Это был уже лабиринт не из бетона, а из плоти, тёплый, влажный, чавкающий, иногда сокращающийся. Самое кошмарное видение из тех, что когда-либо приходили Лазареву в снах, но в тот момент почти не пугающее. Неприятное, противоестественное, омерзительное, но не пугающее…

      Он смотрел сейчас на скомканную рубашку, которую держал в руках, но перед глазами стояли красные мясистые стены.

      Во сне он Кирилла так и не нашёл.

      Лазарев пошёл на кухню. Он знал, что там ничего почти нет, он сам всё выгреб позавчера, остались лишь долго не портящиеся продукты: макароны, овсянка. Он попил воды прямо из-под крана и поставил на плиту воду для макарон.

      Выходить за продуктами в магазин значило пройти мимо дежурящих у подъезда людей Николая Савельевича. Вчера вечером, когда он возвращался домой, его окликнули из хорошо знакомого «патрола».

      — Знаешь, что послезавтра будет?

      Лазарев молча кивнул, хотя наверняка он не знал. Послезавтра истекал срок. Что они сделают с Кириллом? Будут насиловать, как ремизовского сына? Будут бить? Отрезать уши и пальцы и присылать по одному?

      И что делать ему? Выкупить Кирилла у Николая Савельевича? Отдать всё, за мальчишку, которого знал меньше двух месяцев? Или всё же уехать? У него ведь есть шанс. Он вернулся в Питер, но у него всё равно есть шанс. Пока есть. Но для Кирилла это значило бы… Это значило бы что-то красное, болезненное, жуткое, как те проклятые стены. Бесконечные часы кровавой, чавкающей боли. Или, может быть, всё случится быстро — пуля в висок? Нет, Лазарев был уверен, что это будет долго, мучительно, с фотографиями и видео для него.

      Он думал об этом всю ночь, уснул только в шестом часу утра. Думал, что будет, если сказать правду. Он мог бы уехать и, оказавшись в безопасном месте, сообщить Николаю Савельевичу, что мальчишка — вовсе не его сын. Но он не был уверен, что таким образом спасёт Кирилла. Он был уверен в обратном, в том, что на Кирилле выместят злобу.

      Вода наконец закипела, и Лазарев, разрезав пачку, высыпал макароны в кастрюлю. Он не ел почти сутки, и, возможно, его мутило от голода, а вовсе не от страха.

      Вчера вечером он позвонил Николаю Савельевичу и попросил о встрече, что само по себе было риском. Если Николай Савельевич уже узнал, что Кирилл — не Илья Лазарев, то наверняка раскрутил историю дальше и догадался, что его собирались кинуть и сбежать с деньгами. Если так, Лазарева самого могли скрутить и начать отрезать пальцы по одному. Встреча была назначена в ресторане в центре города, но это был ресторан Николая Савельевича… Никто слова не скажет, если его там наденут на вертел и начнут поджаривать.

      Надо было быстрее есть и ехать в центр, но Лазарева начинало трясти от мысли, что там могут с ним сделать и о том, что сделают с Кириллом, если он не поедет. Про себя он ничего не знал наверняка, могло и обойтись, а вот с Кириллом точно не обойдётся.

      Лазарев до сих пор не решил, что на этой встрече будет делать: отдаст деньги или станет уговаривать об отсрочке, выкручиваться и тянуть время, чтобы придумать какой-то план. Правда он уже не верил в планы: новые планы и уловки — те же самые лишние линии. Их слишком много. Решение состояло из одной.

***

      — Опаздываешь, — заметил одиноко сидевший за большим столом Николай Савельевич. — Здравствуй.

      Руки он Лазареву не подал. Тот гадал, знает Николай Савельевич или нет, знает или нет, знает или нет.

      — Так получилось, такси долго ждал, — соврал Лазарев, который на самом деле просто боялся ехать и тянул до последнего.

      — Зачем тебе такси? Мои ребята у твоего дома стоят, подкинули бы.

      — Да зачем их напрягать…

      — Садись, — Николай Савельевич указал на стул.

      Обедал он в отдельном зале ресторана. Стол был рассчитан на восьмерых или десятерых, а Николай Савельевич сидел там один, и перед ним стояли лишь бутылка вина, бокал и скромная тарелочка с капрезе. Лазарев сидел далеко, по другую сторону пустого стола, но всё равно чувствовал свежий, чуть пощипывающий запах базилика.

      — Возьмёшь себе что-нибудь? — спросил Николай Савельевич и отправил в тонкогубый рот ломтик томата.

— Я пообедал, — отказался Лазарев, вспомнив недавно съеденные макароны.

Он покосился на стоящего у дверей телохранителя Николая Савельевича. За дверью было ещё двое: они обыскали Лазарева перед тем, как впустить внутрь.

— Зачем вы его увезли? — спросил Лазарев, избегая имён.

— Чтобы тебе в голову не пришло ничего… такого, — Николай Савельевич потыкал вилкой моцареллу, почти размазав кусок по тарелке. — Да не бойся, ничего с ним не случилось. Пока.

Длинный рот с белым остатком сыра в уголке растянулся в узкой улыбке. Лазарев никогда не видел, чтобы Николай Савельевич смеялся, он и улыбался-то редко. Такой явной и довольной улыбки на его лице он точно ни разу не видел.

— Давайте всё быстро решим. Вы, то есть ваши люди, — Лазарев опять взглянул на замершего у дверей охранника, — привозят его, и я сразу отдаю деньги.

— Не ты тут ставишь условия. Как деньги отдашь, сразу вернём.

— У меня нет всей суммы.

Николай Савельевич приподнял широкие брови, в которых ярко поблёскивали седые волоски.

— А мальчишку тебе верни… — неторопливо произнёс он, тут же спросив: — А сколько есть?

— Ну… я буду еще миллион триста должен.

— Я на столько даже и не рассчитывал, — Николай Савельевич с одобрением покачал головой. — Думал, будешь просить отсрочку.

— Я… — на секунду растерялся Лазарев, которому не приходила в голову такая мысль, просто потому что он с самого начала решил, что платить Николаю Савельевичу не будет, ни разом, ни в рассрочку. — Я буду просить…

— Да заработаешь ты этот лям, — примирительно произнёс Николай Савельевич. — Я тебе даже подскажу как. Есть одна мысль как раз по твоей части.

Лазарев сглотнул и сухо предложил:

— Давайте лучше с этим разберёмся. Я буду должен. Я вам сейчас всё отдам, у меня ничего больше нет. Ничего. Совсем, понимаете? Нечего продать или… И остаток я верну не скоро, а Илья, он же не может…

— Илью я тебе верну. А остаток со временем донесёшь. Ты ведь знаешь, что будет, если нет? — Николай Савельевич потыкал вилкой в неопрятное белое, с красными прожилками месиво на тарелке и вдруг добавил: — Кстати, ты за ним лучше следи, за сыном-то. Он в каком-то притоне ошивается, чуть не каждый день там. Из приличной семьи, а всё на такое вот тянет...

Лазареву нестерпимо хотелось с этим покончить. Сломать всё окончательно. Сломать и сжечь. Он сунул руку в карман и зажал в кулаке два токена.