Но вот напряженное ожидание закончилось, когда рассеялся дым от взрывов бомб над траншеями, – и перед нами предстала несущаяся прямо на нас волна русских Т-34.

Я рассмеялся, почувствовав странное облегчение, и рядом со мной то же самое сделал большой уродливый Курт, припавший, сгорбившись, к прикладу своего МГ-34, поводя его стволом, пропущенным сквозь шаровую установку в броне, вправо и влево перед танком. В своем шлемофоне я услышал, как обменялись несколькими фразами Хелман и наш наводчик башенного орудия, а затем до меня донесся доклад о готовности орудия к открытию огня – это заряжающий дослал в казенник орудия бронебойный снаряд. Затем команды стали следовать одна за другой, все более яростным и напряженным тоном, поскольку русские танки стали сближаться с нами, несясь по изуродованной воронками степи своей родины.

Даже сквозь комья грязи, частично залепившие мой прибор наблюдения, я разобрал, что наступали на нас модернизированные танки Т-34, с увеличенной башней и длинным 85-миллиметровым орудием в ней,[6] которым они намеревались разобраться с нами, отчаянными парнями в наших «Тиграх». Бронирование корпусов их машин уступало нашей броне, и каждое попадание наших высокоскоростных 88-миллиметровых бронебойных снарядов представляло серьезную опасность для их танков. Единственной их надеждой было сойтись с нами в бою на ближней дистанции, когда их орудия становились опасными уже и для нас, – именно в этом и заключалась их тактика, подставлять нам свою мощную лобовую броню корпуса[7] и разворачивать фронтом к нам свои бульбообразные башни…

– Как собаки, – пробурчал Хелман, снова используя свое излюбленное сравнение. – Совсем как стая собак.

Последние его слова заглушил гром выстрела 88-миллиметрового орудия – и вся боевая машина даже несколько подалась назад от силы отката, которую до конца не смогли погасить противооткатные устройства орудия. Дым от сгоревшего пороха, вырвавшийся из дула орудия, на несколько секунд лишил меня обзора, а когда он рассеялся, я увидел, что наши «Тигры» перестроили свой строй и наступают теперь не клином, а широкой дугой, которая протянулась примерно на километр вправо и влево по равнине. Ведя свой «Тигр», я занял место в этом новом строю, оказавшись примерно в центре дуги, и направил наш танк на линию русских блиндажей, которую нам предстояло прорвать. Затем я увидел, как один из вражеских Т-34, будучи примерно в километре от нас, взорвался после первого же знакомства с орудиями наших «Тигров» – его башня от взрыва взлетела высоко в воздух, вращаясь и расшвыривая по сторонам горящие останки сидевших в ней танкистов. Оставшийся на поле корпус танка вспыхнул и загорелся жарким чадящим пламенем солярки.

Я сосредоточился на небольшой группе из трех вражеских танков, которые наступали в нашем направлении; разбрасывая грязь из-под гусениц, они двигались прямо в центр нашего строя.

– Сбавь ход, – сказал мне Хелман. – На такой неровной поверхности трудно наводить орудие.

Я сбросил скорость до 10 километров в час, так чтобы усыпанная кочками степь меньше влияла на точность наводки и стрельбы. Доли секунды, проходившие между нажатием нашего наводчика башенного орудия на электроспуск орудия и тем моментом, когда снаряды покидали ствол, стали постоянными, но и мы превратились в более медленную и, следовательно, более уязвимую цель. Нам оставалось только надеяться на 10-сантиметровую лобовую броню корпуса нашей машины и 12-сантиметровую броню башни.[8] Шедшие рядом с нами «Тигры» повторили наши действия и тоже сбавили ход, а потом вместе с нами открыли беглый огонь по передовым наступающим советским танкам. Эта группа из трех Т-34 приняла на себя всю силу удара наших орудий, к ней устремились яркие следы трассеров выпущенных нами бронебойно-трассирующих снарядов.

Я увидел, как одна из русских машин получила попадание в лобовой бронелист, от удара снаряда танк содрогнулся и подался назад, а из его брони во все стороны разлетелись брызги стальных осколков. Другой снаряд ударил танк в маску орудия, отчего башню танка развернуло в сторону, но броня устояла, и 88-миллиметровый снаряд отрикошетировал от нее и с пронзительным визгом, крутясь, унесся куда-то в степь. Третий снаряд попал в пространство между башней и корпусом – отчего сорвалась вся маска орудия вместе с танковой пушкой и, обдав башню фонтаном искр, оставила в ней зияющую дыру.

Оказавшись беззащитным, танк было попытался развернуться и выйти из боя – но, когда запаниковавший механик-водитель машины стал разворачиваться, он подставил нашим орудиям борт машины с более тонкой броней[9] и тут же заплатил роковую цену за свою ошибку: другой бронебойный снаряд, оставляя за собой яркую линию горящего трассера, пробил борт в районе сидений экипажа. Я увидел, как покореженная башня выбросила фонтаны пламени сквозь отверстие на месте вырванной орудийной маски и башенного люка, а сама машина от удара развернулась на месте вокруг вертикальной оси, потеряв управление и охваченная огнем.

Я не стал забивать себе голову мыслями о судьбе погибавших сейчас в огне членах танкового экипажа; мое примитивное мышление, наученное на задворках мюнхенских улиц всегда чувствовать опасность, теперь было приковано к двум другим Т-34, которые сейчас остановились в луже грязи метрах в пятистах от нас. Из дул их башенных орудий вырвались форсы пламени, и я успел рассмотреть зеленые линии трассеров их снарядов, несущихся к нам. Где-то на уровне моей головы раздался мощный удар о лобовой бронелист, и электрическая лампочка надо мной лопнула, обдав меня градом осколков. Трансмиссия на секунду взревела, потеряв сцепление, но мне все же удалось овладеть своим боевым зверем и не дать ему развернуться бортом к неприятелю. Вражеский снаряд попал в лобовой бронелист где-то между Куртом и мной, но не смог пробить броню,[10] так что наш громадный «Тигр» продолжал медленно сближаться с неприятелем, а в башне над моей головой не переставало грохотать наше 88-миллиметровое орудие.

Сквозь дым от разорвавшегося снаряда, пары горячего масла и выхлопы двигателя я увидел, что танк, только что выпустивший попавший в нас снаряд, получил попадание в правую гусеницу, которая плетью взлетела в воздух, поскольку ее еще продолжало тянуть ведущее колесо. Поврежденный танк попытался было сдать назад – но только еще глубже увяз в грязи и был развернут продолжавшей вращаться гусеницей. Но его орудие продолжало вести огонь, и идущий рядом с нами «Тигр» получил попадание в лоб башни, которую снаряд не пробил, лишь обдав танк дождем искр расплавленного металла. Спустя несколько мгновений один из наших снарядов попал в корму уже подбитому Т-34, разворотив ему весь кормовой броневой лист.

Когда мы сблизились с этим танком, он уже загорелся, а его экипаж стал выбираться через люки, спасаясь от пламени. Рядом со мной Курт заработал своим пулеметом, установленным в шаровом шарнире, сметая русских танкистов, лишившихся защиты своей брони и пытающихся покинуть машину. Их тела безжизненно обвисли на башне и корпусе танка. Выпустив длинную очередь, он прекратил огонь, тяжело дыша и ругаясь вполголоса.

Я так никогда и не понял, нравится ли ему уничтожать врагов или он ненавидит делать это.

Третий из тех Т-34, против которых мы сражались на нашем участке, теперь стал отступать, яростно ведя при этом огонь из своего орудия и разбрасывая из-под широких гусениц пласты черной грязи, льда и камней. Бросив взгляд сквозь смотровую щель вправо и влево на строй наших танков, я смог увидеть, что русские Т-34 в основном отступают перед нами, хотя один из наших «Тигров» горит, выбрасывая в воздух смешанное с черным дымом алое пламя из своего раскалившегося докрасна моторного отсека. И еще я заметил силуэты пяти русских танков, горящих или дымящих, у одного из которых была сорвана взрывом башня, валявшаяся неподалеку, а другой лежал на боку, гусеницы же его все еще медленно вращались в воздухе.