Но все эти варианты мне были не особо по нраву.

Во-первых, как истинному ценителю старины и настоящему англичанину мне хотелось оставить здесь всё как есть. Во-вторых, как последний потомок древнего рода, я должен был мудро распорядится столь ценным, хоть и неприятным мне, сокровищем.

С тех пор, как умер мой двоюродный дядя, оставивший после себя больше неоплаченных счетов, чем каких-нибудь ценностей, дом пустовал целых двадцать лет, если не брать во внимание Уолтера, который, как и полагалось слуге его воспитания и джентльмену высокоморальных качеств, сохранил поместье настолько, насколько это было возможно.

Теперь же я, как единственный владелец родового поместья, просто не представлял себе, что делать дальше. Последние две недели, проведённые под крышей этого дома, откровенно говоря, были не самыми лучшими в моей жизни. Когда мне пришлось сойти с кузова старенького военного грузовика, ступив на твёрдую землю предков, то подумал, что это просто райский уголок, буквально потерянный человечеством Эдем. Величавые холмы и цветущие долины, извивающиеся речушки и небольшие густые леса, свежий морской бриз, щекочущий кожу лица, тёплые лучи солнца, пробивающиеся сквозь всклоченные облака - всё это так манило и завораживало меня.

Местные жители были куда более честными, порядочными, откровенными и добрыми, чем их городские собратья. Чего только стоил вежливый и скромно улыбающийся почтальон, который без капли усталости, в любую погоду, ровно в девять утра звонил в колокольчик парадной двери, держа в руках свежий выпуск "Times".

Все эти маленькие детали могли бы стать божественным нектаром для моей измождённой души.

Но не тут-то было!

На каждый плюс находился свой минус.

Чем дольше я здесь находился, тем больше меня мучили кошмары детства, докучали проблемы этого старого дома, раздражала прислуга, от присутствия которой меня порой охватывала жуткая паранойя. В добавок ко всему, на приём ко мне каждый день приходили толпы пациентов жалующихся на свои несуществующие болезни. Их всех мучил всего-навсего один недуг - старость и одиночество, от которого у меня, к сожалению, не было лекарств. Хотя для самых "больных", как мне казалось, настоящей панацеей от этой хвори было отнимание моего драгоценного времени на пустую болтовню о политической и военной обстановке в стране, обсуждение последних новостей с фронта, жалобы на непутёвую молодёжь и просто бесконечные старческие сетования на всех и вся. Мне же приходилось с невозмутимым и непринуждённым видом выслушивать этих больных душой людей и, по возможности, поскорее их выпроваживать.

Хотя я им не судья.

Такая уж была прискорбная тенденция в сельской местности - дети оставляли своих родителей и массово перебирались в города, которые неизменно портили их. Молодые люди постепенно забывали о своих больных и немощных стариках, заботясь лишь о своих нуждах и проблемах, опекаясь в первую очередь своей карьерой и нездоровыми амбициями.

Но какое мне было до этого дело?

Я не знал, как это быть таким же, как и они, поскольку моё детство вряд ли можно было бы назвать детством нормального ребёнка, растущего в нормальной семье. Отец мой был секретарём при Министерстве Вооруженных Сил Великобритании и почти всё время был на работе. Мать - потрясающая скрипачка, постоянно проводила время если не на репетициях, то в разъездах в составе Лондонского симфонического оркестра. Потому я постоянно оставался на попечении либо дедушки и бабушки, либо угрюмой малословной няни, которая целыми днями сидела в кресле возле камина, читая нудные любовные романы и каждый раз томно вздыхала в тех местах, где описывались сцены эротического содержания, мечтая о каком-нибудь жгучем испанском красавце, который пытался бы обнять её необъятную талию.

Никакого удовольствия мне такое времяпрепровождение, конечно же, не приносило. Именно с тех пор я возненавидел этот дом, его обитателей и их способ существования, погрузившись с головой в чтение, которому уделял колоссальную часть своего досуга. Со временем я стал отдавать предпочтение естественным наукам, потому долго с выбором профессии не стал тянуть, твёрдо решив стать медиком.

Вернее патологоанатомом.

Можно сказать, что я всецело посвятил свою жизнь смерти, всем её тайнам и мало кому понятной красоте. Было так интересно встречаться каждый раз с новым проявлением этой молчаливой бледной старушки, которая стала действительно вызывать у меня чувство уважения и некоторой извращённой любви. Многие боялись меня и считали сумасшедшим за такой странный подход к столь незаурядной профессии, но я в ответ лишь смеялся над ними.

Мне было хорошо известно, что эти глупцы всего-навсего боятся смерти и меня, её верного свидетеля и наблюдателя, который совершенно не питал к ней никакого страха, поскольку знал что такое жизнь и не вкусил её запретных плодов, как другие.

Да, не буду отрицать - я себе никогда ни в чём не отказывал.

У меня были деньги, были женщины, которые претендовали на мою любовь, была шикарная машина с личным водителем, место в одном из элитных клубов Лондона, но я никогда не был этим одержим, как мои знакомые.

Я воспринимал всё это как должное, определённую дань публичной жизни. На самом деле, всё это мне не было нужно.

Вся эта "светская жизнь" меня утомляла и раздражала. По-настоящему я жил только в своём морге, когда проводил очередное вскрытие, изучая внутренние органы и ткани, их постлетальные изменения и наслаждаясь сладким запахом формалина, который медленно уничтожал мои нюховые рецепторы. А все те пустые развлечения, свидетелем которых я был, проходили мимо моего сознания, не задерживаясь в нём дольше, чем на один вечер.

Мне часто говорили, что я чёрствый сухарь, бессердечный и совсем обделён чувствами, беспристрастный трупорез и падальщик. Но мне было глубоко наплевать на подобные заявления. Люди, которые обычно осмеливались сказать мне это в лицо, были лишь грязными, лицемерными ублюдками, очередными завистниками в длинном списке моих "закадычных друзей", чью храбрость простимулировало изрядное количество выпитого ими спиртного.

Внимательно выслушав такого бедолагу, я заказывал для него чашку крепкого кофе, совершенно спокойно наблюдая за их реакцией и постепенным протрезвлением (сам я никогда к спиртному не притрагивался), а затем, с таким же хладнокровным спокойствием предлагал им выйти на свежий воздух для продолжения беседы и разрешения наших разногласий (естественно, если обидчиком был мужчина). Обычно под тяжестью моего взора эти "храбрецы" сразу же пасовали, даже бормотали что-то вроде корявых извинений и спешили откланяться. Если же оскорбление наносила женщина, я несколькими короткими фразами давал ей понять, что моё личное пространство никаким образом никого не касается кроме меня самого, и если она желает продолжать, то рискует поплатиться своей репутацией, ведь обычно я был посвящен во все грехи людей, с которыми мне приходилось общаться. Потому многие страшились ввязываться со мной в споры.

Вот в такие моменты была видна вся тщедушность их дряблой человеческой натуры.

Очень немногие находили в себе мужество перечить мне и доводить свою точку зрения до последней точки в разговоре. Таких людей я действительно уважал и никогда не думал о них в дурном тоне, поскольку имел чёткое представление об их моральных качествах и психологии поведения. К ним относились: полковник Хендриксон - старый друг семьи, который не раз поддерживал меня после гибели моих родителей; ассистент Карстон - верный помощник и просто замечательный человек; инспектор Таковски - один из лучших сыщиков Скотланд-Ярда; Эвелин - подруга моей покойной матери и виртуозная пианистка. Список завершала Демми - моя бывшая пассия. Это была крайне своенравная женщина с твёрдым характером и незаурядным интеллектом.

Этими людьми я действительно в некотором смысле дорожил.

До остальных мне не было дела.

От моих глубоких размышлений отвлёк робкий стук в дверь моего кабинета.