«Хуже всего было, когда мы дрейфовали во льдах и нас несло в Атлантический океан. Я спросил Нансена, думает ли он добраться до земли, он ответил положительно. Я спросил, чем мы будем питаться, если не доберёмся до западного побережья, и он ответил, что мы будем охотиться. Я спросил, как мы будем готовить то, что нам удастся подстрелить, и Нансен ответил, что мы будем есть мясо сырым».
У Дитрихсона и Кристиансена начали болеть глаза — у них началась снежная слепота, или снежная офтальмия, своеобразный ожог конъюнктивы и роговой оболочки глаза ультрафиолетовыми лучами солнца, отражёнными от снежных кристаллов.
При снежной слепоте человек перестаёт различать разницу уровней поверхностей, затем в глазах появляется ощущение, словно под веки попал мелкий песок, а к вечеру боль становится нестерпимой. Глаза воспаляются, веки отекают, и человек слепнет. Чем только не лечили в прошлом офтальмию: компрессами, спиртовой настойкой опия, даже нюхательным табаком. В полярных экспедициях самым надёжным средством оказывалась темнота. Как это ни парадоксально, но в облачный день опасность заболеть снежной офтальмией значительно выше, чем в солнечный. Разгадка состоит в том, что в облачный день из-за рассеянного света всё вокруг становится одинаково белым: и небо, и снег, и лёд.
Нансен, который знал об опасности снежной слепоты, приказал своим спутникам носить тёмные очки. Кроме того, экспедиция также пользовалась для защиты кожи лица красными и синими шёлковыми вуалями. «Странное это было зрелище — развевающиеся красные вуали на фоне голубого неба!» — писал Нансен.
Неожиданно дрейф льдины изменился, и её «с изумительной скоростью понесло к земле». Тем не менее вокруг были огромные массы льдов и у экспедиции всё ещё не было возможности приблизиться к берегам Гренландии. Утром 29 июля такой шанс представился — остров был совсем рядом. Путешественники радостно повыскакивали из спальных мешков, позавтракали на скорую руку и спустили на воду лодки. Через несколько часов, ближе к вечеру, они уже высаживались на берег небольшого островка Кетертарсуак.
Нансен решил отметить высадку на берег праздничным обедом и, пока он готовился, поднялся на ближайшую вершину.
«Сидя на камне и греясь, я увидел, как что-то, жужжа, пролетело по воздуху и село мне на руку. Да ведь это же комар, подумайте — комар! Скоро их налетело множество. Я позволил им кусать себя. То, что они сидели тут, создавало ощущение, что ты действительно находишься на суше. <…>
Вдруг я услышал чириканье, и рядом на камень села пуночка. Наклоняя головку то на одну, то на другую сторону, она поглазела на новоприбывшего гостя, защебетала, прыгнула на другой камень, снова посмотрела и улетела. Всё-таки жизнь прекрасна и радостна!»
Несмотря на радость «ощущения суши», путешественники стремились как можно быстрее наверстать те 30 миль, что они «потеряли» во время дрейфа на льдине на юг. Путь лодкам приходилось пробивать, расталкивая баграми льдины и расчищая себе полынью, смельчаки стремились проскочить её, рискуя в любую секунду быть раздавленными смыкающимися льдами.
30 июля произошла первая встреча с эскимосами, которые при помощи знаков объяснили Нансену, что впереди на их пути — опасный ледник, от которого часто откалываются и падают в море громадные ледяные глыбы — айсберги.
Гренландия — родина практически всех айсбергов Северного полушария, которые откалываются от стекающих из внутренней части к берегам острова ледовых «языков». Ежегодно в Гренландии рождается от двенадцати до пятнадцати тысяч айсбергов.
Плавающие ледяные колоссы особенно опасны потому, что над поверхностью находится лишь их часть — по последним исследованиям учёных, одна седьмая или девятая часть массы (не высоты!) горы.
«Отвесная ледяная гора, вздымающаяся ввысь к самому небу, издавна внушала эскимосам панический страх, — пишут польские исследователи Арктики Алина и Чеслав Центкевичи, — наводила ужас. Когда им приходилось проплывать У подножия айсберга, они молча, затаив дыхание, проворно работали вёслами, стараясь как можно скорее отплыть подальше. Эскимосы верили, что выстрел или даже просто крик могут разбудить дремлющие злые силы, которые обрушат на них огромные глыбы льда и раздавят. Так погиб не один гренландский охотник».
К счастью, Нансен с товарищами успешно преодолели опасное место и скоро подплыли к мысу Билле, где вновь встретили эскимосов.
«Когда мы вышли на берег, — писал Фритьоф в своей книге „На лыжах через Гренландию“[34], — эскимосы окружили нас плотным кольцом, улыбаясь нам со всех сторон. Улыбающееся лицо — это приветствие эскимоса всякому постороннему. У эскимосов нет слов, означающих „добрый день“ или „добро пожаловать“. Мы огляделись вокруг — этим людям среди льдов было хорошо».
Однако больше всего его поразил ударивший в ноздри воздух внутри палатки, куда их пригласили:
«В шатре, крытом тюленьими шкурами, жили пять эскимосских семей. Чад от тюленьего жира, который вытапливался в висящих над очагами плошках из мыльного камня, смешивался с запахом несвежего мяса».
Почти такое же описание эскимосского дома оставил метеоролог-датчанин, который принимал участие в экспедиции Кнута Расмуссена[35]:
«Ослеплённый метелью, насквозь промёрзший, вползаю с чувством отрады в узкий туннель, расталкивая по пути мокрых, лохматых собак. Они тоже укрылись здесь от ураганного ветра, но в иглу их не пускают. От спёртого воздуха тут же перехватывает дыхание. В нос бьёт тошнотворный запах гнилого мяса и мочи. Колеблющееся, мерцающее пламя еле тлеющего мха, погружённого в тюлений жир, не рассеивает мрака, с трудом различаю отдельные фигуры людей.
Невыносимо жарко. Торопливо стаскиваю с себя анорак и сажусь рядом с охотниками на устланной шкурами белых медведей снежной скамье. Посредине иглу краснеют крупные куски мяса недавно освежёванного тюленя. Тугто привез их, видимо, из тайника. Но зловоние исходит не от них. Когда глаза немного привыкают к полумраку, замечаю близ входного отверстия вырытое в снегу углубление, сплошь заполненное мясом. Время от времени один из охотников достаёт из этой „кладовки“ приглянувшийся ему кусок, обгладывает кости, выплёвывает некоторые куски обратно — может быть, пригодятся когда-нибудь.
Так же, как и остальные, пристально гляжу на крупные жиринки, плавающие в наполненном мясом котле. Пожилая эскимоска жадно косится на них, не переставая ни на мгновение соскребать костяным ножом сало с какой-то кожи. Заметив мой взгляд, она дружелюбно улыбается, обнажая стёртые до корней зубы.
Быстрым движением хозяин вылавливает из котла первый кусок заплывшего жиром мяса, подаёт мне его, а сам жадно хватает большую кость, мгновенно дробит её своими челюстями и, смачно причмокивая, высасывает из неё полусырой мозг — этот деликатес из деликатесов.
<…> Кто знает, как долго мы разрываем пальцами, громко жуём, пожираем недоваренное мясо, целые груды мяса. Час, два, три? Хлопаем себя по животам. Плюёмся, курим, запиваем еду кружками чёрного как смоль чая, облизываясь в перерывах между порциями.
<…> Кто-то затевает длинный охотничий рассказ. Понимаю из него очень мало. Короткие горловые звуки — не то песня, не то декламация — заполняют иглу. Монотонным звукам вторит тоскливое завывание ветра, доносящееся снаружи.
<…> Среди этих людей, перенесённых из каменного века прямо в современность, постепенно теряю реальность. Погружаясь в далёкое прошлое, забываю, кто я и откуда, и кажется мне, будто я всегда пребывал среди них. Чувствую, как оживают во мне какие-то давно замершие отзвуки».
Пожить в таком иглу Нансену ещё предстояло в дальнейшем, а пока путешественники, переночевав поблизости, отправляются дальше на север. По пути им встречались зелёные островки травы с цветущим вереском и даже цветами. Во время остановок удавалось даже позагорать.
