Люси развернулась и побрела домой, упорно игнорирую непонимающий взгляд мальчишки в спину и его оклики.

А дома её ждал скандал. Отец впервые за столько лет пришёл пьяный в стельку, полуголый и безумно злой. Джудо кричал о том, что ему осточертел этот дома и эти стены, размахивал мускулистым руками в воздухе, шатался и брюзжал слюной. Когда девочка вошла в дом, он сильно ударил её по щеке, от чего малышка больно ударилась головой о стену. Лейла бросилась защищать свою дочь, и тоже попала под удар. Перевёрнутый табурет, так не вовремя сбитый отцом Люси, стал жёсткой подушкой для головы её матери. Послышался хруст. Девочка, хватаясь за больную голову и стараясь не заплакать от страха и ужаса, не сразу поняла, почему отец так неожиданно замер и почему мать не поднимается, чтобы накричать на него.

А когда тот сбежал, она ещё долго сидела возле остывающего тела Лейлы, пустым взглядом глядя в дверной проём.

Кажется, именно тогда девочка впервые поняла, что мир не так прост, каким кажется, а жизнь - это не игрушка и не вечный спор, а нечто более жестокое.

***

После трёх лет, проведённых в детдоме, Люси стойко выработала для себя одно правило: никогда не спорь. Дети в этом месте были изуродованными морально чудовищами, которым лишь дай новую игрушку - разорвут. Девочка, которая уже стала подростком, была единогласно избрана этой самой игрушкой, и сколько бы она не пыталась оспорить это решение, ничего не выходило. Каждое её слово затыкали кляпом, каждое движение заглушали ударом босых ног, а каждый испуганный взгляд - большим синяком. Из ухоженной маленькой красавицы она превратилась в костлявый призрак, бесцельно блуждающий по коридорам детдома. Стоило зажить побоям, как появлялись новые, оставляя на молодом теле неизгладимые следы. Работники детдома спускали хулиганам всё с рук, безразлично и блекло выполняя свою ежедневные обязанности.

Сидя в своей грязной, маленькой комнатке Люси вспоминала отца, который даже не удосужился прийти на похороны жены, устроенные им же. Она хорошо помнила тот день: светило яркое летнее солнце, дул тёплый ветер, и она была единственным зрителем того, как гроб с её матерью навсегда помещали в землю. Позднее из новостей девочка узнала, что Джудо отмазался от суда, переведя все стрелки на слишком скользкий пол в их доме и несчастный случай.

Все всегда верили тому, что им говорят люди с безупречной репутацией. Особенно под влиянием денег.

Но на белоснежной репутации Джудо всё-таки было одно пятно - она. Люси являлась самой большой проблемой для его спокойной жизни, поэтому приходилось терпеть не только побои, но и насмешки со стороны других детей, которые считали её уголовником, убившим свою мать. Первое время, следуя своему гневу и поддаваясь природной вспыльчивости, она бросалась на обидчиков, не страшась наказания в виде розг.

А потом пришло смирение. Её воля не сломилась, просто в один прекрасный день Люси поняла, что нет нужды сопротивляться и отрицать то, что, по сути, являлось правдой. Она и сама начала понимать, что виновата в смерти Лейлы - если бы девочка не пришла в тот день так рано домой, то пьяный отец не ударил бы её, а мать не бросилась бы защищать.

Только жаль, что сослагательное наклонение не притворяется в жизнь.

Ещё Люси вспоминала Нацу. Ей порой казалось это странным, но именно его образ успокаивал её и приводил все мысли в порядок; мальчишка стал ей чем-то вроде талисмана. Она вспоминала все их встречи и думала, что они похожи. Похожи не столько поступками, сколько внутренними качествами и душой. А ещё качелями.

И ей хотелось узнать, каким же он стал за три года, пока Люси не было. Что подумал, когда она не пришла в следующий раз на место их встречи, что подумал о ней самой, когда услышал по телевизору слова Джудо о том, что она всегда была странной и слишком резкой, непохожей на других детей. А порой Люси даже сомневалась, помнит ли он её вообще - бойкую девчонку с некогда золотистыми волосами и карими глазами.

В один из зимних вечеров в детдоме, когда холод настолько въелся в кожу, что даже шерстяное одеяло не спасало, воспитатели решили устроить им показное наказание. Они взяли парочку особо худых детей, которые в течении нескольких месяцев питались одними лишь крохами и объедками после старших, и, раздев их до гола, пороли розгами, пока не довели детей до полусмерти. Люси хорошо запомнила их закатившиеся глаза и молочно-белую кожу, ошмётками лежащую на полу.

Именно тогда девочка подумала о том, чтобы стать юристом.

***

Самым счастливым днём в собственной жизни после смерти матери Люси по праву стала считать своё поступление в университет на юриста и переезд в квартиру. За восемь лет, что она провела в адском детдоме среди полных бездонной злобы и ненависти уродов, страх перед угрозами превратился в холодное безразличие и каменное упрямство. Последние годы это особенно проявлялось в постоянных спорах, запертом в комнату замке и ненавидящих взглядах. В ней взбунтовалась та самая Люси, которой она была до сиротской жизни, тот стойкий и бойкий человек, который не сидел молча, когда его обижали.

Чтобы поступить на юридический факультет, пришлось сильно попотеть. Там, где она жила, не было никаких книг по праву, поэтому ей приходилось вылавливать максимальное количество информации из дополнительных курсов, на которые она смогла накопить деньги от неполных рабочих дней.

Глядя на себя в зеркале, Люси больше не видела той наивной девчонки, которой она была в восемь лет. Её глаза стали серьёзными и холодными, лицо вытянулось и осунулось, фигура округлилась, но рёбра ужасно торчали под тонкой кожей живота, поэтому девушке приходилось прятать все недостатки своей фигуры за большой одеждой. Она считала это чем-то вроде напоминания о том, кем она стала благодаря годам, проведённым в детдоме, и своему отцу, но всё равно силком впихивала в себя еду, стараясь поскорей избавиться даже от таких следов.

Ещё одно, чему она научилась за восемь лет - не жалеть. И не оглядываться.

И Люси точно следовала этому негласному правилу. Она почти что забыла лицо когда-то единственного луча света в её тёмном подростковом прошлом - Нацу. Помнила лишь его яркие розовые волосы и детский, возмущённый голос, и больше ничего.

Девушка заставляла себя день за днём сидеть в квартире и учить уроки, не ходила никуда развлекаться с друзьям, которым и вовсе не доверяла - они знали о ней ровно столько, сколько она рассказывала, и ни на грамм больше. Привычка прятаться ото всех, скрывать всё в себе и не доверять никому - ещё одно последствие тех лет.

Люси не жалела, что стала такой. Зачем жалеть, если уже ничего не сделаешь: её детская психика была травмирована отцовским безразличием и трусостью, жестокостью других детей из детдома и воспитателей, а в подростковом возрасте, когда в людях закладывается личность, она, словно загнанный зверёк, пряталась в самых тёмных закоулках детдома в попытках укрыться от детей-чудовищ. Любой человек бы сломался после такого, нормальный ребёнок, выросший в любящей семье, где ни на кого никогда в жизни руку не поднимали и даже не повышали голос, от вида всех жестокостей потерял бы рассудок, но не она. Стальной стержень внутри держал, хотя и он иногда казался чересчур хрупким и ломким, а безумие - близким.

Хартфилия - она, скрепя зубами, всё-таки оставила старую фамилию - считала, что после таких испытаний стала лишь сильнее. И в какой-то степени она была права.

В свои восемнадцать Люси не мечтала ни о чём. Она не плыла по течению жизни, но и не препятствовала тому, чтобы её одинокая лодка двигалась в том же направление, что и это течение. Если надо будет повернуть, она повернёт. Так она думала.

В свои восемнадцать Люси знала, какого это - надеяться только на себя.