– Видите?

Эдвард указывает на снимок, на котором Люк в одном из вольеров, а на холме сидит и наблюдает за ним маленький ребенок. Он снят сзади, на голове капюшон толстовки. И подпись: «Кара Уоррен наблюдает, как ее отец учит Кладена и Сиквлу охотиться».

– Это не Кара, – говорит Эдвард. – Это я. Моя кофта, мои костлявые коленки, даже моя книга на траве. Мэдлен Лангл «Складка времени» – если поищете в сети, то увидите ту же самую обложку. – Он проводит пальцем по заглавию. – Много лет назад, когда я это увидел, то подумал: неужели в издательстве перепутали надписи, или уже тогда, сразу после моего отъезда, отец вычеркнул меня из своей жизни? – Он сверлит меня неожиданно колючим, напряженным взглядом. – Другими словами, не верьте всему, что написано.

Внутри дома все выглядит так, будто перевернули стеклянный шарик со снегом. На полу, на диване, в волосах открывшей двери женщины белеют крошечные перышки.

– Ой, – вскрикивает она, – неужели уже два часа?

Я звонила Джорджи Нг из больницы, чтобы узнать, когда удобно побеседовать с Карой. Но, глядя на двух крошечных орущих дьяволят-близнецов, которые гоняют по перьям в одних носках, я задумываюсь над тем, существует ли в этой семье удобное время хотя бы для чего-нибудь.

Только я переступаю порог, как перья прилипают к моей серой юбке, как металлические опилки к магниту. Сколько же придется их отчищать? Джорджи держит в руках пылесос.

– Прошу прощения за… за это. Дети есть дети, верно?

– Не знаю, у меня нет детей, – отвечаю я.

– И правильно, – бормочет Джорджи, выхватывая разорванную подушку у одного из малышей. – Неужели я невнятно сказала, что хватит? – вопрошает она. Потом с извиняющейся улыбкой поворачивается ко мне. – Вам лучше подняться наверх, чтобы побеседовать с Карой. Она в своей комнате, первая дверь справа от лестницы. Она знает, что вы должны прийти. – Она исчезает за углом, продолжая сжимать пылесос и бросаясь в погоню по горячим следам. – Джексон! Не смей запихивать сестру в машинку!

Осторожно обходя пух, я поднимаюсь по лестнице. Странно видеть в Джорджи Нг женщину, о которой упоминается в книге: бывшую журналистку, которая влюбилась в Люка Уоррена после репортажа за его страсть к волкам и которая слишком поздно поняла, что эта страсть не оставила места для нее. Я подумала, что сейчас она счастливее: у нее внимательный муж, другая семья. Кара не первая, кто разрывался между родителями после развода, но разница в образах жизни – чудовищная.

Я тихонько стучу в дверь.

– Войдите, – приглашает Кара.

Признаюсь, мне хочется посмотреть на девочку, у которой хватило духу заставить окружного прокурора выслушать ее. Кара выглядит юным, стройным, немного нервным существом. Ее правая рука прибинтована к туловищу, как сломанное крыло. У нее темные вьющиеся волосы до плеч и милые черты – она напоминает птенца, которого вытолкнули из гнезда.

– Здравствуй, – приветствую я. – Меня зовут Хелен, я временный опекун твоего отца. – По ее лицу пробегает тень, но слишком быстро, я не успеваю понять, что это означает. – Твоя мама сказала, если мы побеседуем здесь, это будет менее…

– Противно? – подсказывает она.

Она предлагает мне сесть за стол, а сама садится на кровать. Комната выкрашена в практичный синий цвет, на кровати стеганое одеяло со свадебными кольцами, одинокий белый комод. Это больше похоже на комнату для гостей, которые здесь тоже не частые.

– Знаю, как это для тебя тяжело, – начинаю я, доставая записную книжку. – Мне жаль, что приходится задавать тебе эти вопросы, но нам нужно поговорить о твоем отце.

– Понимаю, – отвечает она.

– До аварии вы жили вместе, верно?

Она кивает.

– Последние четыре года. Сначала я жила с мамой, но когда у нее родились близнецы, временами было тяжело чувствовать себя пятым колесом. Я хочу сказать, что люблю маму, люблю Джо, мне нравится, что у меня есть младшие брат и сестра, но… – Она замолкает. – Папа говорит, для волков начало и конец каждого дня – чудо. А тут каждый день начинается с чашки кофе, газеты, ванной и заканчивается сказкой на ночь. И дело не в том, что мне не нравится жить здесь или я не благодарна им. Дело… в другом.

– Значит, ты зависима от адреналина, как и твой отец?

– Не совсем, – возражает Кара. – Иногда мы с папой брали фильм на прокат и ели на обед попкорн, и нам было так же хорошо, как и тогда, когда я ходила с ним на работу. – Она теребит край одеяла. – Это как телескоп. Мой папа, что бы он ни делал, сосредоточивает все внимание исключительно на том, чем занят в настоящую минуту. Моя же мама видит все под широким углом.

– Наверное, было тяжело, когда он сосредоточивал внимание на волках, а не на тебе.

Она секунду молчит.

– Вы когда-нибудь плавали летом, когда солнце прячется за тучей? – спрашивает она. – Вам знакомо ощущение, когда вы вдруг понимаете, что замерзаете в воде, и думаете, не лучше ли выйти на берег и обсохнуть? Но вот неожиданно выглядывает солнце, и вам снова тепло. И когда вы рассказываете, как весело поплавали, вам даже в голову не приходит вспоминать эти тучи. – Кара пожимает плечами. – Вот так и с папой.

– Как ты можешь описать ваши отношения?

– Он знает меня лучше других, – тут же отвечает она.

– Когда ты видела его в последний раз?

– Вчера утром, – отвечает Кара. – И мама обещала, что отвезет меня в больницу сразу после вашего ухода. – Она поднимает на меня глаза. – Не обижайтесь.

– Даже не думаю. – Я постукиваю ручкой по блокноту. – Мы могли бы поговорить об аварии?

Она замыкается и здоровой рукой прижимает перебинтованную крепче к себе.

– Что вы хотите знать?

– Возник вопрос о том, пила ты в тот вечер или нет.

– Выпила бутылочку пива до того, как ушла…

– Откуда ушла? – уточняю я.

– С этой глупой вечеринки. Я пошла с подругой, но встревожилась, когда увидела, как все напились, поэтому позвонила папе. Он приехал в Бетлехем и забрал меня. – Она смотрит на меня честными глазами. – Не я сидела за рулем, как подозревает полиция. Он никогда бы не посадил меня за руль.

– Папа злился на тебя?

– Он был разочарован, – негромко признается она. – А это намного хуже.

– Ты помнишь момент аварии?

Она отрицательно качает головой.

– Врачи со «скорой» сказали, что ты вытащила отца из машины, прежде чем та загорелась, – говорю я. – Невероятно смелый поступок.

Кара просовывает здоровую руку под ногу. Ее пальцы дрожат.

– Мы могли бы… могли бы больше не вспоминать аварию?

Я тут же возвращаюсь к более безопасной теме.

– Что в папе ты любишь больше всего?

– То, что он никогда не сдается, – отвечает она. – Когда окружающие говорили, что он сошел с ума, если хочет отправиться жить со стаей диких волков, он отвечал, что у него получится, а когда он вернется, то будет знать о волках больше любого другого на этой планете. И он оказался прав. Когда к нему привозили раненого или изможденного волка, – а один раз даже принесли волка, которого какая-то идиотка из Нью-Йорка держала в квартире, как домашнего любимца, – он никогда не говорил, что этот волк не жилец. Даже когда они умирали, он все равно пытался их спасти.

– Вы с отцом когда-нибудь обсуждали, как бы он поступил, если бы оказался в подобной ситуации?

Кара качает головой.

– Он был слишком занят жизнью, чтобы говорить о смерти.

– Как ты считаешь, что сейчас должно произойти?

– Ясно же, что я хочу, чтобы он поправился! Знаю, будет тяжело, но я уже почти закончила школу и могла бы поступить в местный колледж, а не уезжать за пределы штата, чтобы помочь ему во время реабилитационного периода…

– Кара, – перебиваю ее я, – твой брат считает по-другому. Как ты думаешь, почему?

– Он полагает, что избавит отца от страданий. Жизнь с черепно-мозговой травмой – не настоящая жизнь. Но дело в том, что так думает только Эдвард. Отец никогда бы не расценивал шанс жить как страдание – насколько бы мизерным этот шанс ни казался, – напряженно говорит она. – Эдварда не было шесть лет. Мой отец, столкнись они на улице, даже не узнал бы его. Поэтому мне очень сложно поверить, будто Эдвард знает, что лучше для моего отца.