Подслеповатая его избушка стоит на отшибе, на склоне взгорбленного предгорья, издавна именуемого Бухасан, то есть спуск. Лет тридцать назад было поставлено это нехитрое жилье, состарилось за эти годы, вросло в землю, покосилось, крыша из дранки, истрепанная сотнями ветров, омытая сотнями дождей, почернела, пришла в крайнюю ветхость. Передний угол, то есть тот, который, как это принято издавна в бурятских деревнях, наискосок вправо от входа, во время затяжных ливней или даже кратких, стремительных ночных гроз уже не был спасительным убежищем для хозяина — крыша в этом месте протекала, как и во всей нежилой части. И даже над святая святых, то бишь над левым передним от входа углом, где положено стоять божнице с бронзовыми статуэтками буддийских божеств, крыша протекала точно так же. Норжима, хозяйка, то и дело ворчала, что надо бы покрыть дом шифером, на что старик Бизья огрызался: «Вот помру — тогда делай, что вздумаешь, а пока я жив — избушку тронуть не позволю». И то сказать — многим, очень многим памятен ему старый домишко: двоих сыновей-малолеток потерял он здесь, среди этих вот темных стен, и здесь же, слава богу, благополучно взрастил дочь — Бурзэму. А до того здесь же, в этом самом доме, познал он и свое счастье, положенное каждому мужчине, когда, гордый и радостный, ввел сюда хозяйкой Дугарму, дочь Хасарана, а потом — так уж случилось — проводил ее, бедняжку, в последний путь. И вот пять лет назад, спустя полгода после смерти Дугармы, взял он в дом Норжиму, и, чтобы не говорить много, с тех пор живет при нем женщина, чтобы было кому чай сварить, избу прибрать, за хозяйством присмотреть. Только так, ибо, когда тебе уже за шестьдесят, неловко говорить о женитьбе.
С юных лет Бизья научен был держать в руках топор, обращаться с разным плотницким инструментом, и ох как немало домов срублено им с тех пор. Иногда, когда выдавалось свободное время, любил он посидеть на низеньком, о двух ступеньках крылечке, разувался, поглаживал натруженные ноги, глядел вдаль — туда, где от подножья Бухасан-горы тянулись ровные порядки домиков с дымками над трубами, тихо радовался в душе и мысленно говорил их обитателям: «Вот так-то, люди, вы уж не забывайте Бизью, сына Заяты, — ведь избы-то ваши его руками поставлены, и поставлены не абы как, не для одной лишь видимости сработаны, а на долгие годы — и вам, и детям, и внукам вашим хватит. Вот таков я, старый чертяка Бизья…»
Старик Бизья внезапно проснулся, вздрогнув неведомо от чего. Чувствуя, что отлежал бок до ноющей боли, перекатился на другой, отчего доски под ним пронзительно заскрипели, завизжали. «Одряхлели уж, видать, доски-то. Помнится, еще вместе с покойницей Дугармой пилили их да прилаживали. Бедняжка… — вздохнул он, успокаиваясь. — Нет, все равно не стану менять их, к чему? На мой век хватит». Подумав так, он приподнял голову, вглядываясь в полумрак избы. Утро едва-едва занималось. Старик громко кашлянул раз-другой и вдруг, рывком, отбросив одеяло, вскочил с неожиданной в его возрасте легкостью. Норжима возле низенькой печурки уже возилась впотьмах — готовила утренний чай. Оттого ли, что вспомнилась Дугарма или причиной всему была Норжима, всегда на зависть румяная, пышущая здоровьем, но только настроение у старика внезапно испортилось. «Ишь, корова, груди чуть ли не до пояса отвесила, — с неприязнью размышлял он. — Никак не скажешь, что ей, сучке, за пятьдесят. Никогда в жизни не рожала, вот и сохранилась в теле. А ведь разница-то в годах между нами всего в каких-то десять лет, а какой-нибудь насмешник наверняка сказал бы, что это моя дочь. В тот раз, когда зашел Ендон Тыхеев, как она перед ним телеса выпячивала, мела подолом так и сяк. Видно, на старое потянуло бабенку». Подумав так, он ощутил в себе новый приступ раздражения, ревности и, как ни странно, чего-то похожего на давно уже забытую страсть. Захотелось топнуть грозно ногой, показать, что он еще мужчина. Так над угасшими, совсем уже, казалось бы, почерневшими углями очага неведомо почему порой взвивается на краткий миг синеватое бессильное пламя. Но старик сдержался и неожиданно для себя заговорил мирно, хоть и ворчливо:
— Ты, старуха, не гремела бы так посудой-то. Неужели нельзя потише?
Норжима, вздрогнув всем телом, замерла с поднятой поварешкой в руке.
— Вы чего это? — изумилась она. — Все ищете, к чему бы придраться… Небось, сон какой увидели, вот и срываете на мне досаду…
— Ты смотри, еще и огрызается! Откуда тебе знать, какой мне сон приснился?..
— Да уж знаю, слышала, как вы бормотали во сне: «Дугарма, сходи за дровами». Неправду я говорю? Нет, что ни говорите, а нелегкое это дело — выходить за вдовца. Да видно, уж судьба моя такая, — тяжко вздохнула Норжима и вытерла подолом лицо.
Старик Бизья, замешкавшись с ответом, отвернулся и сделал вид, что ищет штаны.
— Ендон Тыхеев обещал сегодня зайти, — как бы между прочим проворчал он.
— Ну и что? Пусть приходит… Что особенного, что человек заходит иногда в гости? Мне все равно…
— Хе! Смотрите: мне все равно. Вы с ним еще в молодости снюхались. Ты, небось, немало за ним побегала. Достаточно наобнимались, нацеловались с ним. Не так, что ли?
— Не сходите с ума… Кто вам мешал в молодости ухаживать за мной? Спохватились, когда спрашивать с меня за старое…
— Ну, в те-то времена ты на меня, небось, и не посмотрела бы. Ну, а теперь, раз хорошего мужика, тебе уже не подцепить, и я сгодился. Хоть и худая, а все же есть у тебя над головой крыша, есть свой топчан, где можно отдохнуть от былой беготни, — старик ехидно кашлянул.
Такой вот разговор, как будто бы злой, язвительный, был у них обычным, вошел, можно сказать, в ежедневную привычку, и после всей этой ворчливой перебранки оба они обычно чувствовали себя умиротворенными. Так было всегда. Но сегодня старик Бизья почему-то ощущал в душе неладное, нехватку чего-то. Кажется, он всерьез озлился на Норжиму.
Окончив умываться под гремящим жестяным умывальником, Бизья заговорил все о том же:
— Ты, Норжима, небось, богу молишься, чтобы скорей умер старый Бизья, и можно было бы вместе с косым Ендоном прибрать к рукам все его богатство. Нет уж, ни копеечки тебе не достанется, так и знай! — И, погрозив пальцем, он сплюнул раздраженно.
Норжима уже начала выходить из себя.
— Вы свои кучи денег возьмите с собой в гроб, а еще лучше — завернуться в них вместо савана. Надоело — едва раскроет рот, одно только и слышишь: деньги, деньги… Раз они вам покоя не дают и девать их некуда — ешьте их и подавитесь… вот уж вкусно-то вам будет…
Что правда, то правда — Бизья был очень богатый старик. Ходил слух, что и сам он не ведает, сколько у него тысяч. А в действительности же вел он, конечно, строгий счет своим богатствам, только прикидывался, что не знает.
Еще с тех давних пор, как образовались колхозы, не съел он лишнего куска — все копил и копил деньгу. И на сегодняшний день в сберкассе лежала у него кругленькая сумма. К тому же, в доставшемся еще от отца огромном кованом сундуке, где-то на самом его дне, тоже кое-что хранилось. И под подушкой, под матрасом, если поискать хорошенько, тоже можно было бы обнаружить немало червонцев, что уже годами лежали без всякого употребления, а потому превратились как бы в мертвые бумажки. Жесткий старик, скупой, шла слава о нем: не то что друзьям-приятелям, но даже и близким родственникам своим какую-нибудь мелочишку для приличия никогда не протянет. Потому и поражались люди, что председатель колхоза Банзаракцаев каким-то неведомым образом нашел подход к старику: Бизья время от времени давал колхозу взаймы. И при этом не каких-то там пять-десять рублей, а многие тысячи ссужал он колхозу. Сам Бизья однажды сказал об этом так: «Ведь даю-то я не каким-то там проходимцам и пьяницам, а всему нашему колхозу даю. Ради общего дела мне не жаль. А если сегодня дашь взаймы кому-то одному, то завтра другой привяжется, будет канючить и клянчить. Ни к чему это. Чем выделять кого-то одного, лучше не давать никому. А колхоз меня не обманет, вовремя вернет все сполна». Некоторые из односельчан сильно его за это недолюбливали. Когда первая жена его, Дугарма, лежала, умирая от неизлечимой женской болезни, он наотрез отказался везти ее в город и в свое оправдание якобы толковал: «Что в городе, что в нашем райцентре, Сосновке, одинаковые врачи, все с высшим образованием. Чем везти в такую даль и зря мучить, лучше у нас здесь лечиться». Дугарма во всем соглашалась с мужем, уповала на бога, пользовалась разными знахарскими средствами и с тем, отбыла в лучший мир…
