Разве что его можно было сжигать для отопления. Никто не отступал из принципа.

Военные прикатили помпу и стали откачивать вещество. В ответ на это гражданские бросили в шахту свою национальную реликвию - серебряную маску, которая означала их локального бога. И сразу же сообщили на Землю о случае вандализма.

Командование решило прекратить скандал и запретило военным качать нефть. Те помпу оттащили, но заразили нефть одной из своих боевых бацилл чтобы уже никому не досталось. У них было полно биологического оружия. Гражданские стали качать и умирать как мухи - им ведь о бацилле никто не сообщил. Тогда они начали разбрызгивать зараженную нефть на подступах к военному городку. На Земле приняли решение их проучить, но те успели взорвать сейсмозаряд под Антарктидой.

Я согласен, это очень похоже на макание пальца в кофе. Я бы даже назвал это "дефект макания пальца" - один из неисправимых пороков нашей психики.

Психический аппендикс. Аппендикс воспаляется и мы умираем.

- Их только девять, - сказал Кощеев, - нет Белого. Вы это нарочно?

- Белый, похоже, ударился в бега. Далеко не убежит. С ним мы позже поработаем в индивидуальном порядке. Сейчас меня волнует Розовый.

- Малыш? Который ничего не забывает?

- Да. Машина сказала, что он сильнее других.

- Почему?

- Она не объяснила.

61

Белого обнаружила Анжела, совершавшая ежедневный обход подотчетной террирории. Помимо основной должности, Анжела выполняла ещё и общественную работу - а именно была председателем комиссии по борьбе с тараканами и тараканоподобными. К тараканоподобным относились механические жучки, изобретенные ещё в довоенные времена и с тех пор благополучно размножавшиеся.

Тараканоподобные обычно буравили свои невидимые ходы в любых предметах или веществах, кроме самых твердых, и потому представляли потенциальную опасность для прочности строений. Еще они, будучи металлическими и ползающими где попало, иногда вызывали короткое замыкание. Питались они железом и другими металлами, а в голодное время впадали в спячку. Анжела ежедневно обходила пустовавшие помещения и прибирала свободно лежащее железо, буде такое найдется.

Годы борьбы с мелким врагом обострили её зрение. И не то, чтобы зрение стало орлиным (Анжела даже в очках читала с трудом), просто её глаз выработал рефлекс на темную точку. Любая темная точка на обоях, на полу или на предмете мебели мгновенно притягивала внимание Анжелы. Она дергалась как испуганная птичка и вперялась в маленький темный предмет. Обычно предмет оказывался крошкой, каплей краски или выщербленкой, но иногда ловились и настоящие нарушители спокойствия.

В это утро Анжела увидала живого таракана и не успела поймать прыткое существо забралось под дверь, ведущую в старое крыло. Анжела потрогала дверь и с удивлением поняла, что доски не прибиты, а просто приставлены. Она открыла створку и увидела долгий коридор с желтыми прямоугольниками света на полу. На подоконнике виднелись следы пальцев, отпечатавшиеся в пыли. Анжела вошла и подумала о том, что совершенно напрасно здесь топят - если бы не топили, то меньше бы посторонних лазило. Да и тараканы бы повывелись. По холоду ведь не побалуешь. Она заметила ещё одно тараканоподобное и быстро смахнула его в пластиковый мешочек. Видать, их тут полно развелось. Устроили инкубатор! У четвертого окна Анжела заметила подозрительное пятно на полу, присела и понюхала

- нет, вином не пахнет, неужто кровь?

Четверть часа спустя Белого положили на тележку и отвезли в операционную.

Характер раны не оставлял никаких сомнений - турборужье. Турбострела вырвала кусок плоти и раздробила ребра. Внутренние органы не повреждены. Пациенту сделали переливание и зашили рану. О происшествии сообщили господину деректору.

Господин директор госпиталя приказал обыскать старое крыло, вернуть ружье, об остальном забыть. Ружье нашли сразу же, Белого поместили двуместную палату для выздоравливающих, однако, вторую койку убрали. Палата имела огромное окно во всю стену. По утрам сквозь это окно качались тихие ветви деревьев, очень спокойные, на фоне светлеющего неба. В шесть утра Белый получал успокаивающее и дремал до вечера. Вечером окно прикрывали мирными голубыми занавесками, а с рассветом он просыпался и спотрел на ветви деревьев. Он не знал, сколько дней прошло и сколько их ещё пройдет так, его память была так затуманена, что он не помнил некоторых очевидных вещей - например, свой возраст, имена своих друзей или название простой пищи, которую ел. Кормили его в основном лапшой с говядиной. Господин директор госпиталя не собирался ввязываться в споры с правоохранительными органами, благо, ружье нашлось. Некоторое время он не знал, что делать с неудобной жертвой, все ещё сохраняющей явные следы телесных повреждений. Но дни шли и он успокаивался. Спустя неделю он забыл о существовании Белого а того все ещё продолжали успокаивать и кормить лапшой.

Лапша была вкусна и обильна.

62

Закармливание анастадином продолжалось шесть дней. Ничего не происходило.

Время будто остановилось в госпитале. Пациенты лежали или тупо бродили, не разговаривали, не смеялись, смотрели только вниз. Однако Манус не проявлял признаков жизни. Рано или поздно ему это надоест, - думал Арнольд Августович.

- он бездействует, значит, он ничего не может. Значит, хотя бы в чем-то я могу быть сильнее его. Хотя это удивительно - ни одной попытки исправить положение.

Он мог бы подослать новое СТС и заставить его разгромить запасы лекарства. Он мог бы натравить на нас родителей, родственников и инспекторов. Он мог бы хотя бы попробовать. Но он не делает ничего - значит ли это, что я победил?

С каждым новым днем затишья он все более верил в случившуюся победу. Еще сегодня, ещё только сегодня, - говорил он себе, - если сегодня положение не изменится, то я прав. Он чувствовал, что время работает на него. Каждый новый день он говорил себе, что нужно только пережить сегодня. Так прошли шесть дней.

Пациенты лежали или тупо бродили, не разговаривали, не смеялись, смотрели только вниз. Он не знал, что реальное время и время игры текут по-разному. Он не знал, что затишье означает отвлечение Мануса, не знал, что сейчас Манус наблюдает за приближением собственной смерти. В первый день спокойствия Манус смотрел на большой пожар и удивлялся длинным огненным змеям; во второй день спокойствия он смотрел на солдат, рубящих магнолию и гадящих в фонтане, в третий

- на то, как устанавливают виброскамью, в четвертый - на самого себя, спрятавшегося на антресолях; в пятый - на кричащую Магдочку, в шестой - на

Бромби Сноба, идущего убивать. Все эти дни явлись для Мануса четырьмя минутами личного времени. Когда четыре минуты прошли, он снова принялся за игру. А тремястами годами позже заканчивался шестой, последний, день спокойствия.

Каждый вечер и два последние утра Арнольд Августович уединялся с Веллой и беседовал с ней о тех вещах, которые хотел понять. Велла продолжала сидеть неподвижно в том же кресле, продолжала худеть и волосы её продолжали расти.

- Почему твои волосы растут? - спросил он.

- От скуки. Я не могу двигаться, но надо же мне чем-то заняться.

- Довольно странное занятие.

- Странное для человека, но не для меня. Я ведь способна изменить себя и этим отличаюсь от вас. Когда ты меня убьешь?

- Я не знаю как это сделать.

- О! Я могу тебе рассказать. Эта процедура хорошо разработана. Люди ведь выиграли второй этап войны, потому что научились убивать нас. Нас пробовали сжигать, но мы восстанавливались, пробовали душить, топить, резать и прочее. Вы мыслили по-своему и делали то, что привыкли делать. Нас даже пробовали давить заводскими прессами и колесами танков. Нас обливали кислотой и бросали на съедение зверям. Все человеческие, слишком человеческие способы. Но мы ведь информационные существа и мы восстанавливали свою плоть.

- Тогда что же мне сделать?

- Открой четвертый том истории войны, стандартное издание, и посмотри примечание шестое.