.
Деятельное участие Нансена в двадцатые годы в деле помощи беженцам и военнопленным, голодающему населению в России и бесприютным армянам и грекам известно всему миру. Мировой общественности он представляется человеком, который почти в одиночку, вопреки сопротивлению Лиги Наций и многих политиков, спас миллионы людей от голодной смерти и вернул им родину. В известной мере это справедливо, потому что он действительно часто сталкивался с противодействием и недовольством со стороны Лиги Наций и правительств отдельных великих держав. И всё же такое представление ошибочно, потому что сам Нансен считал, что претворяет в жизнь ту идею, ради которой и была создана Лига Наций. Он считал, что работа на благо человечества должна служить практическим доказательством дееспособности и доброй воли Лиги Наций и что работа эта создаёт предпосылки мирного сосуществования народов. Он хотел показать, что международная организация может взять на себя осуществление таких задач, которые не в состоянии осилить отдельное правительство. Этим он думал поднять престиж Лиги Наций. Личным примером он хотел доказать, что возможно сломать рамки того, что старые государственные мужи называли „реальной политикой“, и что выполняемая им (Нансеном) миссия должна символизировать взаимное примирение народов. Его деятельность была направлена на благо человечества, и его гуманизм всегда носил политический характер.
Я не знаю, как моему отцу удавалось договариваться с профессиональными политиками и дипломатами в Женеве. Всю свою жизнь он поглядывал на них косо и далеко не всегда снисходительно. Дома он никогда на этот счёт не распространялся, зато в публичных речах часто высказывался в их адрес. „В конечном итоге политики борются за власть“, — говаривал он. А о дипломатах: „Намерения-то у них, наверное, хорошие, но сами они всё-таки бесплодное племя“.
Конечно, у него была своя линия поведения на заседаниях, собраниях и комитетах. Иначе и быть не могло. Но мне кажется, что он делал это сознательно, считая своим долгом сломать привычную форму секретных переговоров, открыто, во весь голос говорить о любых, даже самых деликатных делах и отстаивать свою точку зрения независимо от того, с кем приходится её разделять. Для него главное было в том, чтобы точка зрения соответствовала идее, лежащей в основе такого союза».
