Как ни странно, незамысловатая речь лорда Долфинтона произвела на его двоюродных братьев такое впечатление, что они на некоторое время словно утратили дар речи. Не дождавшись ответа, молодой человек с довольным видом вновь уткнулся в книгу.

Лорд Биденден обменялся многозначительным взглядом со своим кузеном, после чего преподобный Хью вполне будничным тоном заметил, что слова Долфинтона звучат вполне правдоподобно. Это не на шутку задело самолюбие старшего брата.

– Ерунда! – воскликнул он. – Не может быть, чтобы я имел меньше оснований находиться здесь, чем наш Долфи.

– Я граф, – сказал лорд Долфинтон, вновь отрывая взгляд от книги, – а ты не граф, и Хью не граф, а Фредди…

– Да уж, – успокоительным тоном прервал его излияния преподобный Хью. – Ты среди нас единственный граф.

– Джордж все же барон, – закончил свою мысль лорд Долфинтон.

Лорд Биденден устремил в его сторону хмурый взгляд и пробурчал что-то насчет впавшей в бедность ирландской аристократии. У него не хватало терпения, когда дело касалось этого недотепы. К тому же замечание лорда Долфинтона задело его за живое. При избытке тщеславия лорд Биденден не отличался особой проницательностью. Ему нравилось воображать себя главой семьи с далеко идущими в связи с этим обстоятельством планами. В мечтах он возносил себя на вершину социальной лестницы. Как бы презрительно лорд Биденден не высказывался об ирландской аристократии, вид лорда Долфинтона всегда вызывал в его душе чувство обиды. Господь свидетель, он не имел ничего против того, чтобы поменяться с этим недотепой местами, вернее, титулами. Ничего, помимо титула, от лорда Долфинтона ему не было нужно. Лорда Бидендена отнюдь не интересовали скудные акры ирландской земли, унаследованные лордом Долфинтоном. У него было достаточно оснований полагать, что поместье заложено и перезаложено.

К тому же лорд Долфинтон являлся единственным ребенком в семье, что совсем не устроило бы Бидендена. По своему складу ума он тяготел к патриархату. Биденден обожал собирать под своей крышей братьев и сестер, ему нравилось думать, что он опекает их и помогает им дельным советом. Их успехи радовали Бидендена почти так же сильно, как его собственные. Немалым разочарованием для его самолюбия служило то, что в силу сложившихся обстоятельств он не имел возможности облагодетельствовать своего младшего кузена Хью. Он, а не Мэтью Пениквик, должен был стать источником благосостояния двоюродного брата. В глубине души лорд Биденден никак не мог простить этого немощного старца за ту опеку, которую он оказывал приходскому священнику. Его отнюдь не смущало то обстоятельство, что, живя в пределах поместья Биденденов, Хью не имел бы особых шансов ни на личное счастье, ни на право испытывать уважение к собственной персоне. По натуре лорд Биденден был человеком долга, и это обязывало его любить своих младших братьев и сестер. Горькая правда, впрочем, заключалась в том, что он был не способен подолгу находиться в обществе Хью, не испытывая в связи с этим сильнейшей досады. Лорд Биденден, не лишенный чувства справедливости, отнюдь не винил Хью за то, что тот был на голову выше и намного стройнее его самого. Порицание у него вызывало лишь то обстоятельство, что Хью, облачившись в одежды священника, счел себя вправе давать советы старшим.

О своем втором брате, Клоде, лорд Биденден думал с сожалением; его не устраивало то, что Клода с полком в составе оккупационных войск во Франции занесло так далеко. Ну что за досада! С какой радостью помог бы он Клоду достичь счастья в жизни. В последнее время лорда Бидендена тяготила навязчивая идея продвинуть его по службе. Патент капитана для брата обойдется недешево, но будет очень престижно иметь в семье своего капитана Ретрея.

Эти размышления были прерваны лордом Долфинтоном, который, вновь подняв голову, издал громкое восклицание, ставшее реакцией на мысль, что медленно родилась у него в голове:

– Я мог бы и не быть графом или виконтом. Фредди будет виконтом, а я не хочу им быть. Я бы хотел быть бароном, но не очень. Джордж…

– Всем известно, что я барон. Не надо перечислять все титулы, – раздраженным тоном оборвал его лорд Биденден. – Тебе вообще не следовало быть лордом. Понятия не имею, что там засело в твоей голове, но в этом я с тобой согласен.

– У тебя нет причин разговаривать с ним так грубо, – сказал преподобный Хью. – Кем бы ты хотел быть, Фостер?

Лорд Долфинтон, глубоко вздохнув, печально промолвил:

– Я бы не хотел быть военным… или священником… или врачом…

Преподобный Хью, понимая, что список окажется, вероятно, очень длинным, прервал его вежливо, но твердо:

– Фостер, почему же ты не хочешь быть графом?

– Не хочу, и все тут, – ответил Долфи.

Лорд Биденден уже проявлял признаки грядущего апоплексического удара, но, к счастью, появление двоюродного дедушки и хозяина дома спасло его от столь печальной участи.

Мистер Пениквик, после обеда удалившийся в собственную опочивальню для того, чтобы отдохнуть и снять бинты со своей подагрической ноги, появился на пороге гостиной весьма эффектно. Впереди него шествовал дворецкий, неся на серебряном подносе коробку с пилюлями и стакан, наполовину наполненный какой-то жидкостью зловещего вида. Мистер Пениквик сильно хромал. С одной стороны хозяина дома поддерживал лакей крепкого сложения, с другой – личный камердинер. Служанка, семеня позади, несла тяжелую трость, мягкие подушки и шаль. Лорд Биденден вместе с кузеном Хью услужливо бросились к своему немощному родственнику, но получили решительный и довольно грубый отпор. Дворецкий шепотом, едва сдерживая упрек, известил лорда Долфинтона, что тот имел несчастье занять кресло хозяина. Не на шутку огорчившись из-за своей оплошности, молодой человек вскочил и пересел на неудобный стул, стоявший в отдалении от камина. Мистера Пениквика, испускающего попеременно мольбы, стенания и упреки, наконец усадили в его любимое кресло. Подагрическая нога очутилась на мягкой подушке, ее уложили на табурет, который поставили перед креслом старика. Другую подушку подсунули ему под спину, преподобный Хью накинул на плечи Пениквика шаль, а потом неосторожно осведомился у двоюродного дедушки, удобно ли ему.

– Нет, я мерзко себя чувствую, – отрезал старик. – Будь у тебя мой желудок и моя подагра, ты не стал бы задавать мне столь неуместные вопросы… Стобхил! Где мой кордиал?[1] Где мои пилюли? Они не приносят мне ни малейшей пользы, но я за них уплатил и не потерплю пустой траты денег! Где моя трость? Положи ее поближе, чтобы я смог до нее дотянуться, девчонка… и не стой как дура с разинутым ртом… Спидл! Прекрати мельтешить у меня перед глазами. Я этого не выношу. Уходите, но недалеко… вы должны слышать, когда я позвоню в колокольчик… Сегодня я лягу спать пораньше. И не собираюсь долго ждать, пока вы будете копаться, разыскивая все, что мне может понадобиться. А теперь уходите! Все! Нет, стойте! Где моя табакерка?

– Смею предположить, сэр, что после обеда вы положили ее себе в карман, – виноватым тоном произнес Стобхил.

– Что же ты, болван, усадил меня, прежде чем я достал ее из кармана?

Мистер Пениквик приложил героические усилия для того, чтобы дотянуться рукой до кармана. С губ его сорвался мучительный стон. Лорд Биденден предложил старику свою элегантную, покрытую эмалью табакерку с «Особенным сортом», но мистер Пениквик, негодуя, отверг подношение. Старик сказал, что употребляет табак сорта «Нат Браун» уже много лет и не хочет нюхать никакой новомодной ерунды. С помощью двух слуг ему удалось вытащить табакерку из кармана. При этом он ворчал, что в комнате холодно как в могиле, и выругал лакея за то, что тот не разжег сильнее огонь в камине. Лакей, поступивший на службу к мистеру Пениквику недавно, наивно напомнил хозяину, что тот сам приказал развести небольшой огонь в камине гостиной.

– Придурок! – завопил мистер Пениквик. – Какого черта, болван, я должен сидеть и мерзнуть тут! Не береги впредь дров, когда я буду здесь находиться! – Мановением руки он отпустил слуг, а затем сказал своим молодым родственникам: – Обычно я здесь не сижу. Предпочитаю библиотеку, но не хочу, чтобы вы шастали по ней.