Кажется, наконец-то наступила зима, на улице легкий морозец, и даже застывшая грязь слегка присыпана тонким снежком, поэтому мысли у меня по дороге домой исключительно приятные. С удовольствием думаю о том, что завтра Новый Год, о том, что сегодня вечером за мной заедет дядя Юра, и я снова увижу маму. Что проведу с ней целых шесть дней. К тому же целых шесть дней в уютном доме, в человеческих условиях.
Выходные проходят спокойно и тихо. Юрий Петрович с благодарностью принимает шарф, немного смущаясь, вручает мне тонкую пачечку тысячных купюр. Среди богатых людей дарить на Новый Год деньги как-то не принято. Даже считается оскорбительным, знаком того, что человек не позаботился выбрать тебе подарок. Но он поступает совершенно правильно, это именно то, что мне сейчас нужнее всего. К тому же сумма такая, что для меня значима, но в то же время, не настолько велика, чтобы я чувствовал себя обязанным. Хотя я и так перед ним в долгу за то, что он делает для моей мамы.
Маме варежки все-таки нравятся, она слегка мне улыбается и даже целует в щеку. Она явно потихоньку приходит в себя. Не знаю, радоваться мне или плакать. Бедная мама, ей еще предстоит осознать то, что случилось с отцом, осознать всю глубину потери, прочувствовать до конца его предательство. Как же ей будет тяжело…
Новый Год встречаем втроем, в нарядной гостиной. После ужина мама и дядя Юра садятся на диван смотреть телевизор. Дядя Юра трогательно хлопочет, стараясь усадить Оленьку поудобней, спрашивает, не принести ли подушку. Я сажусь на полу рядом с мамой, устраиваю голову у нее на коленях. Родное тепло, так приятно… Мама задумчиво перебирает мои волосы, от этого в груди тихонько щемит. В комнате терпкий еловый аромат, вспоминаю новогодние праздники своего детства, все почти так же, только под елкой всегда лежала гора подарков, и с нами тогда был отец.
Оставшиеся пять дней тоже проходят, словно в раю. По утрам долго валяюсь в мягкой уютной кровати, нежусь в большой круглой ванне, пробую разные соли и пену, балую себя кремами и лосьонами. Что и говорить, светские львы знают толк в сладкой жизни. Пытаюсь вообразить себе ванную Гурова. Спальню в общих чертах представляю, думаю, те же черненькие простынки. А стены, наверное, темно-синие, как его новогодний прикид. Насмешливо фыркаю: вполне подходит этому мрачному типу. Продолжаю фантазировать: и в ванной, скорее всего, черный кафель, может быть, темный малахит. Черная мыльница, черный стаканчик для полоскания, черная зубная щетка… И полотенца тоже черные. И черный банный халат… Короткий, выше колен… небрежно запахнут и перехвачен поясом… влажная после ванны волосатая грудь… Побриться еще не успел, поэтому на смуглых щеках короткая жесткая щетина… такая колючая… Даже не замечаю, как моя рука тянется… понятно, куда. От своих шаловливых мыслей я уже здорово возбудился, мой член встрепенулся и выглядывает из пышной пены как любопытный зверек из норки. Набираю в ладонь побольше белой легкой субстанции, нежу себя, ласкаю в теплой душистой воде. Тор… Тор… Тор… Тооор… Тооооор… Тоор… Хаааа… Сладко кончаю и тут же от смущения с головой погружаюсь в воду, как будто виновник этой внезапной разрядки может за мной наблюдать.
После завтрака каждый день гуляем с мамой в саду, иногда вдвоем, иногда с дядей Юрой. Зима наверстывает упущенное, сад весь засыпан пушистым снегом, но дорожки всегда аккуратно расчищены, у Юрия Петровича в хозяйстве порядок. Обмениваюсь мейлами с Джеки, они с Филом сейчас в Шамони, на горнолыжном курорте, и все у них замечательно.
В один из дней едем с дядей Юрой на кладбище. Последний раз я был на могиле отца больше месяца назад, на сорок дней. По дороге покупаю цветы, двадцать алых гвоздик. Отцу понравится, он их любил. Зарываюсь носом в букет. Острый, приятный запах. На кладбище все тоже в снегу, с трудом прокладываем себе путь до черной ажурной оградки. С сомнением смотрю на цветы, боюсь, что на белом они будут казаться каплями крови. Но нет, ничего такого, выглядит мирно и даже как-то празднично. Памятник временный, металлический. Для того, чтобы поставить каменный, нужно ждать где-то год, земля должна осесть.
Сметаю перчаткой снег, всматриваюсь в фарфоровую фотографию. Хороший снимок, сделан лет десять назад, отцу здесь немного больше пятидесяти. Совсем еще не старое лицо, честный открытый взгляд, в углах губ чуть наметившаяся улыбка. Смотрю долго, не отрываясь, воскрешаю в памяти, возрождаю в себе. И в этот момент прощаю. Совсем. Отец, я перед тобой виноват не меньше. Если уж честно, я был довольно паршивым сыном. Меня никогда не было рядом. Я ничем не помог тебе, не поддержал в трудную минуту, не удержал… Прости меня, папа. Я прощаю, и ты прости.
Пятого вечером дядя Юра отвозит меня в Москву. Перед отъездом он предлагает переехать к нему, он раньше даже не представлял, в каких условиях я сейчас живу. Соблазн велик, но отказываюсь. Юрий Петрович живет далеко за городом, как, скажите, пожалуйста, я буду добираться до работы и обратно? Дядя Юра даже готов выделить мне кое-что из своего автопарка. Отказываюсь опять, мучиться в пробках в час пик тоже невеликое удовольствие, на метро как-то проще. Кроме того, под влиянием последних событий своей жизни я вообще избегаю одалживаться, а ему я и так обязан, что дальше некуда. Но тут у меня хотя бы есть оправдание, что он делает это не для меня, а для мамы. В общем, спасибо, нет.
***
Последнее время Тор что-то зачастил в нашу бухгалтерию, на этой неделе заходил целых четыре раза. Хотя удивляться тут нечего, январь для финансовых работников очень сложное время, надо сводить годовой баланс. Наверное, из-за этого нас и держат под особым контролем. Особенно трудно материалистам, у них инвентаризация, списание и много чего еще. У меня все не так напряженно, но тоже заморочек хватает. Поэтому я почти не симулирую, закапываясь при появлении Гурова в кучи документов по самые уши. Впрочем, я мог бы этого не делать, моя персона его совсем не интересует. Обычно он что-то обсуждает с Кларой, непонятно, почему бы не делать это в своем или в ее кабинете, но иногда одаривает вниманием и «простой народ». В основном, мило шутит с нашими дамами, девчонкам тоже перепадает. А вот в моем направлении он вообще не глядит. А если глядит, то так, как будто меня там нет. С одной стороны, это радует, мне все еще ужасно стыдно за «сцену на балконе», а с другой – задевает. Как бы там ни было, я тоже работник этого издательства, кроме того, его компаньон, нечего смотреть на меня как на пустой стул.
Изредка сталкиваемся с ним в коридоре. Тут уж конечно совсем проигнорировать друг друга не получается. Я, отводя глаза, быстро бормочу «добрый день» и стараюсь поскорее пройти мимо. Он, так же не глядя, коротко дергает подбородком, что, видимо, означает приветственный кивок. Выглядит так пренебрежительно, кажется, теперь он презирает меня еще больше. Этим он добивается того, что мое смущение постепенно сменяется раздражением, а в душе начинает шевелиться стихшая в последнее время неприязнь. В конце концов, что такого ужасного я сделал? Ну, приставал. Но ведь не сильно. И вообще, не слишком ли много внимания к этому дурацкому случаю, почти две недели прошло.
Тринадцатого января ко мне в гости заваливается Джеки, к нему прилагается Фил. Парни решили поздравить меня со Старым Новым Годом. В пакете у них поллитруха «Хеннесси», минералка, кое-какая закуска. Выкладываю на кухонный стол немного сыровяленной колбасы, уже нарезанной в магазине полупрозрачными ломтиками, нежную розовую семгу, сыр, несколько больших спелых яблок. С удовольствием вонзаю зубы в глянцевый красный бочок, рот наполняется душистым соком. Джеки… Это все он, он знает, как я их люблю.
