Мне ужасно хотелось поверить, что все это дурной сон. Странное это было ощущение: вроде бы живая, а вроде уже и нет. Не оправившись от шока из-за мамы, тут же – вот тебе, новое испытание.

Это был мой первый удар ниже пояса. Потом эта скотина довезла меня почти до дом. Не доезжая одного поворота, резко притормозив, он выкинул меня из машины, как использованную, никому не нужную вещь.

– Дотопаешь сама, а торты я завезу, не беспокойся! Мать-то уж проснулась и ищет тебя, наверное, – ухмыляясь, прохрипел вслед заботливый дяденька Никитюк. – И запомни, рот свой откроешь – вырежу язык! – добавил он.

Я захлопнула за собой дверь и не спеша побрела дворами домой. Идти до дома, как ни странно, было совсем не страшно – страшнее было во всем признаться маме, поэтому я мучительно обдумывала, как лучше поступить: сразу с порога матери правду залепить или немножко осмотреться, выждать момент и запульнуть прямо в точку.

Но дома неожиданно все развернулось иначе, чем я даже могла предположить. Когда я спокойно доковыляла до дома, дядя Валера с тортами уже давно приехал и сидел и ждал меня рядом с матерью. Мама открыла мне дверь, я постаралась принять респектабельный вид…

– Твою мать! Валера, ну ты погляди на эту пьяную шалаву! Ты где, б…, была?! – заорала на меня с порога мать.

Никитюк выбежал, вытаращив на меня глаза, и произнес такие слова:

– Ну-ну, Галюня, не кричи так. Ленка, похоже, действительно пьяна. Поговорим с ней завтра, а пока пусть проспится.

Я побрела в спальню, разделась и легла, а оттуда слышала, как они еще долго говорили про меня на кухне.

– Девка-то видная, а шляется где попало. Изнасиловать же могут, – сокрушалась предчувствиями мама. А ведь как в воду глядела.

А Валера успокаивал ее так нежно и заботливо, словно он ей муж, а мне родной отец:

– Ну не нервничай, Галюня, все будет хорошо, не пустим больше вечером ее никуда, пусть домом занимается, детьми.

Так я и уснула под это «воркование», а утром, проснувшись, попыталась встать с кровати, но не тут-то было!

Ноги не слушались меня, словно что-то переломилось у меня в области поясницы, да и жить уже не очень-то хотелось. Но куда деваться? Дети, хозяйство – все на мне. Ничего не попишешь – хочешь не хочешь, а вставать надо. Никто за меня мою работу не сделает. Я потихоньку сползла и продолжила жить так, будто ничего не произошло.

Глупо, конечно, и сейчас я очень об этом жалею, но тогда я стеснялась, боялась, а после такого «теплого» маминого приема вообще растерялась. Я молодая была еще, совсем зеленая. Теперь, конечно, я думаю: надо было сказать сразу – пусть бы они там сами меж собой разбирались, может, тогда и мама соскочила бы с наркоты и не жила с преступником. Да, надо было, пока еще не так страшно было, пока Никитюк еще не успел меня так психологически обработать. К тому же, теперь мама могла не поверить, а это, пожалуй, было для меня страшнее всего.

Но время шло, дни летели. Никитюк продолжал захаживать к маме, совал мне всякий раз по сто рублей на конфеты. Я поначалу отказывалась, потом брала, и тогда мама у меня тут же вытаскивала эти деньги из кармана. Так и жили. Я все терпела: и присутствие гада, и пьяную обколотую мать…

Но всякое дело имеет свое завершение. Так было и в этот раз.

Как-то в один из зимних вечеров я сидела дома с детьми и собакой, смотрела телевизор. Потом, выгуляв собаку и уложив детей спать, я отправилась на кухню ждать маму.

Ближе к полуночи заявились пьяные вдрызг мама, дядя Паша и Валера и тут же рухнули спать, оставив мне недопитую бутылку ликера. А я под веселый храп дяди решила ликерчик продегустировать.

Оприходовав остатки напитка, я безо всякого зазрения совести в свои неполные двенадцать лет тотчас же ослабела, обмякла всем телом и опустилась на стул. Закрыв глаза, я прислушивалась к звукам, доносящимся до меня из разных пределов дома: легкое посапывание детей перебивал грубый храп дяди Паши. И вдруг меня всполошило какое-то движение около окна на улице.

Раздвинув шторы, я испытала шок: на меня смотрел и улыбался дядя милиционер с автоматом в руках. Видимо, он был не один, потому что с кем-то разговаривал. Я села на пол и подумала, что у меня галлюцинации от спиртного. «Вот так ликер!» – пронеслось у меня в голове.

Мать храпела на весь зал. Снова подобравшись к окну, я обнаружила целый наряд милиции во дворе. В панике я ползала на коленках от окна к двери и обратно. Потом все-таки позвонили в дверь. Я от страху подскочила как ошпаренная и закричала:

– Кто там?

– Милиция. Оперуполномоченный Зайцев. Дверь открывайте!

– Сейчас! Собаку в туалете запру, – заорала я в ответ.

Увидев в глазок толстого дядю милиционера, я побежала тормошить дядьку Пашку. Он вскочил, бросился прикрывать ковриком спирт, а сам спрятался. И кричит:

– Спирт, б…ь, прячь в подпол!

Потом сам тоже нырнул в подпол и уселся там поудобнее на бидон со спиртом, поджав ножки. Я придавила его досками и небрежно прикрыла дверцу подпола половичкой. В ту же минуту я заперла собаку в туалете, а менты уже начали выламывать дверь.

Когда я открыла дверь, этот Зайцев в лучших традициях спецоперации скомандовал: «Руки вверх!».

Я, мелкая, чуть не описалась: картина маслом – ребенок с поднятыми руками и жирный мент, а за ним целый отряд. Но тогда было не до смеху.

Советская милиция без труда разоблачила весь наш семейный подпольный бизнес. Ментов навалило полный дом, все они борзые и наглые, вели себя соответственно. Меня отшвырнули, как котенка, в сторону и стали проводить обыск, то есть все крушить на ходу. Никитюка вывели первого. Его арестовали практически беззвучно. А вот с несчастной невменяемой маманей блюстителям закона пришлось немало повозиться: стащили ее за ногу с постели и велели ей одеваться, швырнув в нее красными штанами, валявшимися на полу около кровати:

– Пора вставать, дамочка, на том свете отоспитесь, – громко донеслось до меня из зала, где почивала моя родительница.

Мать, в свою очередь, приоткрыв один глаз, произнесла:

– Ой, Зайцев, ты, что ли? А чего ты здесь делаешь? За бабками в конце месяца приедешь, – скомандовала она и попыталась снова уснуть.

– Галюня, ты собирайся, поехали! Разберемся в отделении, – ласково пытался уговаривать ее Зайцев.

– Ты, мальчик гамбургский, петух е…ный, – подскочив, заорала мать на назойливого гостя, – в моем доме я решаю, одевать мне штаны или снимать! Захочу – вообще голая поеду! Твою мать, вы какого х…я приперлись?! Еще не конец месяца…

Бедная мама реально не понимала, что происходит.

Да уж, картина вырисовывалась пренеприятнейшая. Мамсик-то в обалдевшем состоянии что-то мычала, как корова, а менты ее тогда быстро в чувство привели, они ведь у нас совсем не джентльмены: могут и по моське надавать, если сильно выпросить. Но что интересно, «гости» неспроста к нам пожаловали, и вовсе не по поводу водочного бизнеса: не самогон их интересовал.

Они искали оружие, из которого Никитюк с дядей Пашей и Галиной Королевой как-то стреляли в ресторане, как в тире. Были даже пострадавшие: и жители Торжка, и приезжие, так сказать, отдыхающая часть граждан. А менты всю нашу хату обыскали: вывернули все наизнанку, как вдруг кто-то из ментов споткнулся о коврик в детской спальне.

– А что, в доме подпол имеется? – спросил мент, пнув ногой коврик.

Ну что ж, отпираться не было смысла, мне не пришлось даже ничего отвечать. Они очень быстро вскрыли половички и обнаружили в подполе живого и невредимого дядю Пашу, пьяненького, в компании с самогоном. Прямо на месте напялили ему наручники и вытащили на свет под белы рученьки. А я смотрела на всю эту картину и, кажется, ничего не боялась, только очень всех жалела. А потом всех увезли, и я осталась одна – за старшую.

Утром привезли меня в ментовку на допрос. Я, как умная Маша, уселась за стол, ноги положила на него и громко и внятно произнесла, что ничего не знаю, не видела и говорить без мамы не буду, так как имею на то все права в свои тринадцать лет. Они, конечно, помурыжили меня еще часок, потом сделали вывод, что дочь недалеко ушла от матери: такая же наглая. Когда я вернулась домой, то увидела такое, от чего закатились мои глаза и я схватилась за голову: вся хата была перевернута вверх дном, ментами были украдены все ценности, золото и иконы. Теперь уже никто ничего не докажет.