- А ты хотел бы, чтобы я брал тебя? Не обижайся, но ты уже давно не в том возрасте, когда парни хорошо выглядят в женских тряпках.
Shit, вечно он так. Ненавижу его за это. Ненавижу этого чертова гребаного Террориста. Вот только моя ненависть с каждым днем все больше похожа на что-то другое.
Я так во всем этом запутался. Если бы я мог кому-то обо всем рассказать, наверное, было бы проще. Хорошо было бы Джеку, он, конечно бы понял. Но Женька последнее время такой печальный. Он даже внешне как-то изменился. Нет прежней легкости и сияния, он как будто погас. Однажды он приходит ко мне один, долго пьем с ним на кухне кофе. Shit, опять этот кофе, он так уже осточертел мне на работе, кажется, скоро возненавижу любимый напиток. Такая странная участь – ненавидеть то, что хочешь любить. Наконец, не выдерживаю, спрашиваю, что случилось. Может быть, отец с матерью что-то узнали?
- Нет, пока ничего. Но, по-моему, уже что-то подозревают. Знаешь, так странно смотрят. Мне все время кажется, что они хотят у меня что-то спросить.
- Джек, может, тебе все-таки с ними поговорить? Ну что ты так боишься? Ну, поорут, но потом, наверное, смирятся, они же твои родители.
- Тони, ты не понимаешь! Дело не в том, что я боюсь… Хотя, конечно, боюсь, это тоже. Но это не главное! Просто так надоело… Надоело шифроваться, следить за собой, чтобы, не дай бог, не позволить себе чего-то лишнего. Опасаться, что кто-то что-то заметит…
- Сладкий мой, вы просто должны быть осторожней. Вообще меньше мелькать на людях.
- Почему?! Почему нам надо что-то скрывать? Чего нам стыдиться? Я люблю его… Тони, я так его люблю… Ты говоришь, родители поймут… Тони, они и пытаться не станут! Для них это – мерзость, извращение! Ты знаешь, какой Фил. Умный, сильный, надежный… Верный… Если бы я был девушкой, мама с папой были бы просто в восторге от такого зятя… Вообще, никто ничего не имел бы против… Наоборот, умилялись бы и всячески поощряли. Взгляни на обычные пары, им позволено все – смотреть друг другу в глаза, обниматься, целоваться на улице, в парке, на набережной, в метро на эскалаторе… Никто и слова не скажет. А мы даже просто держаться за руки не можем. Черт, это так несправедливо…
- Джеки… Успокойся, хороший мой. Конечно, несправедливо. Но что же тут поделаешь?
- Но почему?! Тони, скажи, почему? В чем мы виноваты? В том, что любим? Два человека любят друг друга, что в этом плохого?! Откуда такая ненависть, такое презрение, как к преступникам, нет, даже хуже, как к грязи?!! Черт, да к убийцам иногда отношение лучше, чем к геям…
- Ни в чем вы не виноваты. Просто такая чертова жизнь…
- Ну не могу я полюбить женщину, как бы я ни старался. И зачем мне вообще стараться? Зачем? Я люблю Фила, я хочу быть с ним. Больше ни с кем, лучше умру. Тони, ты не поймешь… У тебя хотя бы есть выбор…
Так его жалко. И так за него тревожно. Такое чувство, что он на грани нервного срыва, не наделал бы каких-нибудь глупостей. Ничего не говорю, просто молча обнимаю. Что тут можно сказать? Не могу найти слов. И своими сомнениями нагрузить его не могу. Джек, говоришь, у меня есть выбор? Да, наверное, есть. Только мне почему-то кажется, что я его уже сделал. Причем не самый удачный.
Работы по-прежнему очень много. Наш совместный с дойчами проект идет полным ходом. В начале августа опять приезжает Клаус, правда, не с Фрицем, с кем-то другим. В аэропорт, встречать иностранных партнеров, отправляют не меня. Вообще, в этот раз у меня не очень много поводов с ними видеться, только непосредственно на переговорах. Я даже не приглашен на банкет. Мы, конечно, все равно сталкиваемся с хером Шварцем перед совещанием. Клаус, похоже, не затаил зла за тот облом. Наоборот, он очень рад меня видеть. Сияет широченной улыбкой, я даже опасаюсь, что он сейчас полезет ко мне обниматься. Но тут между нами ловко вклинивается генеральный. Он вроде бы тоже улыбается, но его улыбка почему-то очень напоминает хищный оскал. Хер Гуров так похож на сердитого пса, стерегущего кость, что мне становится смешно. И, буду честным, приятно.
***
К сожалению, мои дурные предчувствия сбываются. Джек наглотался таблеток. Произошло то, что рано или поздно случилось бы. Минутная неосторожность, пронырливый репортер, недвусмысленное фото в бульварной газетке. Целующиеся Джеки и Фил. Подпись: «сын известного московского бизнесмена развлекается с сыном крупного питерского предпринимателя». Женькино лицо не очень хорошо видно, но родители свое чадо, конечно, узнали. Жуткий семейный скандал, оскорбления, домашний арест. Кажется, ему даже пригрозили быстрой женитьбой на ком-то. Отчаяние, аптечка в ванной, пачки снотворного и валиума. Наверное, он очень сильно нервничал в последнее время, раз принимал все это.
Когда обо всем узнаю, он уже два дня в больнице. Опасность, в общем-то, позади, но ему все еще очень плохо. Узнаю об этом от Фила. В первый момент хочу на него наорать, почему не сообщил сразу, но, к счастью, удерживаюсь. Филу сейчас хреново и, конечно же, не до меня, спасибо, что вообще позвонил. Поэтому я просто отвечаю, что сейчас буду. Звонок Фила застает меня в офисе. Гурова нет, умотал куда-то по каким-то делам, но уходить мне не разрешал. Набираю его сотовый. Не отпустит – плевать, все равно поеду, но доложиться все-таки надо. Тон у шефа не очень довольный, но уйти разрешает.
Больница, в которой лежит Женька, самая обычная, районная. Его сюда привезли на «скорой» и пока что не разрешают никуда перевозить, слишком еще слаб. В отделении токсикологии в коридоре старый залатаный линолеум, пошарпанные крашеные стены. Все примерно как там, где лежала мама. Те же запахи: лекарств, невкусной казенной еды, хлорки, еще какие-то, не могу их идентифицировать, но они вызывают мысли о физической немощи и страданиях. В маленькой рекреации, рядом с которой Женькина палата, ни комнатных растений, ни телевизора. Лишь несколько таких же залатаных как линолеум дерматиновых жестких диванчиков и такой же пошарпанный как стены холодильник. Какие же они все-таки убогие, наши обычные районные больницы. И это в Москве, даже думать не хочу, какие они в провинции. На одном из диванчиков сидит какой-то понурый дядька. Тоже чей-то посетитель.
Дверь палаты открыта настежь, заглядываю. Койка Джеки в середине. Кажется, он сейчас спит. С одной стороны кровати – штатив капельницы, прихваченная пластырем иголка уходит в сгиб локтя. С другой стороны на стуле – Фил. Локти уперты в колени, в руках, прижатых ко лбу – Женькина ладонь. В палате еще пятеро больных, но никто не обращает на них внимания. Здесь всем плохо и всем ни до кого. Беда всех уравнивает, и геев, и натуралов. С минуту смотрю на них, потом решаюсь пройти. Здороваюсь с Филом:
- Привет. Ну как он?
- Привет. Сейчас вроде бы ничего.
- Спасибо, что позвонил.
- Не за что.
- Сам-то как узнал? Неужели его родители сказали?
Фил зло усмехается:
- Как же, дождешься от них. Ты бы слышал, как его папаша на меня здесь орал. Просто торчал в машине недалеко от их дома. Планы, блядь, строил, как бы его вытащить… А он в это время… В общем, видел, как его на «скорой» увозили. Поехал следом.
