Отражает образ прекрасный их в глубине своей.

Но, смекнувши, ветер из ревности

полетел к ветвям,

И сейчас же их от сближения

отклонил он с ним.

Плоды на ветвях садовых деревьев висели парами, среди них были гранаты, похожие на кайраванские шарики, как сказал поэт:

Вот гранаты с тончайшей кожей; сходны

С грудями девы, выступят коль округло.

Когда очистишь их, они покажут

Нам яхонты, смущающие рассудок.

А также сказал о них поэт:

О круглая! Всякому, кто к ней в глубину проник,

Покажет она рубины в складках из Абкара.

Гранат! Я его сравнил, когда увидал его

С грудями невинных дев

иль с мраморным куполом.

Больного в нем исцеленье, здравие для него,

О нем изречение пророка пречистого.

О нем говорит Аллах — высоко возвышен он! —

Слова столь глубокие в писанье начертанном.

Были яблоки — сахарные, мускусные и

даманийские, ошеломляющие взор:

Вот яблоко двух цветов —

напомнит смотрящему

Любимого с любящим ланиты, что встретились.

На ветке они блестят, в чудесном несходные.

Один из них темен, а другой — в нем сияние.

Обнялись они, и вдруг доносчик их испугал:

Один покраснел, смутясь,

другой побледнел в тоске.

И были в этом саду абрикосы, миндальные и камфарные, из Гиляна и Айн-Таба:

Вот абрикос миндальный — как влюбленный он,

Когда пришел любимый и смутил его.

А влюбленного в нем

довольно качеств, поистине:

Лицом он желт, и разбито сердце всегда его.

И сказал о них другой и отличился:

Взгляни на абрикос ты: цветы его —

Сады, чей блеск глаза людей радует.

Как яркие светила, блестят они,

Гордятся ветки блеском их средь листвы.

Были в этом саду сливы, вишни и виноград, исцеляющий больного от недугов и отводящий от головы желчь и головокружение, а смоквы на ветвях — красные и зеленые — смущали разум и взоры, о таких писал поэт:

И мнится, что смоквы, когда видно в них белое

И вместе зеленое среди листвы дерева, —

То румов сыны на вышках

грозных дворцов стоят,

Когда опустилась ночь, и настороже они.

А другой написал:

Привет наш смоквам, что пришли

На блюде в ровных кучках к нам,

Подобны скатерти они,

Что свернута.

И третий сказал:

Насладись же смоквой,

прекрасной вкусом, одетою

Дивной прелестью и сближающей

внешность с сущностью.

Вкушая их, когда ты их попробуешь,

Ты ромашке запах, вкус сахара почувствуешь.

Когда же на подносы высыпают их,

Ты шарам из шелка зеленого уподобишь их.

А как прекрасны стихи:

Сказали они (а любит сердце мое вкушать

Другие плоды, не те, что им так приятны):

«Скажи, почему ты любишь смокву?»

И молвил я: «Один любит смоквы,

а другой — сикоморы».

Но еще лучше слова:

Мне нравится смоква

лучше всяких других плодов,

Доспеет когда, листвой обвившись блестящей.

Она — как молящийся,

а тучи над ним дождят,

И льют своих слез струи, страшася Аллаха.

Росли в том саду груши — тирские, алеппские и румские, разнообразных цветов, росшие купами и отдельно. Поэт сказал о них:

Порадуйся же груше ты! Цвет ее

Подобен цвету любящих — бледен он.

Сочтешь ее за дев в плаще ее,

Лицо свое завесой закрывшую.

И были там султанийские персики разнообразных цветов, желтые и красные:

И кажется, что персики в их саду,

Когда румянцем ярким покроются,

Подобны ядрам золота желтого,

Которых кровью алой покрасили.

Рос зеленый миндаль, очень сладкий, похожий на сердцевину пальмы, а косточка его — под тремя одеждами, творением владыки одаряющего, как сказал поэт:

Одежды есть три на теле нежном и сладостном.

Различен их вид — они владыкой так созданы.

Грозят они смертью телу ночью и каждый день,

Хотя заключенный в них и не совершил греха.

А другой сказал:

Миндаль ты не видишь разве,

коли средь ветвей

Покажет его рука закутавшейся?