***

В двадцать три, когда юридический факультет был окончен с отличием, Люси впервые за пять лет решила посетить могилу матери. Настойчивое желание прийти к белому могильному камню возникло как-то само собой, и она даже не попыталась с ним спорить. Может, прошлое и было для неё чем-то вроде запретной зоны, но мама - это нечто другое. Мать она всегда вспоминала с улыбкой, вспоминала её ласковый голос, золотистые волосы, собранные на затылке в небрежный пучок и добрые, большие глаза. Всё это Хартфилия могла бы увидеть в зеркале, но не было ни небрежного пучка на голове, - лишь высокий, аккуратный хвост, - ни добрых глаз - только шоколадный холод. И если бы девушка не знала природы таких разительных отличий, то испугалась бы.

Она одела простые, невзрачные джинсы и бледно-зелёную толстовку, обула ботинки и отправилась на другой конец города к могиле. Люси многое помнила из жизни до попадания в детский дом, хотя, по идее-то, детский разум должен был отключить воспоминания, и одним из самых больших минусов такой недоглядки собственного мозга она считала знание о нахождении могилы матери и кадры дня её похорон. Эти обрывки воспоминаний были подобны железным раскалённым трубам, которые прижимали к её рёбрам и груди, и девушка задыхалась от невыносимой боли.

Но самым болезненным она считала даже не похороны матери, а её смерть. Люси не могла перестать себя винить в её гибели, и от этого легче не становилось. Сбежавший отец, который ни разу за все эти годы так и не попытался хотя бы как-нибудь связаться с дочерью, несколько месяцев назад, как писали в газетах, сбежал из страны, потому что какой-то молодой полицейский начал докапываться до правды об убийстве Лейлы. Если бы и к ней пришёл этот неизвестный полицейский, имя которого Хартфилия даже не потрудилась запомнить, то был бы выставлен за дверь в ту же минуту, как попытался бы задать ей пару вопросов. Девушка ужасно не хотела бередить прошлое и вершить правосудие над отцом, хотя и ненавидела того. В её холодном и расчётливом уме не было дикой жажды мести - лишь ненависть.

Лето выдалось теплым, но не жарким, как ожидали метеорологи; дожди не были редкостью в районе, где она жила, так же, как и пронзительный тёплый ветер. Леви - хорошая приятельница Люси - несколько раз пыталась вытащить знакомую на улицу, сходить на речку вместе с её парнем, но девушка всегда отмахивалась и ссылалась на неотложные дела. Дел у неё, правда, не было, поэтому отказ был вызнан лишь нежеланием вообще куда-либо идти.

Восемнадцатое августа - именно такое число выбрала для своего визита Хартфилия. Ей казалась символичной та дата, когда умерла Лейла, другие люди называли это... поминками, да, но для неё это был просто тот день в году, когда на душе становилось слишком тяжело. Ни больше, ни меньше.

С её последнего визита кладбище разрослось. Люси отстранённо подумала, что люди - существа, которые ничего не значат в этом большом и долгом мире со своими едва ли ста годами жизни. Что сто лет значат по сравнению с тысячами, с десятками тысяч, с миллионами лет? Ничего. Лишь крупица.

Каждый день кто-нибудь умирал - от старушки с раком печени до новорождённого ребёнка, родившегося мертвым, - и было бы несправедливо по крайней мере к этим двоим считать, что смерть обойдёт тебя стороной. Люси не питала никаких несбыточных мечт по этому поводу и полагала, что её мать ушла из жизни в самое лучшее время для этого - в свои тридцать с лишим лет. Она не думала о смерти слишком много, но и не могла хотя бы иногда поразмыслить на тему: "Когда и как умру я?"

И почему-то каждый раз приходила к разному.

А ещё... жизнь девушки определённо представляла собой замкнутый круг, потому что прямо возле могилы своей матери она ещё издалека увидела до боли знакомые розовые волосы. Ошибиться было нельзя, и она, выдохнув, спросила:

- Что ты здесь делаешь?

Так же, как и пятнадцать лет назад.

- Ты не проведываешь свою мать, поэтому мне приходиться делать это за тебя, - Нацу, казалось бы, даже не удивился её появлению, и, положив на могилу Лейлы белый орхидеи, повернулся к Люси. - Надо же кому-то, - помолчал с секунду, а потом добавил, поморщившись: - Только не говори, что это твоё место.

Фактически, так и было, но...

Хартфилия почувствовала, как её губы тронула слабая улыбка.

- Не скажу.

***

Их с Нацу отношения нельзя было назвать ясными и определёнными. Они не были друзьями так же, как и не были возлюбленными. Между ними просто существовала какая-то связь, которая не давала забыть о существовании другого.

Давние стычки остались в прошлом, теперь Люси даже не пыталась намекнуть парню на свои прошлые победы, потому что вспоминать о беззаботном детстве не хотела, а Нацу - не любил. Он рассказал ей, как несколько лет приходил на старые качели и ждал её, как испугался, когда услышал о её матери по телевизору и узнал о судьбе самой Люси. Нацу говорил долго - намного дольше, чем раньше - и рассказал даже о смерти своего отца Игнила, оставившего его одного в двадцать лет. Люси взамен поведала о своей жизни в детдоме, о той ссоре, когда отец ударил её и погибла мать, о своём стремлении не сойти с ума в страшном месте и о жизни после. И никто из них не удивился, когда, выглянув на улицу, оба увидела лучи восходящего солнца.

Люси с удивление заметила, что скучает по беззаботной улыбке маленького Нацу, который теперь даже не шутил, заметила она и то, как его плечи стали шире, а сам он превратился в уверенного в себе мужчину. Мужчину с такими знакомыми блекло-зелёными глазами и розовыми волосами, попивающего у неё на кухне латте каждую субботу и воскресенье. Она не противилась его ночёвкам, а парень говорил, что у неё намного уютнее, чем в его пустом доме.

И всё было бы прекрасно, если бы Люси всё так же не боялась довериться ему. Старые обиды и взаимная ненависть оставили свои следы в виде лёгкого налёта недоверия и недосказанности, поэтому она не решалась рассказать Нацу всё до самого конца - особенно то, что его образ преследовал её по ночам и помогал не обезумить. И даже когда его заученная наизусть фраза: "Как дела, Люси? Хотя я вижу, что всё хорошо, потому что ты всё так же безразлично смотришь на всё" - и приподнятые уголки губ стали привычными и ассоциировались у неё с приходом домой, Люси не переставала думать перед ответом, что же именно она могла ему рассказать. Она ругала себя за такую осторожность по отношению к единственному человеку, который понимал её и был рядом, пусть и нематериально, в самые тяжёлые для неё моменты, но поделать с собой всё равно ничего не могла.

Нацу позволял себе отпускать шутки редко, а в её сторону - ещё реже. Девушка знала, что где-то под тяжестью ответственности и болью от утраты отца скрывается весёлый, улыбчивый человек, но испытания сделал своё. Язвительный? Да. Наглый? Несомненно. Но вместе с этим он ещё и был уставшим в свои двадцать три человеком, которому просто всё надоело. Они оба были такими, и не знай, кто устал от жизни больше.

В один день, спустя почти четыре месяца после их встречи, Нацу переступил границу того, чего клялся не переступать. Люси не была удивлена внезапному поцелую, да и обстановка была располагающая, но та страсть, с какой парень целовал её, срывал с неё одежду и прижимал к себе, говорила о том, что он чувствовал одиночество куда сильнее, чем показывал это. И Хартфилия не была бы самой собой, если бы не отвечала с таким же рвением и яростью.

Они оба задыхались в огне разгоревшегося пожара, но наконец-то перестали чувствовать себя одинокими. Им обоим это было нужно.

***

Когда Нацу подарил ей на День рождения синего кота, Люси впервые поняла, что, наверное, была счастлива. Они встречались уже около полугода, и парень ни разу не обидел её намеренно. Когда они ссорились, и Люси уходила из квартиры, хлопнув за собой дверью, тот спустя пять минут бросался искать её и всегда находил, просто закидывая на плечо и унося домой. В такие моменты им были не нужны слова, хватало лишь тёплых рук, губ и огня.