Это я выделил курсивом последние слова, хочу задержать на них вни-

мание. Они адресованы не соратнику по партии, а боевому генералу, для ко-

торого нет, быть не может, словосочетаний случайных в устах верховного

главнокомандующего. Зная о последовавших через два года событиях, мож-

но гадать, не в те ли дни по неведомым нам признакам у Брежнева впервые

шевельнулось предчувствие или интуитивная догадка о неизбежном гряду-

щем противостоянии?

Со временем и генерал Майоров изумится предвидению Брежнева, но

кто знает, где граница между проницательностью и простым человеческим

страхом после венгерских событий.

Весной и летом 1968 года окружение тянуло Брежнева, как канат, в

разные стороны. Это наблюдал помощник Андрей Михайлович Александров-

Агентов, один из старейших советских дипломатов, работавший в Швеции

при умной и деликатной А.М.Коллонтай. Когда в брежневском кабинете кто-

то предлагал с чехами «не цацкаться», когда приносили чехословацкие газе-

ты с карикатурами на Брежнева, укоряли за попустительство и медлитель-

ность и подталкивали к действиям, помощник знал, что следом к Леониду

Ильичу зайдет, например, посол Червоненко, убеждая, что обстановка для

жестких мер не созрела, и если поступать с чехами круто, «будет кровавая

бойня» 11. Перетягивание каната затягивалось.

Документы по чехословацкой проблематике готовили Отдел по связям

с коммунистическими и рабочими партиями социалистических стран

(К.Ф.Русаков) и Министерство иностранных дел СССР (А.А.Громыко); у них

собственные каналы информации. Но были и общие, вроде шифрованных

сообщений из советских посольств, данные разведок (КГБ, Генерального

штаба, Объединенной группы войск стран – участниц Варшавского догово-

ра), распечатки радиоперехватов Гостелерадио. Они отличались фактурой,

но не выводами; выводы были растворены в атмосфере, которой все одина-

ково дышали, под них искали доказательства, иногда реальные, чаще наду-

манные или организованные. Как мне потом скажет К.Т.Мазуров, из всех ис-

точников информации члены Политбюро предпочитали обзоры ТАСС («для

служебного пользования»); они короче, не требуют умственного напряже-

ния, а направленность одна 12.

За день на столе помощника вырастала гора бумаг, надо прочитать три-

ста-четыреста страниц. Брежнев приезжал на работу обычно в десять утра,

помощник был на месте в восемь тридцать. На пишущей машинке составлял

выжимку неотложного и докладывал сам или через секретаря, как минимум,

дважды в день. Если Брежнев был дома на Кутузовском или за городом в За-

видове, помощник отправлял ему сводки фельдсвязью 13.

Мне рассказывал академик Г.Арбатов:

«О Чехословакии я с Брежневым и Андроповым говорил напрямую. Мои

аргументы сводились к тому, что мы ведем себя непоследовательно. У нас

был ХХ съезд партии, осудивший культ личности. А в ряде стран остаются

памятники Сталину, улицы и площади носят его имя. И ничего! Теперь: чехи

явно идут вперед, опережают нас в темпах демократизации общества. Мы

отстаем, чувствуем себя уязвленными. Обидчивость и раздраженность ска-

зываются на наших решениях. Не я один, многие об этом говорили. Брежнев

от таких разговоров отмахивался, а Андропов стоял на своем: “А если это вы-

льется в вооруженное восстание?!”» 14.

Вернувшись из Чехословакии, консультант ЦК КПСС А.Е.Бовин, близ-

кий к Брежневу, пользовавшийся его доверием, 18 января 1968 года передал

ему записку «К урокам чехословацких событий». Из анализа вытекала необ-

ходимость «разобраться в чрезвычайно сложной, противоречивой, запутан-

ной картине общественной жизни братских стран, отделить здоровые пер-

спективные процессы от наносных, искажающих их явлений, понять, какие

социальные группы (и какие лидеры) представляют те или иные тенденции.

Если не сделать этого, то мы рискуем поддержать не те силы и тенденции,

которым принадлежит будущее» 15.

Бовин был из той горстки умных, просвещенных, мыслящих людей,

близких к вершинам власти, которые надеялись умягчить ее нравы в усло-

виях, когда власть, используя их интеллект, терпела их и позволяла больше,

чем другим. В кремлевских коридорах их с усмешкой относили к «вольно-

думцам», но интеллектуалы другой судьбы, далекие от власти, гонимые ею,

связывали их имена с самой властью. Это тривиальное, из глубины веков,

размежевание свойственно было и новейшей российской истории: многие

умы, в обществе хорошо известные, оказались разделенными собственными

представлениями о том, как в выпавших на их долю обстоятельствах быть,

говоря старомодно, полезными Отечеству.

Александр Бовин, его друг Николай Шишлин и не одни они в группе

консультантов обладали познаниями и интеллектом, превосходившим уро-

вень вождей, которым они писали речи и доклады, потом изучавшиеся мил-

лионами людей как новое слово в теории единственно верного учения. Это

были светлые головы, нестандартные личности. Задолго до пражских ре-

форматоров им тоже хотелось придать политическому устройству своей

страны, ее репутации в мире «человеческое лицо». Мало кто представлял,

чего стоило, например, Бовину, этому философу, гуляке, интеллигенту,

встроиться в партийный аппарат, жить по его законам. От аппарата зависе-

ло, в конечном счете, что будет с его служебными записками по проблемам

мировой политики. И когда его тексты попадали на стол к чуждым ему лю-

дям и увязали в трясине, исчезали бесследно, от бессилия он страдал, не по-

давая вида.

После встреч в Чиерне-над-Тисой Бовин написал еще одну записку – «К

вопросу о “крайних мерах”». Свободный и раскрепощенный бовинский ум

предложил свой анализ ситуации. Он был единственным из сотрудников ап-

парата ЦК КПСС, кто официально доказывал, что в сложившейся ситуации

применение военной силы в Чехословакии «создаст такие трудности, кото-

рые вряд ли компенсируются возможным политическим выигрышем».

До возвращения Брежнева из Крыма, 14 августа Бовин показал бумагу

Андропову, советуясь, не переслать ли ее, не теряя времени, на юг, чтобы у

Леонида Ильича было время вчитаться и подумать. «Не высовывайся!», – по-

советовал Андропов. Когда Брежнев вернулся в Москву, он принял Бовина,

выслушал его выводы. «Мы с тобой не согласны, – отрезал Брежнев. – Прин-

ципиально… А дальше так – или уходи, выходи из партии, или выполняй

принятое решение». Как потом напишет Бовин, «выходить из партии я был

не готов. Как прыжок в ничто…» 16.

Под конец лета главы дружеских партий Восточной Европы собираются

с семьями в Крыму, в окрестностях Нижней Ореанды. Меж сосновых стволов

море. Брежнев приглашает гостей, поодиночке или группой, в каменный

грот на берегу. Владислав Гомулка, Вальтер Ульбрихт, Тодор Живков, Янош

Кадар прогуливаются по аллеям, уже выговорившись друг другу и не зная,

что добавить. Ждут от Брежнева решения. Упрекают в затягивании, в слабо-

сти духа. Нетерпеливее других Гомулка и Ульбрихт, единственные, позволя-

ющие себе обращаться к Брежневу на «ты» и по имени: «Ты решай, Леня…»

Как у всех не вполне уверенных в себе людей, осознание своей ущерб-

ности обостряло обидчивость Брежнева. В письме Дубчеку от 16 августа, ко-

гда он еще колебался, принимать ли окончательное решение (он вообще из-

бегал принимать решения), Брежнев настаивает, и это было ему важней

многого другого, отстранить от должностей Кригеля, Цисаржа, Пеликана.

Казалось, для судеб Европы, по Брежневу, нет проблемы актуальнее. Но Дуб-