Ветры с Енисея стучат в окна его квартиры: дом стоит на крутояре, второй от городского края. Отсюда рукой подать хоть до Караульного быка, хоть до Овсянки, и можно в любой момент ощутить близость родных людей, навестить дорогие могилы, увидеть милые сердцу избы, в одной из которых — деревенской бане — «при свете керосиновой лампы» явился он на свет.

Сюда по весне выносит льды работящая Мана. И Шалуний бык различим с этого рыжего от вытаявшей весенней плеши берега: восьмилетнему выплеснул здесь ему Енисей первое жестокое горе, и сердце прошило оно на всю жизнь: мама!

Отсюда уходил он, отплывал и улетал, чтобы вернуться вновь. Здесь — родина писателя, его истоки, корни.

На встречу Виктор Астафьев согласился, хоть и мучила его приходившая каждый год строго по расписанию «веснуха»: «У меня есть, что Вам показать и рассказать по Игарке». А натолкнуло на эту встречу письмо из Барнаула от «девочки из книжки» Жени Хлебниковой, которая, по ее словам, сама «ничего выдающегося в жизни не сделала, но всю жизнь честно и добросовестно трудилась». Трудилась 43 года! «Читайте «Кражу» Виктора Астафьева, — писала она, — вы увидите наш класс и нас в те годы».

И вот проходят перед мной чередой незнакомые лица таких знакомых людей — густо населены и «Кража», и «Последний поклон», и рассказы: среди бабушек в черных и белых платочках, надетых по парадному случаю, Виктор Петрович показывает бабушку Катерину Петровну и бабушку из Сисима, а вот и дед Павел, и дед Илья Евграфович, и отец Петр Павлович, и тетка Августа, и дядька Вася Сорока, и Колька, тетки, племянники, дядья, — любимы и бережно хранимы они писателем, некогда учеником 5 класса «Б» игарской школы № 12, что над Медвежьим логом, Витей Астафьевым.

Виктор Петрович кутается в теплую одежду, ему явно нездоровится:

— Игарка дала очень много и мне, и другим детям темных мужиков, которые попали в этот город из глухих таежных деревень. Там впервые услышали, например, радио, патефон. Я впервые узнал, что такое велосипед, духовой оркестр, пианино. Впервые увидел полярное сияние, оленей, парты, прокатился на собачьей упряжке.

На детской районной олимпиаде премировали меня настоящими финскими лыжами.

И, наконец, именно в Игарке написал свой первый рассказ, который И. Д. Рождественский поместил в школьный рукописный журнал. А в газете «Большевик Заполярья» даже было опубликовано мое четверостишие. Учиться после этого я стал еще хуже. А хуже было некуда: сидел я третий год в пятом классе.

— Уж не потому ли нет вас в книжке «Мы из Игарки»?

— Да, и потому тоже, да и ногу сломал тогда. В авторы собирали положительных, дисциплинированных.

Я же был неблагонадежным. А В. Астафьев, который назван в книге, — это не я, а Василий. Он, как я слышал, погиб потом на войне. В книжке — помните — он мечтает стать поэтом. Это и вводит многих читателей в заблуждение. Фамилия Астафьев не такая уж и редкая: я на фронте потом встречал и Васю Астафьева, только был то другой Вася, не игарский.

А о первом рассказе, вернее школьном сочинении Астафьева, хотелось бы рассказать чуть больше, потому что сыграло оно в судьбе мальчика роль особую.

В те годы «Игарку будоражило от творчества»: писали, рисовали, изобретали, пели, издавали. И когда Игнатий Дмитриевич Рождественский вместо традиционной темы предложил для школьного сочинения вольную, ребята были готовы к этому. Оказался готов и Витя Астафьев.

Минувшим летом отец поселил его на Маковском озере, в нескольких километрах от Енисея. Построив плотик с очагом и возложив на мальчика промысел рыбы, он спокойно надолго оставлял его одного.

Постепенно преодолев страхи и одиночество, мальчик научился видеть зорьки и закаты, угадывать лешачьи крики мрачной выпи, подружился с нырками, свиязями, кормил из рук гусей, любовался полными величия и достоинства лебедями. И нежность, умиление просыпались в его душе. «Хотелось перецеловать каждый тронутый росой лист, каждую смолистую хвоинку, каждую бабочку, благодаря за то, что они есть и я есть вместе с ними… Не было в моей жизни потом таких сладостных, таких чистых слез, от которых истаивала душа и хотелось любить все и быть добрым ко всем и ко всему».

Вот о мальчике, заблудившемся в тайге и поселившемся на озере, и написал он в своем сочинении. Уже пройдя войну, изведав горе и жестокость в наивысших проявлениях, писатель обратился к тому детскому игарскому рассказу, воссоздал его уже писательской рукой. Я читала «Васюткино озеро» по книжке, где расставлены малышам ударения, и порадовалась, что к миру они приобщаются по такой яркой, воистину художественной литературе.

Свой самый счастливый день, считает Виктор Петрович, он тоже прожил в Игарке, когда — помните, есть этот эпизод и в «Краже» — холодный и голодный мальчишка на случайно попавший к нему рубль покупает себе билет в кино и, упросив контролера, попадает на «Большой вальс». Музыка Штрауса, высокое человечное искусство растопили душу, и вновь, как и на озере, вытаяли светлые слезы добра. На экране разыгрывалась чужая, нарядная, восхитительная, даже в снах не пережитая жизнь, такая далекая от игарской детдомовской, а в зале сидел забытый, ненужный никому мальчик и навзрыд плакал от света, добра, горя и счастья.

…Живет в Красноярске большой советский писатель. В ребячестве не попал он в коллективную детскую книжку. Взрослым стал лауреатом Государственной премии СССР.

Есть такая веселая детская книжка — «Ортис — десятая планета». У одного из героев ее обнаружилась страшная болезнь, перед которой бессильны микстуры, порошки, уколы, скальпели и даже советы. Оказалось, что герой живет без мечты: «Никогда не мечтал быть сильным и рос самым слабым в классе, никогда не мечтал знать больше всех и учебники читал только «от» и «до», никогда не мечтал об открытии и за свою жизнь ничего не открыл, никогда не мечтал о полете в космос, и кроме Большой Медведицы не мог отыскать на небе ни одного созвездия». Спасти, вылечить его взялся писатель-фантаст: он прописал больному книгу своего сочинения — по главе в день. Вот тогда на планете Ортис решили: в целях профилактики срочно издать учебник о мечте. Изучать «Мечтарь» рекомендовали начинать до знакомства с «Букварем» и не расставаться с ним в течение всей жизни.

Автор этой жизнерадостной и нравоучительной книги тот самый Гоша Антипов, что написал в книге «Мы из Игарки» рассказ «Водолаз» — о смелом мальчике, самостоятельно смастерившем лодку и в половодье переплывавшем озеро.

С иллюзиями детства комсорг батальона Георгий Антипов расставался на полях боев — от Москвы до Кенигсберга. За две недели до Победы тяжелое ранение и контузия, а затем — инвалидность на всю жизнь. И это в 22 года.

Он боролся с ранами и болезнью еще целых семнадцать лет. Душой и возрастом комсомольский вожак, он работал в Красноярском крайкоме комсомола, молодежной газете, вновь, как и в Игарке, писал стихи, пьесы, рассказы, адресуя их детям. О книжке дли них он мечтал едва ли не всю жизнь. И писал ее упрямо, отвоевывая у болезни сперва дни, а лотом и часы. Он знал, что приближается конец, что болен неизлечимо, и чем тяжелее ему было, тем веселее и радостнее старался сделать он книжные страницы. Планету «Ортис» он населил девчонками и мальчишками из своего игарского детства. Как когда-то игарчата, ортисяне с первого класса старались приносить пользу обществу. Их возраст считался не как у землян: в паспорт записывали лишь полезные годы, и «ученикам шестого класса на Ортисе — в основном шесть лет. Но есть и старшие. Это те, кто в свободное время грудятся или занимаются в двух школах, например, в художественной или музыкальной». Ортисяне никогда не плачут, не грустят. Они всегда улыбаются, смеются. На Ортисе все говорят только правду, и в каждом доме, и в каждом классе растет удивительный красно-белый цветок ирвен, погибающий от малейшей лжи и неправды.