Согласие с советской оценкой Высочанского съезда было для чехов не-

посильной ношей, оскорбляющей рабочих, их партию, саму делегацию, и с

этим возвращаться домой? Никто, даже из противников реформ, внутренне

не принимал кремлевских методов добиваться своего. Но люди европейско-

го склада склонны к компромиссам, их нравы умягчены, они не слишком

упорствуют, если речь не идет об угрозе нации, о сохранении самоуважения.

Пожалуй, они насчет съезда еще поупорствовали бы, но прилетел Зденек

Млынарж, с ним другие члены делегации. Дома, говорят, толпы людей на

улицах и на площадях, толкутся между танками, жерлами орудий, вокруг

солдаты с автоматами; достаточно спички, и все взорвется.

24 августа Брежнев повторил Смрковскому, Шпачеку, Шимону: «Если

сейчас всего этого не пресечь, начнется гражданская война, начнется битва,

и тогда будет пролито много крови» 28.

Представление о пролитой крови у Москвы и у Праги разное. Для мало-

численного народа Европы каждая человеческая жизнь самоценна, ее никто

не должен отнять; в стране раньше многих других отменили смертную

казнь. А Брежнев мог сказать собеседникам, как разумеющееся: «В Братисла-

ве одну нашу машину сбросили в воду, утонули люди. Но это все мелочи, мы

будем счастливы, если не будет массового кровопролития» 29.

Утонули люди – это все мелочи.

Нас много, нас хватит!

В правительственной Комиссии чехословацкой Академии наук по ана-

лизу событий 1967–1970 годов мне показали письмо хирурга Алоиса Хонека

из клиники, расположенной в районе Прага-1 по улице На Франтишку, дом 8.

Доктор дежурил в клинике в ночь с 20 на 21 августа. Первый пациент с огне-

стрельным ранением поступил около пяти часов утра, это был чех лет трид-

цати, он выкрикивал ругательства в адрес «свиней» и плевался. А вслед за

ним «скорая помощь» привезла советского солдата, по виду от тридцати до

сорока лет, темные волосы, ранен в голову. Пациента стали готовить к опе-

рации. Он назвал свое имя: Николай Семенович, 22 года. Доктор спросил, как

пригласить его командира. «Он не приедет, – отвечал раненый, – он сам в

меня выстрелил». Почему? За что?!

Из письма доктора А.Хонека от 25 июля 1991 года: «Раненый сказал, что

командир выстрелил, когда услышал, что солдат не будет стрелять в чехов,

которые освобождали его родину…» 30 Видимо, солдат был с Западной Укра-

ины, которую освобождал корпус Людвика Свободы. В клинике операция

прошла успешно, солдата отпустили в часть, но встретиться с ним доктору

Хонеку больше не пришлось, и он до сих пор не может понять, как командир

мог стрелять в подчиненного. Но это у малого народа каждый человек на

счету, а для крупного этноса, да на великих пространствах, человек, повто-

ряю, песчинка, никто не заметит, куда унесло. Многочисленному народу

нужна только победа, он за ценой не постоит.

Но Москве не до умствований.

Созданы рабочие группы по подготовке проектов протокола: с одной

стороны Косыгин, Суслов, Пономарев, с другой – Гусак, Млынарж, Шимон.

Чехи, помнит Черник, умышленно не включили в группу никого из членов

Политбюро: будут развязаны руки для поправок. Текст протокола писали

Млынарж и Шимон и сразу переводили на русский. От советской группы

приходил чей-нибудь помощник, уносил пару листков, а час спустя возвра-

щал с поправками. Пришел Пономарев: «Не нужно вам ничего писать. Мы са-

ми подготовим проект, а вы скажете замечания».

Позволю себе привести фрагменты из воспоминаний Олдржиха Черни-

ка, услышанных мною у него дома в Праге в феврале 1990 года, учитывая,

что они, на мой взгляд, дополняют его свидетельства, хранящиеся в архиве

Института истории Чехословацкой Академии наук.

«Я напомнил Пономареву, что мы делегация Чехословакии, и каким должен быть

протокол, решать должны также и мы, иначе не будем подписывать. Он пожал плечами:

“Это как хотите, можете сидеть здесь хоть три года”. Я не удержался: “Мы готовы сидеть

вечность, можете и дальше решать наши проблемы без нас. Вы же вошли в нашу страну,

не спрашивая нас. Хотелось бы только знать, что без нас в Чехословакии вы будете де-

лать?”

“Ладно… договоримся!” – сказал Пономарев» 31.

«Обмена мыслями не было, материалы передавали друг другу через помощников.

Вконец измотанные, мы собрали президиум ЦК, соглашаясь не тянуть время и подписать

протокол, чтобы не медля ни минуты возвращаться домой. Перед тем, как войти в зал,

где намечалось подписание, мы увидели свежий номер “Правды”. Редакционная статья

на первой полосе привела нас в ярость. Руководство нашей партии во главе с Дубчеком

называлось “правооппортунистическим”, за все случившееся вина возлагалась на нас. И

это перед подписанием совместного документа о добрых намерениях! “Самая большая

подлость, какую могла сделать КПСС нашей партии!” – горячился Дубчек. Смрковский

настаивал, чтобы в такой обстановке мы вообще не подписывали протокол. Но решили

успокоиться, не срывать подписание. Мне поручили выступить и сказать, что с советской

стороны это непорядочно.

Я набросал тезисы, члены президиума ЦК согласились (кроме Индры, он все эти

дни лежал с головной болью). Наконец, нас торжественно приглашают в зал, по углам

кино- и фотокорреспонденты. С руководством КПСС мы здороваемся холодно, без обыч-

ных ритуальных объятий. Ледяная гора между нами растает не скоро. Мы молча садимся

напротив друг друга: советская делегация и чехословацкая. Брежнев сухо спрашивает:

“Как пройдемся по тексту: по страницам, по пунктам?” Меня берет оторопь: у нас дома

миллионы людей в неведении о том, что происходит, многие плачут, дорога каждая ми-

нута, а мы тут обсуждаем, так пройтись по тексту или иначе… Не понимаю, как могут

коммунисты относиться к чужим судьбам с такой великодержавной спесью. Мы чувству-

ем себя униженными. Только от чужой державы народ испытывает самые страшные

унижения.

Я начинаю по-чешски. Подгорный кричит: “Ты прекрасно знаешь наш язык, говори

по-русски!” Отвечаю, что говорить буду на родном языке. Приводят советского перевод-

чика.

Стенограмма будет кем-то отредактирована, некоторые моменты окажутся опу-

щенными, в том числе о публикации в “Правде”. Я назвал статью грубым выпадом про-

тив нашей партии и Дубчека. Наше руководство, продолжал я, которое сейчас в зале,

расценивает это, как нож нам в спину. Ведь статья будет тотчас переведена у нас, и народ

откажется понимать свою делегацию в Москве. Народ будет нас осуждать, тем не менее,

мы готовы поставить под протоколом свои подписи, быстрее вернуться домой, не допу-

стить кровопролития, спасти то, что еще можно спасти.

Косыгин зашептался с Брежневым и с Подгорным… “Мы не можем отвечать за

каждую статью в газете, – сказал Брежнев. – У нас свобода печати”.

Накануне Дубчек нам говорил, что не будет выступать, но вдруг я почувствовал ря-

дом какое-то бормотание, русские слова… Это был Дубчек. Все с удивлением смотрят на

него. Он говорит, не поднимаясь с места, резко и страстно.

Нам обоим отвечает Брежнев, тоже не выбирая слов. Он сомневается, можно ли в

таких условиях подписывать протокол, и направляется к выходу. За ним поднимаются

другие члены советской делегации, к ним примыкает Свобода.

Мы не представляем, как быть дальше. Я сижу и думаю: за столом люди одного

поколения, а совершенно не понимаем друг друга. Некоторое время спустя советская

делегация возвращается, и мы снова занимаемся протоколом.

Чехословацкой делегации удается убрать из протокола упоминание о контррево-