- Вот так. Я снова строю. Больше ложиться нельзя. Даже садиться нельзя. Только ходить. И приседать.

Она, трясясь всем телом, медленно согнула колени и взвыла от боли. Замерзшие суставы, казалось, скрипели. Придерживаясь рукой за перила балкона, ей все же удалось присесть.

- Теперь подъем.

Снова скрип в коленях. Маша скорчилась от боли, но все же выпрямилась.

- И еще раз.

С каждым разом приседать становилось все легче. Кровь в сосудах согревалась, разливаясь по всему телу и спустя час желание согреться сменилось диким желанием поесть и выпить горячего чаю.

Малыш все еще спал. Под его щекой, на покрывале, которым был застелен диван в гостиной, образовалась маленькая лужица слюны. Маша знала, что это обычное дело для малышей. Просто дети спят так крепко, что просто не контролируют себя. Хотя, такие крохи пока еще вообще мало что контролируют даже в бодрствующем состоянии. Чего уж говорить о спящих.

Снег прекратился, хотя ветер продолжал буйствовать с прежней силой. К тому же теперь к нему присоединился чудовищный мороз. Она подошла к перилам и посмотрела вниз, надеясь рассмотреть хоть кого-нибудь внизу, но вместо этого увидела, что фонари, до этого освещавшие двор, теперь выключены. Двор накрыла непроглядная темень. И даже если там кто-нибудь был, то теперь она его просто не сможет разглядеть.

Маша попробовала позвать на помощь, но голосовые связки отказывались ей подчиняться. Вместо крика из горла вырвалось только отвратительное сипение. Она сжала руками перила и склонила над ними голову, а через секунду на костяшки пальцев упала первая горячая слеза.

4

Но как следует выплакаться ей так и не удалось. Несмотря на холод, проникший в каждую пору ее тела, по коже разлилась горячая волна.

- Мама, - просипела Маша, - Мамочка родная! Господи, только не это!

Она ринулась к окну и с размаху врезалась в него, больно ударяясь ладонями. Выпученные от ужаса глаза ярко выделялись на фоне раскрасневшегося, обветренного лица. Посиневшие губы беззвучно шептали:

- Только не это, Господи, только не это...

Ее взгляд, сквозь покрытое обильной изморозью стекло, был прикован к единственному предмету в гостиной. К маленькому, белому пузырьку. Точнее - к белой пластиковой баночке, лежащей на полу под журнальным столиком. Она была готова поклясться чем угодно, что до того, как малыш уснул, ее там не было!

Маша щурилась и снова выпучивала глаза, силясь рассмотреть крошечную надпись на боку пластикового сосуда, но тот лежал слишком далеко, и что-либо прочесть с такого расстояния было просто невозможно.

Пару месяцев назад Яна жаловалась Маше на проблемы со здоровьем. Точнее, на бессонницу, которая просто сводит ее с ума. А недели три назад позвонила и рассказала, что была на приеме у врача. Тот прописал ей толи какое-то снотворное, толи антидепрессанты. Говорила, что лекарство помогает. Достаточно выпить полтаблетки на ночь и сон превращается в самое приятное времяпровождение. Название Маша не помнила, но была уверена, что если бы смогла прочесть надпись на баночке, то наверняка вспомнила бы.

Она перевела взгляд на мальчика, лежащего без движения, и новая волна ужаса жаром прокатилась по всему телу. Лицо малыша показалось ей бледным, а один глаз чуть приоткрытым.

Ее нижняя челюсть затряслась, а из глаз непроизвольно хлынула очередная порция слез. Маша билась в рыданиях, сжав кулаки, и не могла отвести взгляда от ребенка.

- Кирюша... Кирюшенька... Малышик... - все это она говорила как-то невнятно, протяжно, будто во сне.

Ветер трепал облепленные ледяными наростами волосы и куртку, мороз сковывал пальцы на ногах, но все это теперь уже не имело никакого значения. Маша была уверена в том, что баночка, лежащая под столом - это пузырек от тех самых лекарств. От снотворного, прописанного матери Кирюши. И, если это так, то даже одной целой таблетки будет вполне достаточно для того, чтобы крошечный человечек уже больше никогда не проснулся.

Маша перевалилась через перила и, изо всех сил напрягая горло, зарычала:

- Помогите! Суки! Где вы все?! Помогите, вашу мать! Ребенок умирает! Вызовите скорую! Эй! Позвоните врачам!

Она кричала, пока во рту не почувствовался привкус крови, а остатки голоса не превратились в лохмотья. Результат ее стараний оставался прежним. Ни единого звука в ответ. Ни единой вспышки света. Ни единой живой души. Никого!

Маша снова обернулась к стеклу и посмотрела на малыша, который за все время даже не шелохнулся. Только лужица слюны на покрывале стала чуть больше, чем прежде.

"Это хорошо или плохо? Если слюна выделяется, значит, ребенок еще живой. Так? Или нет? А вдруг он уже умер и это из него вода выходит? Кажется, кто-то говорил, что после смерти человек теряет влагу. Господи, да что же это творится?! Пусть это будет просто слюна! Пожалуйста!"

Она металась по балкону взад и вперед, как зверь в клетке зоопарка, и сама не замечала, как обгрызает маникюр. Волосы окончательно растрепались и вместе с порывами ветра хлестали по лицу. Глаза девушки хаотично бегали из стороны в сторону, словно ища решения. Мысли в голове путались и всеми силами старались заглушить единственную верную, которая засела глубоко в мозгу еще в тот момент, когда Маша впервые увидела тот ненавистный пузырек от лекарств под журнальным столиком. Эта мысль была единственно верной, но вот только здравой ее назвать ни у одного вменяемого человека язык не повернется.

- Ты должна. Ты должна. Ты должна, - уже твердила сама себе Маша, продолжая грызть ногти, и изредка поглядывая вниз, - Ты знаешь, что должна. Другого выхода нет. И действовать надо быстро. У нас еще есть шанс.

Она обхватила голову руками и, не прекращая ходить взад-вперед, принялась теребить волосы.

- Ты должна. Ты сможешь. Если ты этого не сделаешь, ты все равно не сможешь жить дальше. Жить и знать, что могла попытаться и не попыталась.

После этих слов Маша остановилась и, сделав три глубоких вдоха, замерла. Ее взгляд был устремлен в темноту многометровой пропасти. Простояв так не более десяти секунд, она в последний раз обернулась назад и посмотрела на малыша. Затем, не теряя времени, разулась, вставая босыми ногами на плюшевые тапки, стащила с себя колготки, разорвала их пополам, снова обулась и обмотала каждый тапок капроновыми штанинами. Обувь стала более жесткой, хотя до идеала было очень далеко. Резинкой от колгот стянула волосы в пучок и связала их в хвост на затылке.

Она несколько раз присела, чтобы разогреть суставы, затем легла животом на перила и, не задумываясь, перебросила одну ногу на внешнюю сторону. Послышался треск рвущейся юбки.

- Порвалась все-таки, зараза, - с улыбкой на лице ругнулась Маша, и перебросила вторую ногу.

Ветер, до этого хлеставший только по лицу, теперь обжигал все тело ниже пояса, но по какой-то невероятной причине ее это даже веселило. Не было ни страха, ни сожаления. Была только твердая уверенность в благополучном исходе задуманного. Маша встала ногами, обутыми в мягкие щенячьи тапки, на внешний карниз балкона и только сейчас с ужасом поняла, что абсолютно не представляет, как она собирается спускаться на двадцать шестой этаж!