Гуляев теперь дневал и ночевал в управлении. Обыск у Нюрки дал многое. Нашли часть продуктов, выкраденных в лавке потребкооперации, в схватке убили одного и взяли другого налетчика, но пока и Нюрка, и бандит на допросах молчали.

Угром Иншаков вызвал к себе Гуляева. В кабинете у него сидел Бубнич. Оба они за последнее время осунулись, щеки Иншакова рыжели двухдневной щетиной. Сквозь открытые окна доходил в кабинет запах палой листвы и свежего навоза.

— Допросил Гуся? — спросил Бубнич, поворачиваясь от окна навстречу Гуляеву.

— Допросил, — сказал Гуляев, — ничего существенного нет. Говорит, что это они втроем ограбили склад кооперации, что сторож знал Веньку — его товарища, убитого в доме у Власенко. Это и помогло. Сторож приторговывал зажигалками. На этом его и купили, хотя он по ночам был осторожен. Поддался на знакомое лицо. Фитиль ударил его по голове ломиком, они быстро очистили склад и вынесли вещи… Тут-то и начинаются умолчания. Я спрашиваю: перенесли ли вещи сразу к Власенко? Вертит. Не говорит. Я спрашиваю: был ли кто с ними, кроме своих? Говорит: никого не было, но говорит очень неуверенно. Короче, товарищ уполномоченный, думаю, дня через два заговорит. Он в холодной сидит. Там ему не нравится.

— Расколоть надо, понимаешь, какое дело, сегодня, — с непривычной для него задумчивостью сказал Иншаков. Он сидел в своем кресле, поскрипывая кожей костюма, короткопалой рукой оглаживал щеки. Под светлыми ресницами изредка проблескивали линялые голубые глаза. — Дела такие, что сейчас от этой нити черт его знает что зависит…

Он повернулся к Бубничу.

— Военком звонил. Грибники и орешники идут валом. Чуть не до драки с караульными. Сякинские еще немного пугают, но те и сами хороши. Мы с этим, понимаешь, подсобным продуктом можем в город всю банду пропустить.

Бубнич перекатил желваки на скулах.

— Вызывать озлобление людей нельзя. И так положение трудное. Даже рабочие маслозавода ропщут. Губерния на все телеграммы просит продержаться две недели, раньше помощи не будет. О Хрене сведений фактически нет. Тогда как, судя по всему, он о нас знает все, что ему надо. Установлено, что подполье в городе действует. Ориентация его неизвестна. Белые они, эсеры или анархисты — это еще только предстоит выяснить Выход один — действовать. А как — это надо обдумать. Вот, товарищ Гуляев, какое положение. Так что ваш Гусь должен заговорить. А что Власенко?

— Была в истерике. Допрашивать не было никакого смысла.

— Сегодня же допросить и выяснить все, что она знает.

— Есть!…

Гуляев попросил привести Гуся и сел за свой стол. В комнате вились тучи пылинок, хороводили в раструбах солнечных лучей. Лозунг «Все в красную кавалерию» провис и потемнел от пыли. Липа за окном шуршала все еще полновесной багряной кроной. Там, за видневшимися вдалеке домиками окраин, за белыми зданиями и облезлыми колокольнями старого монастыря, накапливалась, подкатывала смерть. Он знал, что посты стерегут движение бандитов, но вокруг была степь, а в промежутках — подлесок, и конные орды по ночам умели просачиваться неслышно. Не брякнув, не стукнув, проходили под самым носом дозорные кони, с обмотанными копытами. Молча сидели всадники с пригнанным, притянутым амуницией и ремнями оружием. Бесшумно вырезали дозорных и на рассвете врывались в улицы, оглушая диким степным улюлюканьем и воем, от которого сворачивалась в жилах кровь, и тогда начиналась рубка и расправа. Однажды на небольшой станции под Елизаветградом Гуляев попал в такую заваруху. Он тогда был бойцом железнодорожного батальона. Если бы не сердобольная женщина, укрывшая его у себя и назвавшая сыном, лежать бы ему где-нибудь в уличном бурьяне в груде других, залитых кровью, застреленных и порубленных, со свернутыми шеями, с наискось -лихим казачьим ударом — сорванными ключицами…

Ввели Гуся. Гуляев махнул охране, чтоб ушли, приказал заключенному сесть. Гусь должен был заговорить, и, наверное, он увидел эту решимость в гуляевских глазах, потому что сразу занервничал.

— Твое настоящее имя! — Гуляев смотрел на него с ненавистью, которую не желал скрывать

— Семен, — сказал Гусь, отводя глаза Русые волосы его взлохматились и потемнели за время пребывания в холодной.

— Фамилия?

— Да кликай Гусь, меня все так кличут.

— Мне плевать, как тебя кличут. Я спрашиваю фамилию.

Гусь подвигал плечами, словно ему было холодно.

— Воронов, — сказал он, — я и забыл, когда меня так звали.

— Говорить будешь? — спросил Гуляев. Безошибочно, внутренним чутьем он определил, что холодная надломила Гуся, и надо было воспользоваться этим.

— А чего говорить? — тянул время Гусь. Маленькие глаза вприщур настороженно и зло следили за следователем. — Вчерась все сказал, что знал.

— Рассказывай, куда сначала перепрятали вещи, взятые на складе кооперации.

— Да я не помню.

— Последний раз спрашиваю: будешь говорить?

— А то — что?

— Охрана! — крикнул Гуляев.

Вошел, брякнув прикладом, молодой милиционер с удивленным выражением лица.

Гуляев узнал Ваську Нарошного, конвоировавшего Клешкова в момент побега.

— Товарищ боец! — сказал он строго.

— Слушаю, товарищ следователь! — вытянулся Васька.

— Взять арестованного и в трибунал.

— Есть, — Васька выставил перед собой штык, шагнул вперед и чуть ткнул штыком Гуся. Тот вскочил.

— Эй! Не измывайся над человеком!

— Иди! — сказал Васька и щелкнул затвором.

Гусь уставился на его серое лицо с запавшими щеками, увидел холодную злобу Васькиных глаз и сдался.

— Ладно, — сказал он, поворачиваясь к Гуляеву широким туловищем и все еще глядя на конвоира, — все расскажу… Только выгони ты этого…

— Товарищ боец, — сказал благодарный до краев души Гуляев, — спасибо за службу. Покиньте помещение.

Васька четко откозырял и вышел.

— Где припрятали товар? — спросил Гуляев.

— Да мы почитай его и не вывозили, — сказал Гусь, — мы его только что перенесли — и всего делов.

— Куда перенесли?

— А через улицу. Там напротив лавка была при старом режиме. Она теперича закрытая. У Фитиля… — Гусь замолк и снова передернул лопатками, — у его ключ был, мы за полчаса весь товар и перенесли. Все там и оставили. А на другой день добыли тачки…

— У кого?

— Фитиль все… Ни я, ни Венька — мы не касались. Привез три тачки. Мы в четыре приема все перевезли к Нюрке… Народ-то этими тачками завсегда пользуется.

— Хлебные склады вы подожгли?

— Тут кто-то без нас обошелся, — усмехнулся Гусь.

— И Фитиль никогда об этом не упоминал?

— Никогда ничего такого. Видишь, тот склад кооператорский мы почему взяли? Там все вещички-то были — их легко было пристроить или загнать. Мануфактура, сахар. Хлеб — он тут при чем? Продавать — враз заметут и к стенке. А поджигать — какая ж нам выгода!

— Где сейчас Фитиль?

— Знать не могу, — Гусь отвел глаза. — Он мне не докладывался.

— Где вы прятали по большей части?

— У Гонтаря в саду. Там у его шалаш, мы там…

— С кем был связан Фитиль, кто к нему ходил?

— Не знаю. К нам никто не ходил. Он сам лыжи вострил чуть не раза три на дню. У нас никого не бывало.

— Проверим, — сказал Гуляев. — Соврал — не помилуем.

— Чего пугаешь? — сказал Гусь, вставая. — Мне, куда ни верти, — хана. Вы шлепнете, на то и власть, не вы — Фитиль найдет, скажет: скурвился — подыхай.

— Фитилю до тебя не добраться. Руки коротки, — сказал Гуляев. — Нарошный, увести.

— У Фитиля руки длинные, — пробормотал уходя, налетчик.

Едва его увели, Гуляев кинулся к Иншакову. Ему нужен был Бубнич, но в кабинете начальника он никого не застал. Тогда он выскочил во двор. Там, у самых ворот, Бубнич разговаривал с комэском Сякиным. Иншаков распоряжался у амбаров, наказывая что-то охране. Гуляев подошел к воротам в то время, когда Сякин заканчивал свою речь.

— Ты, комиссар, попомни, — говорил, по своему обыкновению чуть осклабясь, Сякин, — у тебя в уезде одна сила — эскадрон. Там парнюги и шашкой махать могут, и с винта пулять. Это ни пехтура тебе, что прицел от приклада не отличит. Так что выбирай: либо ты эскадрон кормишь, как того положение требует, либо и за ребят не поручусь, дюже они у меня горячие.