— У меня тоже. Но можно попробовать.

Они начали перекатываться до тех пор, пока не оказались спиной к спине. Теперь их руки соприкасались. Кентон почувствовал, что упирается пальцами во что-то твердое, но они онемели, поэтому невозможно было понять, что это: связанные запястья Залесхоффа или рельс под ними.

— Бесполезно, — произнес он через минуту или две. — Вообще ничего не чувствую.

— Я тоже, — пробормотал Залесхофф. — Но можно попробовать вот что. Перетереть проволоку о край рельса. Внутренняя поверхность, под загибом, довольно острая.

— Ни за что не получится!

— Мы должны постараться.

Кентон с трудом привел себя в сидячее положение и обнаружил, что если согнуться, можно подвести проволоку на руках под край рельса. Однако в такой позе не получалось оказать на рельс ни малейшего давления. Тогда он заставил себя улечься на короткую стальную крестовину, образующую шпалу. И начал тереть о рельс витком проволоки на той руке, что оказалась ближе.

Мужчины работали в полном молчании. Какое-то время край рельса лишь царапал проволоку между запястьями Кентона; но постепенно медь начала поддаваться, и дело пошло быстрее. От всех этих усилий дышать с каждой минутой становилось труднее, кислорода в воздухе оставалось все меньше, да к тому же поза была столь неловкой, что вскоре Кентон начал задыхаться и почувствовал, как весь вспотел. Затем он окончательно обессилел, в голове гудело. Кентон лег и уперся лбом в стенку камеры.

— Продолжай, — прохрипел Залесхофф.

— Ладно.

Стиснув зубы, Кентон вновь начал сражаться с проволокой. Теперь он уже не берег силы. Запястья и ладони покрылись синяками и ссадинами, на пальцах кровоточили порезы, а он отчаянно продолжал тереть проволоку о край рельса. Всем своим существом, всеми мыслями он сосредоточился на этом маленьком переплетении металла между запястьями. Еще двадцать движений — и оно лопнет! Но двадцать движений превратились в сорок, затем в восемьдесят, потом в сто. Он начал отсчет заново. Но проволока никак не поддавалась, а кислорода в воздухе становилось все меньше и меньше. Кентон уже почти плакал от отчаяния и усталости, когда Залесхофф торжествующе и хрипло воскликнул:

— Есть!

Кентон собрал все оставшиеся силы. И вот две минуты спустя проволока сдалась, и давление на запястья уменьшилось. Он перекатился на спину и с наслаждением пошевелил пальцами. Потом начал массировать их, чтобы восстановить кровообращение. И тут пришла боль. В пальцы словно вонзались иголки и булавки по мере того, как кровь притекала к самым их кончикам. Он наклонился, освободил ноги от пут, затем неуверенно выпрямился и встал. Тут к его пальто прикоснулся Залесхофф.

— Ну как, вы в порядке? — спросил он.

— Более или менее.

— Теперь займемся вагонеткой.

— А как быть с Григорием?

— Придется убрать его с дороги.

— Там есть свободное пространство, между шпалами.

Они на ощупь пробрались к телу и оттащили его в центр помещения. Пришлось долго передвигать его то вперед, то назад, держа за ноги, пока наконец не удалось уложить между двумя стальными крестовинами. Осторожно опустив голову покойного, Залесхофф пробормотал по-русски несколько слов.

— Григорий был честным и преданным советским гражданином, — добавил он, — и принадлежал к греческой православной церкви. — Залесхофф помолчал несколько секунд, а потом сказал: — Пошли!

Они протиснулись за вагонетку с кабелем и обнаружили, что ее отделяет от стены фут свободного пространства.

К этому времени внутри камеры стало уже почти невыносимо жарко и душно. Прежде чем перейти к делу, мужчины разделись до пояса.

— Теперь, — задыхаясь, пробормотал Залесхофф, — будем толкать, вместе! Только осторожнее, смотрите, чтобы нога не застряла между шпалами!

Они навалились на вагонетку. Та со скрипом сдвинулась на несколько дюймов.

— Еще раз!

Вагонетка набрала скорость. В следующую секунду она с грохотом врезалась в дверь. Обогнув ее, Кентон и Залесхофф проверили — дверь устояла.

— Давай назад!

Они навалились на вагонетку и откатили ее в исходное положение. Толкнули снова — дверь держалась! После восьмой попытки Кентон, вконец обессилев, рухнул на колени. Голова кружилась, в груди ломило; он чувствовал, что его вот-вот вырвет, а руки и ноги, казалось, вовсе не принадлежат телу.

— Бесполезно, — выдохнул он. — Нам конец!

Он слышал, как русский со всхлипами ловит ртом воздух.

— Нет, мы должны продолжить, — выдавил наконец Залесхофф. — Только сперва немного передохнем.

И Кентон весь сосредоточился на том, чтобы набрать в легкие как можно больше кислорода. Казалось, что на него давит огромный вес, заставляет опускать голову все ниже и ниже, вот-вот совсем расплющит…

И тут он вдруг очнулся — голова дернулась от того, что ему влепили пощечину.

— Кентон!

— Да?

— Прекратить! Встать!

Он медленно поднялся и, пошатываясь, поплелся к вагонетке.

— Навалитесь на нее как следует, Кентон!.. Толкайте! Ради Бога, сильней!..

Плохо соображая, что делает, журналист прислонился плечом к вагонетке и шагнул вперед. Вагонетка откатилась к задней стенке.

— Теперь зайдите сзади!

Задыхаясь, Кентон стал огибать вагонетку.

— Я… — начал он.

Залесхофф потряс его за плечо.

— Быстрее, Кентон… — выдохнул он. — Последний шанс… а потом спать… Живее, живее!

В висках уже не звенело — ревело, и он едва слышал голос Залесхоффа. Затем, сделав над собой невероятное усилие, он выпрямился и ухватился за край вагонетки. Потом почувствовал, как рядом, вплотную, встал русский.

— Давай!

Вагонетка начала двигаться. С губ русского сорвалось нечто напоминающее рыдание. Кентон навалился всем своим весом, поднажал. Вагонетка со скрипом пронеслась по рельсам и врезалась в дверь. В момент столкновения послышался резкий щелчок, похожий на удар хлыста. Залесхофф вскрикнул. Кентон был словно в тумане, но понял, что он ползет к двери. А потом почувствовал, как его тащат через рельсы. И вот через секунду или две он уже вдыхал свежий холодный воздух.

Примерно минут пятнадцать ни один из них не произносил ни слова. Первым нарушил молчание Залесхофф.

— Нам надо одеться, — сказал он, — так и воспаление легких недолго подхватить.

Они забрались обратно в камеру, взяли одежду и стали одеваться.

Небо над головой, за стеклянной крышей, начало светлеть, наливаться голубовато-синим оттенком. Залесхофф чиркнул спичкой и посмотрел на наручные часы.

— Без десяти пять, — сказал он, — но стекло на циферблате разбито. Думаю, мы пробыли в этой вонючей дыре часа четыре с небольшим.

— Всего-то?

— Вам что, мало показалось?

— Нет, спасибо, мне вполне хватило. Но я думал, что часов шесть, никак не меньше!

— Мы бы так долго там не протянули. Воздух в этой камере, должно быть, пропитан парами от резины. Как самочувствие?

— Если не считать того, что голова просто раскалывается и пульс немного частит, неплохо. Должен поблагодарить вас, Андреас!

— За что?

— За то, что спасли мне жизнь. Без вас я бы там ни за что не справился.

— Вы бы там не оказались, если бы не допущенная мною глупость. Как ноги, в порядке?

— Немного дрожат. Такая слабость в коленях!

— Но идти-то сможете? Нам надо выбираться отсюда.

— Я готов.

— Тогда пошли.

— А как быть с Григорием?

— Он останется там, где есть.

— А что будет, если его найдут?

— Да то же, как если бы его нашли мы. Вызовут полицию.

— Считаете, мы не должны остаться, чтобы рассказать им все?

— Хотите, чтобы вас арестовали? Кроме того, они и меня тоже наверняка задержат для допроса, а мне надо как можно скорее заполучить эти фотографии. Бастаки должен появиться через час или два.

— Ясно. Тогда вперед!

Они прошли в главный цех.

Дверь, через которую их втащили сюда, была заперта. Залесхофф извлек из кармана свой инструмент и занялся замком. Несколько минут спустя устало выпрямился.