– Рекомендую! – Владимир широким жестом указал на меня. – Будущее русской литературы…

– Кропоткин, – я мило улыбнулся. – Платон Кропоткин.

Просто? Очень просто. До глупости просто. Но надо продолжать. Лжи нет покоя в этом мире.

– Как вам выставка? – я вновь вернул взгляд на явно заинтересованных дам. – По мне, так просто чудо! Лотрек нервно курит и скоро начнет стрелять у нас сигареты! – я радостно рассмеялся.

– Да, интересные работы, – рыжая протянула мне руку. – Саша.

– Тезк… – начал было Владимир, но вовремя осекся.

– Платон, – твердо сказал я и обозначил поцелуй на протянутой руке. После чего повторил похожую процедуру с брюнеткой, которую звали Аня.

– Что вам понравилось больше всего? – невинно осведомилась последняя, поправляя край длинного платья.

Что ж, тут двух мнений возникнуть просто не могло.

– Конечно, «Весенний листопад»! – я постарался изобразить на лице высшую форму восторженности. – Какие краски! Какая глубина замысла!

– Правда? – лицо Ани осветилось победоносным блеском. – Я тоже так считаю. А вот Владимир к ней отнесся достаточно прохладно, – она с легким укором посмотрела на Безладова.

– Ну что ты, Володя! – я сотворил непонимающий жест. – Гениев надо узнавать сразу. Чтобы потом не было мучительно стыдно.

– Ну, у тебя-то глаз-алмаз, Платоша, – Безладов быстро освоился с моей безвкусной ложью.

– Это точно! – я едва не засмеялся, а потом все же засмеялся.

– Кропоткин – это псевдоним? – Саша все более заинтересованно смотрела на мои кривляния.

– Да! Хотелось чего-то народовластного!

– А ваша настоящая фамилия?

– Пощадите! В писателе должна оставаться загадка!

Отчего же вы так послушно рассмеялись этой идиотской шутке? Или для смеха не важен повод, но важна причина? А причина в том, что ты просто хочешь смеяться. И неважно, кто станет твоим шутом. Как просто здесь быть шутом. Как любят здесь шутов. Любят не за их, а за свой смех. И как страстны они в этой извращенной любви!

– Позвольте мне лучше выразить свое восхищение вашей несравненной красотой и демоническим очарованием, – я постарался отвесить в комплимент совсем немного сарказма, предназначавшегося в основном для Владимира. – Шампанского? – не дожидаясь благосклонных возгласов, я поспешил к бару.

Перелесов был еще там, самозабвенно пропивая нечаянные деньги. Мое появление он встретил с расслабленным интересом и одобрительно прокомментировал вынырнувшее из-под стойки шампанское.

– Когда-то я любил шампанское, – протянул поэт, глотнув коньяку. – А потом вдруг в нем оказалось слишком много ненужной радости.

– Что ж это за радость, если она не нужна? – вопросил я, принимая оскорбленно пустые бокалы.

– Это просто не твоя радость, – он не улыбнулся. – Не твоя и не тебе.

– Так неужели все дело в шампанском?

– Нет, конечно, – вот теперь он усмехнулся. – Но сказал красиво.

Через минуту шампанское весело заискрилось в бокалах, даря нам всем чужую радость и примешивая к ней немного своей. Неужели так сложно перепутать свою с чужой? Или просто чужая нравится больше? А своя уже давно надоела?

У меня не было ни той, ни другой. Не знаю, нуждался ли я в ней, вообще. Скорее, боялся, что она придет, закружит, окончательно затолкает в этот чуждый, ненужный мне мир. И видят усталые звезды, боялся не зря.

Тем временам мы остановились возле очередного шедевра.

Я с умилением уставился на женскую фигуру расплывчатых форм в ажурно-фруктовом обрамлении. Ее безумный взгляд выражал полнейшую отрешенность как от житейских, так и от глубинных проблем. Она не знала проблем, ибо просто не смогла бы решить ни одной из них.

– И как вам? – Аня, разглядевшая во мне собрата по вкусу, с задумчивым видом разглядывала полотно. Какие же знакомые у нее были глаза!

– А вам?

– Есть в ней что-то загадочное, – томно протянула девушка, поправляя непослушную прядь.

– Да? И что же? – мне крайне хотелось добраться до истины.

– А вы сами разве не видите?

Я не видел. Старая привычка не видеть загадок там, где их нет и быть не может. Раньше их не было вообще. Сейчас? Сейчас, конечно. Но не эта! Ни в коем случае не эта!

– Да-да! – Я не сдавался в своей насмешливой роли. – Разумеется, вижу! Самая загадочная женщина в моей жизни!

– В моей, наверное, тоже, – Аня довольно рассмеялась. – Саша! Владимир! А вам нравится?

– А как же, – в голосе Безладова явственно слышался мрачноватый сарказм.

– Да, прелестно, – даже у Александры прорезались нотки боязливого сомнения.

Тем временем Владимир решил увести разговор вдаль от искусства.

– Я знаю место, где готовят божественного барашка, – с приятной улыбкой начал он. – С кьянти или бароло на ваш выбор.

Я невольно сглотнул. Моя низменная человеческая часть отчаянно хотела барашка. Причем именно с бароло, которое я мог позволить себе далеко, очень далеко не всегда. Но неужели я стану мерить себя мясом и вином?

– Успеем, Володя, – я изобразил медитативную усмешку. – Барашек уже не убежит. А вечер только начался.

– Суть в том, чтобы он не затянулся, – улыбка Безладова стала напряженной.

– Но, Платон прав, – Аня теперь до конца жизни была на моей стороне. – Давайте досмотрим выставку.

– А потом барашка, – примирительно закончила ее подруга.

На этой круторогой ноте мы продолжили осмотр сокровищ творческого гения Николая Семерицкого. И чем дольше мы этим занимались, тем большим уважением проникался я к непосредственному организатору выставки – госпоже Скари. Все-таки надо было быть крайне незаурядным человеком, чтобы заставить смотреть на этот парад унылых красок.

– А вот и мастер! – Саша с восторгом показала на невысокого паренька, лет двадцати семи, с длинными, убранными в хвост волосами и невразумительной бородкой на бледном узком лице. Мастер стоял в компании молодых людей и что-то самозабвенно рассказывал, помогая себе резкими, отрывистыми жестами. Наверное, показывал, как надо писать «Весенний листопад».

И в чем же он виноват? Неужели в том, что напрочь лишен таланта? Да разве это повод, чтобы отказаться от предложенных радостей? От хмельных капель славы, от восхищенных взглядов влюбленных идиоток? Конечно, нет. Ведь даже дурак станет мудрецом, если это всех устроит. Или устроит того, кто решает за всех.

Удобная ложь. Ложь не одного, ложь многих. Иногда очень многих. Возможно, – всех. Когда никто не хочет правды. Но что же это за правда, если ее не хотят знать? И что это за жизнь, если в ней нет места правде? Самая обычная, по всей видимости. Человеческая. Моя? Как приятно сейчас было бы солгать. Нет! Не моя! Их! Этих недостойных моего взора!

Но, верно, не такой я еще и человек, чтобы утонуть в собственной лжи. Или в любой другой. Хотя, конечно, забавно было бы посмотреть, как я барахтаюсь на поверхности, пытаясь схватится за несуществующий спасательный круг.

– Какое, наверное, счастье – обладать таким талантом! – Аня продолжала восхищенно наблюдать за жестикуляцией художника.

– Счастье или бремя? – я перевел взгляд на стену, отделка которой заняла меня больше висящих рядом работ.

– Почему бремя? – на этот раз спросила Саша, возможно, потому, что Аня меня просто не услышала.

– Так ведь придется заплатить, – я мрачно ухмыльнулся. – Иногда втройне.

– Отчего же так дорого? – вступил в разговор Безладов. – Порой достаточно пары звонков.

– Так я про другой талант, Володя. Который не для них, который для себя.

– А вы за свой заплатили? – Аня наконец оторвалась от своего кумира.

– Что вы! – я засмеялся. – Ни копейки! Просто не за что. Это не талант – обычное трудолюбие.

– А что же тогда талант?

– Талант – это то, что заменит тебе все остальное, – я по возможности тонко улыбнулся.

– Неужели все?

Я вежливо кивнул.

– А вы бы хотели обладать всем, Платон? Просто так, без таланта, – Аня приглашающе засмеялась.

Когда-то я уже владел всем и не думал, что смогу обходиться меньшим. Но что подразумевает человек, говоря обо всем? Уж точно более умеренный вариант? Насколько умеренный? Крайне, крайне умеренный. Богатство, власть, слава. Иногда еще вспоминают о здоровье. Как правило, именно в тот момент, когда его начинает не хватать.