ло. Как у них все отнимали и не выпускали из деревень в город и как они,

пухлые и мертвые, под забором лежали, и как их милиция обратно выгоняла,

а партия всем тем командовала. И как партия со Сталиным потом специали-

стов своих уничтожала, остались одни прихвостни, которые и 1941 год про-

зевали и немцам больше, чем своим, верили. И из-за них в войну много лиш-

него народу погибло. Знаем, как колхозы разоряли. Знаем, что Ленину в цар-

ской ссылке было легче, чем своим же у своих. Думаете, если газеты не писа-

ли об этом, то народ и не говорит между собой ни о чем? Народ уже давно то

самое думает, что чехословаки говорят про нашу партию». (Киев, Селиванов).

«Провокационную статью самое лучшее подписать “Журналист”, а ина-

че ни один честный человек не подаст руки. Все мы очень давно и хорошо

знаем и Ганзелку, и Зикмунда, и Когоута, и никакие злобные статьи и ника-

кая клевета на нас не воздействуют, а вы не пишете, а шипите, “яко змий”, и

злобная слюна долетает аж до Праги. И никакая злобная клевета не изгладит

прекрасного впечатления о Ганзелке и Зикмунде, как о хороших патриотах, о

прекрасном таланте писателей и чудесных сердечных людях. И никакие ло-

зунги и никакая агитация не поможет, чтоб чехи питали “дружеские чувства”

к агрессорам и оккупантам из Советов. Вас туда никто не звал, и никому не

нужны ваши “дружеские чувства”. Приведите в порядок вашу нищую и гряз-

ную отсталую страну. Единственно, чему научились, – пускать мыльные пу-

зыри в небо и бросать в космос миллиарды. . А хорошо написал Ганзелка, и

никакая клевета вам не поможет, мы на стороне чехов. Оккупанты, убирай-

тесь с нашей земли». (Киев, Пынтак и др.) 12.

Перечитываешь, пытаешься представить авторов – и осторожных, из-

бегающих называть себя, и не намеренных прятаться. Вряд ли они догады-

вались, что главный редактор газеты – писатель! – не спросив их согласия,

эти их доверительные письма в газету перешлет в ЦК КПСС, оттуда их

направят в Комитет государственной безопасности, а уж там «контру»

найдут, достанут из-под земли.

Другое дело Мстислав Ростропович. На следующий день после ввода

войск в Прагу великий виолончелист перед переполненным залом демон-

стративно исполнит с оркестром концерт Дворжака и, как напишут газеты,

уйдет со сцены со слезами на глазах. Но это будет в Лондоне.

У советской интеллигенции, у причислявших себя к ней, отношение к

чехословацким событиям было разным. К одним в очередной раз пришло

чувство брезгливости, стыда, нежелания иметь с этой акцией, с затеявшими

ее, ничего общего; даже высказываться по этому поводу казалось унизи-

тельным. Когда Василий Аксенов и Евгений Евтушенко услышали о вторже-

нии, отдыхая в Коктебеле, оба крепко выпили в поселковой столовой и пла-

кали, как будет вспоминать поэт, один слезами ненависти, другой слезами

обманутого идеалиста; а потом первый, посылая кому-то проклятия, обви-

няя по дороге всех встречных в рабской психологии, пойдет в гостиницу

спать, а второй поспешит на почту дать телеграммы с протестом в Москву, на

имя Брежнева и в чехословацкое посольство с моральной поддержкой. Раз-

ность реакции зависела не от оценки события, тут не было двух мнений, а от

веры или неверия в способность властей прислушаться.

В подобной ситуации в 1939 году, когда Чехословакию захватила Гер-

мания, жившая в Праге в эмиграции Марина Цветаева обращалась к соседу-

завоевателю: «Полкарты прикарманила / астральная душа! / Встарь – сказ-

ками туманила, / днесь – танками пошла. / Пред чешскою крестьянкою / – не

опускаешь вежд, / прокатываясь танками / по ржи ее надежд?» Три десятка

лет спустя, когда другие, советские, танки, превосходящие численностью и

боевой мощью те германские, тоже оказались «пред горестью безмерною сей

маленькой страны», исторгнуть из своей души совестливые строки, по нрав-

ственному звучанию близкие цветаевским, русская литература не смогла. За

собратьев, на время оцепеневших, ставших бессловесными, первым подал

голос Евгений Евтушенко. Стихи «Танки идут по Праге» ходили в списках по

рукам, но опубликовать их, быть услышанным, поэту удалось только через

тридцать лет (1989).

В КГБ СССР представляли, какие щемящие строки приходят на ум писа-

телей, предпочитавших замкнуться, уйти в себя, никому, кроме дневников и

близких друзей, не раскрывать души, писать в стол. Только единицам хвата-

ло духу уподобиться безумству 20-летнего ленинградца Игоря Бугославско-

го, который в ночь с 21 на 22 августа, как пушкинский Евгений, бежал по

набережной Невы, на Аничковом мосту достал из кармана школьный мелок

и на постаментах клодтовских коней, на каждом, торопливо писал: «Брежнев,

вон из Чехословакии!»

А писатели, которых принято называть «официальными», искусствен-

ные чувства негодования против пражских реформаторов выражали в пуб-

лицистике, чаще всего в «Литературной газете», ставя свои подписи под

коллективными обращениями к чехословацким писателям, поучая их, как

надо жить, не раздражая великого соседа. Самые бойкие принимали упорное

молчание собратьев по перу за личное оскорбление и обращались к руковод-

ству страны с требованием заставить молчунов все же высказаться. В архи-

вах сохранилось письмо обласканного властями поэта-фронтовика Виктора

Урина на имя кандидата в члены Политбюро, секретаря ЦК КПСС по идеоло-

гии П.Н.Демичева. Хотя письмо многословно, приведу почти полностью. Оно

передает, мне кажется, умонастроение как раз той части интеллигенции, ко-

торая поддерживала ввод войск и чувствовала неловкость перед коллегами,

не поддавшимся увещеваниям властей и продолжавшим хранить молчание.

В письме просьба к руководству страны все же принудить молчунов дока-

зывать свой патриотизм, как его понимает он, поэт Урин.

«…С чувством глубокой озабоченности и ответственности пишу Вам это

письмо. Чехословацкая ситуация стала камнем, который вытащили из-за па-

зухи и предательски бросили в наши воды. Теперь расходятся круги. В этих

кругах наших единомышленников – речь идет о писательской среде – с каж-

дым днем уменьшается, колеблющиеся примыкают не к тем, кто стоит на

твердых марксистско-ленинских позициях, а тянутся к “большим” литерато-

рам, которые до сих пор помалкивали, а за последнюю неделю так или иначе

“высказались”. Обиднее всего, что правота на нашей стороне, но писатели, не

располагая красноречивыми документами антисоциалистического фронта,

относятся к чешской “демократизации” с симпатиями, не понимая, что этот

фиговый листок только прикрывал срамную контрреволюцию.

С восторгом передается из уст в уста, как благородная легенда, что от-

ветное Открытое письмо писателей высшей лиги по чешскому вопросу отка-

зались подписать Леонов, Твардовский, Симонов и ряд других наших круп-

нейших. Стало известно, будто бы один видный наш писатель, находясь за

рубежом, тайно передал письмо солидарности с чешскими “борцами за сво-

боду”, письмо, подписанное 88 советскими писателями. Быть может, это

фальшивка. Но достоверно возбуждение, с каким комментируют это сооб-

щение. Ведь цифрой 88 профессиональные радисты кодируют поцелуй. <…>

Бесполезно сейчас разбирать уже свершившееся. Но, может, еще не

поздно кое-кого предостеречь, объяснить им, в какое время они живут, по-

требовать, чтобы они со всей четкостью обозначили свои позиции. Я уважаю

поэта Е.Винокурова, в свое время посвятил ему свои стихи, учился с ним в

Литинституте им. Горького и хорошо знаю, кто были его учителями. Его