— Ты раньше пил? — однажды поинтересовалась Саша.

Габриэль вдруг замолчал, взгляд его скользнул мимо и погрузился в неведомую глубину. Саша похолодела. Она не очень верила в исцеление бывших алкоголиков. Жизнь с отцом, а особенно несчастье с матерью уверило ее в обратном. Очень редко, в самые плохие моменты Саше снилось мертвецки пьяное, почти безумное мамино лицо. В этом сне Саша запутывалась прочно, как в крепком стальном капкане. Чудовищная боль раздирала сердце, прожигала мозг. Немая холодная и почему-то всегда босая, она стояла перед кроватью, на которой то ли спала, то ли умирала мать, и чувствовала только одно. Смерть рядом. И теперь, наткнувшись на безжизненный темный взгляд Габриэля, Саша по-настоящему испугалась. Пристрастие к спиртному могло стать единственной причиной, способной поколебать ее решимость быть вместе.

Даже если бы заговорил манекен, его голос показался бы Саше более человеческим. Слова вылетали сухими, как пепел от жженых листьев. В воздухе словно запахло гарью, от нее горько запершило в горле, на глаза навернулись слезы.

— Мой отец был алкоголик… Когда умер, мне было двенадцать лет. Он был такой веселый, танцевал, шутил. В тот вечер мама плакала, а он говорил, что все будет хорошо… Знаешь, — Габриэль взглянул на Сашу сухими горящими глазами, словно присыпанными солью невыплаканных слез, — я никому не рассказывал… Когда он упал, я видел его глаза. Долго… — Он безнадежно взмахнул рукой. Краткий горький жест оживил в Сашиной памяти неизвестно когда виденную картину.

На помойке умирал голубь. Он сидел нахохлившись, превратившись в плотный мешочек перьев, вобрав голову в плечи и медленно моргая обведенными яркими оранжевыми кругами глазами. В его неподвижности было что-то противоестественное. Рядом с ним, всего в паре метров, остановилась грязная дворняга с лохматыми боками. Она громко дышала и облизывалась, с неописуемым вожделением поглядывая на поданный обед. Голубь устало поднял веки, из неподвижной груди вырвался тихий стонущий звук. Собака недоверчиво шевельнула оборванным ухом и осторожно принюхалась. Она вытягивала шею, усиленно шевеля темными влажными ноздрями.

Голубь тихонечко охнул и обессиленно прикрыл глаза. Собака недовольно заворчала и сделала крошечный шажок. Голубь распахнул глаза, астматически кхекнул, но не смог шевельнуться. На собачьей морде прорисовалась неожиданная обида. Голубь вел себя непредсказуемо, и это внушало опасение. Собака досадливо куснула себя за плечо и, громко вздохнув, улеглась на асфальт, положив на лапы недоумевающую морду. Опасная близость никак не повлияла на поведение птицы. Так продолжалось некоторое время. Голубь сидел не шелохнувшись, а псина, выжидая, лежала рядом.

Прошло не меньше десяти минут. Раздался странный кашляющий звук, голубь суматошно распахнул глаза, по телу его пробежала краткая огненная конвульсия. Птица распахнула крылья, замахала, и на миг собаке показалось даже, что добыча вот-вот ускользнет. Псина вскочила, сморщила нос, оскалилась и хрипло залаяла. Голубь присел, сделал несколько отчаянных судорожных движений плечами, завертелся по кругу, напоминая пожилую цыганку, решившую тряхнуть стариной. Птица мучительно вытянула шею, раскрыла клюв. Напряглись, почти вылезли наружу темные бусинки глаз. Собака с лаем прыгала вокруг некстати ожившего голубя, но броситься на него отчего-то не решалась. Голубь возбужденно переступил с одной красной лапки на другую, подпрыгнул на месте, забил крыльями — все сильнее, сильнее — и оторвался от земли… Собака выпучила глаза, присела на задние лапы и захлебнулась возмущенным лаем.

И в этот миг голубь камнем рухнул на землю. Он упал, перекатился через голову и застыл растрепанным комком. Собака торжествующе прыгнула следом… В теле мертвой птицы, распластавшейся по асфальту, еще не остыло движение, а мертвые глаза были открыты. Собака нерешительно тронула тело лапой и тут же отдернула ее, словно обжегшись. Постояла рядом, понюхала, понурилась, горестно мотнула головой и побежала дальше…

Саша громко сглотнула. В горле стоял какой-то невообразимо колючий комок. Нужно было сказать что-то важное, необходимое, но слова не приходили. Вместо них где-то глубоко, так глубоко, что это казалось невозможным, тихо забился тоненький безнадежный плач. Саша остолбенела. Она слушала этот странный звук, и все в ней приходило в движение. Словно проросло крошечное зернышко отчаяния, давным-давно похороненное, утрамбованное новыми пластами жизни, замурованное в самых дальних уголках души.

— Я понимаю.

И они кинулись навстречу. Дрожа, прильнули друг к другу, словно дети, потерявшиеся в незнакомом темном лесу, полном чудовищ. Они шептали друг другу успокаивающие слова, гладили по холодным плечам и рукам, обнимались, пытаясь согреться. И каждый думал в этот момент, что должен позаботиться о другом. Сашино сердце разрывалось от сочувствия и боли, она представляла себе маленького мальчика, заглянувшего в мертвые глаза отца. Она обнимала взрослого мужчину, пытаясь отогреть замерзшую душу ребенка. А Габриэль гладил ее льняные волосы, целовал холодные щеки, согревал дыханием ледяные руки и шептал:

— Не бойся, ты не одна… Я здесь, я рядом, я всегда буду рядом.

Глава 34

Суета, суета, суета.

Москва вообще напоминает кишащий людьми гигантский дом. Только вместо подъездов — аэропорты, вокзалы и речные порты. Лестницы, этажи и лестничные площадки заменяют улицы, проспекты и скверики. Возможно, внутри некоторых квартир и царят спокойствие и тишина, но приезжим, ошалело несущимся в московском потоке, Москва напоминает стремительный водоворот. Здесь нужно быстро двигаться, громко говорить и ко всему быть готовым.

Саша меланхолично разглядывала пеструю толпу, снующую за стеклом. Кипучая жизнь аэропорта неслась мимо, бурливо обтекая ее неподвижную, словно окаменевшую фигуру.

— Внимание! Внимание! Объявляется регистрация на рейс пятьсот четыре компании «Эфиопиэн эйрлайнс», следующий до Аддис-Абебы. Пассажиров просим подойти к стойке номер пять. Повторяю…

— Ой, Мишка, наш рейс! — Саша заметалась между коляской и чемоданами.

— Я узнала, таможенный досмотр будет в зале номер два, — подошла запыхавшаяся Аля.

Саша обняла школьную подругу:

— Что бы я без тебя делала? Погляди за Мишкой, пойду оформлюсь.

Быстрый фиксированный взгляд таможенницы. Глаза. Брови. Нос. Губы. Овал лица. Создавалось впечатление, что ядреных форм женщина в тщательно отутюженном костюмчике переносит черты взглядом с фотографии на взволнованное Сашино лицо. Саша поежилась и попыталась воспроизвести точно такое же выражение, какое было в заграничном паспорте.

— Пожалуйста, не гримасничайте, — сухо произнесла таможенница.

— Извините, — смущенно пробормотала Саша.

— Запрещенные к вывозу вещи: антиквариат, контрабанда, наркотики?

— А?

Монумент в форме зловеще приподнял холеные брови.

— Нет у меня ничего, — торопливо ответила Саша, не дожидаясь повторения вопроса. При всем понимании, что таможенный досмотр процедура обычная, она не могла отделаться от пугающего холодка в низу живота. Страх, что сейчас ее схватят за руку и скажут, что в силу ряда обстоятельств поездка не состоится, рос с каждым мгновением.

— У меня есть немного денег… Я указала в декларации сумму, — покраснела и принялась водить дрожащим пальцем по расплывающимся строкам.

— К кому едете?

— К мужу… э-э… к отцу ребенка. — И тут Саша неожиданно тоненьким голосом добавила: — Пустите меня, пожалуйста…

Наступила пауза, за время которой Саша не смела вздохнуть или поднять глаза и потому не увидела, как в глазах служащей что-то перещелкнуло и на склоненную Сашину голову излился свет.

— И куда наших девок несет? — тихонечко вздохнула женщина, и аккуратная тоненькая бровка сочувственно надломилась. — Ладно бы в развитую страну, а то в Африку… Что с вами делать? — Женщина махнула рукой, поставила штамп, расслабилась на одно совсем короткое мгновение и негромко поинтересовалась: — Хоть не в гарем приедешь?