* * *
Нансен возвращается в Норвегию и лето 1886 года проводит на военных сборах в Гардермуэне. Судя по письмам, которые он пишет в это время фрёкен Силов, ему там вовсе не нравится и он тоскует по времени, проведённому в Италии. Сразу после сборов он едет погостить к Юханне в Оппегорь, где встречает и Марте.
Вернувшись в Берген, Нансен с прежним рвением продолжал свои занятия в музее. Общение с крупнейшими учёными своего времени расширило кругозор Нансена, и он перешёл к изучению других морских организмов, а позднее вернулся к исследованию анатомии тюленей. Главным предметом исследований молодого учёного стал нервная система червей, раков и низших разрядов позвоночных — ланцетников и миксин. В этой области биологии в то время не было структурированности и существовали прямо противоположные теории о строении нервных клеток, узлов и волокон животных низших разрядов.
В 1886 году была опубликована его вторая большая научная работа «Структура и связь гистологических элементов Центральной нервной системы», где Нансен использовал метод Гольджи при изучении нервной системы беспозвоночных животных.
Осенью того же года Нансен едет в Шотландию, в Эдинбург, чтобы повидаться с Марион. По некоторым сведениям, именно Марион во время его пребывания редактирует и тщательно выправляет английский вариант докторской диссертации Нансена, которая выйдет в свет в 1887 году. Из встречи не выходит ничего хорошего: Фритьоф рассказывает прекрасной англичанке о своих уже окончательно определившихся планах путешествия через Гренландию, но, как и в Италии, Марион считает это «предприятие» чистым безумством. Однако их отношения не прерываются, а лишь охладевают — они пишут письма друг другу даже после женитьбы Фритьофа и замужества Марион.
Что касается опубликования диссертации на английском, то, как пишет П. Э. Хегге, «в то время ни одному учёному, кроме живущих в Великобритании или США, не пришло бы в голову написать докторскую диссертацию по естествознанию на английском языке. Главным языком науки был немецкий, и, даже не принимая во внимание значение теории Дарвина, британская научная среда была в профессиональном отношении захолустьем». Нансен, как всегда, пошёл своим путём и оказался прав.
Нельзя сказать, что научная общественность однозначно приняла докторскую Нансена. Кое-кто даже решил, что он буквально «проскочил сквозь игольное ушко». Поскольку все знали, что одновременно с защитой диссертации Фритьоф готовил и экспедицию в Гренландию, то на защите оппонент сказал:
«Поскольку молодой человек собирается в такую опасную экспедицию, из которой вряд ли вернётся живым, то что нам стоит порадовать его перед отъездом и присудить ему докторскую степень?»
Однако впоследствии достижения Нансена были оценены коллегами-зоологами по достоинству. По словам профессора М. Ретциуса, выдающегося шведского гистолога, «Фритьоф Нансен в течение каких-нибудь пяти лет — срок довольно незначительный, когда речь идёт о крупных биологических исследованиях, — успел заявить себя в области биологии весьма значительными трудами. Он, верный своей широкой натуре, всегда брался за крупные и трудные проблемы и сразу направлял внимание на самую суть дела. Словом, для всех тех, кому случалось ближе познакомиться с личностью Нансена и его трудами, ясно, что если бы неудержимое стремление к великой цели — исследованиям на Северном полюсе — не отвлекало его от занятий биологией и он со свойственной ему энергией и упорством продолжал бы свои столь талантливо и счастливо начатые исследования, то, наверное, обогатил бы биологию ещё многими серьёзными и ценными трудами. Он был не только знаменитым и отважным путешественником, но и первоклассным деятелем в области биологии».
* * *
«Думая о той роли, которую Нансену суждено было сыграть в политике, как во время распада унии в 1905 году, так и в международной дипломатии в 1920-е годы, нельзя не удивиться тому, что он вообще никак не отозвался о самой крупной внутриполитической баталии этого периода, а именно — рассмотрении Государственным судом дела Сельмера[22] и введении парламентаризма в 1883–1884 годах, — пишет П. Э. Хегге. — Вполне естественно толковать эту сдержанность как выражение его отношения к политике вообще, которое позднее становится более явным. Это отношение характеризуется своего рода презрением или, по крайней мере, желанием отмежеваться от политики и всего, что с нею связано. Ведь политики, по сути дела, ничего не могли сделать. Другое возможное объяснение состоит в том, что отец Фритьофа был консерватором и потому вряд ли испытывал какие-то симпатии к нововведениям и методам их внедрения. Взгляды Фритьофа Нансена в этот период становятся более радикальными, и, очевидно, он намеренно избегал политических тем из боязни огорчить чрезвычайно восприимчивого и ранимого отца».
Но существует и ещё одно вероятное объяснение: молодой человек был слишком увлечён своей собственной жизнью, своими планами и, конечно, девушками.
Фритьоф был необыкновенно привлекателен внешне, невероятно самоуверен и самостоятелен, что всегда нравилось слабому полу. Именно в это время он начинает носить так называемый нансеновский костюм, который придумал сам. Облегающие спортивные куртка и брюки выгодно подчёркивали все достоинства фигуры высокого и стройного Фритьофа.
Лив Нансен писала:
«Независимость отца проявлялась во всём. Он желал одеваться по моде. Для него было мучением носить длинные, слишком просторные сюртуки, стоячие воротники и широкие галстуки, не говоря уже о долгополых пальто, которые не только путаются в ногах, но и скрывают хорошую фигуру. Фритьоф создал свою собственную моду, и когда он почти бегом шёл в сером спортивном костюме в обтяжку, в рубашке с распахнутым воротом и в шапке набекрень, он знал, что люди оглядываются на него не только с насмешкой. Брат Александр уговаривал его вести себя как все. Над ним, мол, уже посмеиваются в столице, да и над Александром смеются за то, что у него такой смешной брат. „Какое мне дело, что говорят и думают другие“, — отвечал Фритьоф. Между прочим, он может похвастаться, что в Бергене спортивная молодёжь уже начала ему подражать. Многие признали более рациональным спортивный костюм, а в магазинах появилось егеровское бельё, за которое он давно ратовал, потому что по собственному опыту знал, что шерсть наилучшим образом защищает и от холода, и от жары».
Умение не обращать внимания на чужое мнение и до последнего быть уверенным в собственной правоте, которое, быть может, кто-то назовёт упрямством, помогало Нансену всю жизнь. И именно благодаря ему он достиг всего, что хотел (или многого из того, что хотел).
Его друзья вспоминали, что Фритьоф умел следовать своим принципам, несмотря ни на что. Он считал, что прав он, а не мир. И его любимым высказыванием было следующее:
«В английском сумасшедшем доме содержался один больной, который говорил: „Я сказал, что безумен мир. А мир ответил мне, что безумен я — и засадил меня сюда“».
Профессор Брёггер, прижизненный биограф Нансена и близкий друг семьи, называл его первым истинным учеником анархиста-писателя-скандалиста Ханса Йегера и во многом был прав. Мифологизированный и «залаченный» Нансен умел устраивать скандалы, многие из которых не утратили своей актуальности и по сей день. А если сравнить многие высказывания Йегера, то они просто совпадут с некоторыми принципами поведения Нансена. Взять хотя бы такое:
«О великий Боже, а всё-таки люди — невероятные идиоты!»
Да и любовные треугольники, в которых Нансен и Йегер выступали в роли соблазнителей жён приятелей, тоже говорят сами за себя. Кроме того, Нансен и сам был частью богемы, будучи прекрасным художником и блестящим писателем.
Однако это сходство многими исследователями и современниками считалось ошибочным, а сам «дуэт» Нансен — Йегер трактовался как противопоставление противоположностей. Так, в 1894 году вышел в свет роман норвежского писателя Яльмара Кристенсена «Ублюдки», в котором в Норвегию в судьбоносное для нации время приезжает консул Крог и говорит, что страна и молодёжь должны выбрать «между Хансом Йегером и Фритьофом Нансеном». А современный литературовед Хальвор Фости в книге «Богема Кристиании» (1995) пишет, что в 1880–1890 годы в стране было два кумира молодых:
